Роберт Маккаммон - Всадник авангарда
Сегодня девушка была просто фестивалем красок — ходячий букет апрельских расцветок, от розовых чулок до темно-фиолетового платья с красной лентой на белой соломенной шляпе с желтыми бутонами роз.
— Думаю, что поверили. Просто они ошарашены, и не знают, что со всем этим делать. — Он устало посмотрел на нее. — Думаю, что не желают ввязываться в эти дела.
— Но это же… — Берри нахмурилась. — Это же совсем не в духе нашего города!
— Согласен. Но теперь, когда они в курсе всех событий, окончательное решение зависит только от них.
Он отступил в сторону, пропуская пару волов, влекущих подводу с бревнами, тоже направляющихся на Бродвей. Здесь, близ церкви Троицы, кареты и телеги ехали очень плотно. При таком движении скоро понадобится его как-то регулировать. Только вчера столкнулись возница телеги бочек со смолой и уличный разносчик, толкающий тележку с париками. В результате выяснилось, что парики со смолой не сочетаются. И с мостовой смола тоже удаляется не очень-то легко.
— Куда ты направляешься? — спросил Мэтью по пути.
— Я с тобой.
— Ладно. Только сейчас… у меня встреча с Минкс Каттер. Я ее устроил в пансионе Анны Хилтон. Знаешь, на Гарден-стрит?
— Знаю.
— Я о ней забочусь, — сказал Мэтью и тут же прикусил язык, досадуя на свою глупость. — То есть опекаю. — Опять не так. — Чтобы она не покидала города.
— А куда ей ехать?
— Не знаю, но хочу, чтобы она никуда не уезжала.
— Зачем?
— Должен прибыть один человек, — ответил Мэтью, — которому, думаю, захочется с ней встретиться. На самом деле это важно — чтобы они встретились.
— О ком ты?
В сегодняшний майский вечер часы в таверне Салли Алмонд показывали, что до половины восьмого осталось две минуты. Мэтью повернулся к двери, чтобы не пропустить появления той, что ждал с таким нетерпением.
— Не суетись, она придет, — сказал Хадсон. — Закажу еще бутылку. Все согласны?
— Я — вполне.
Сказано было с такой уверенностью, будто она десять таких, как Грейтхауз, может перепить по очереди.
В то апрельское утро на Бродвее Берри помолчала несколько секунд, обдумывая его интерес к Минкс Каттер. А потом задала тот самый вопрос, которого ждал Мэтью:
— Ты к ней неравнодушен?
— К кому?
— Сам знаешь. Эта Каттер. Ты неравнодушен к ней?
— Она мне не безразлична.
Берри резко остановилась, встав перед ним. Глаза смотрели пронзительно, подбородок слегка задрался. Россыпь веснушек ослепила его своим пылающим великолепием.
— Тебе нравится меня дразнить? Эти словесные игры и твои… твои скрытые значения слов! Я задала тебе вопрос, Мэтью: ты неравнодушен — в романтическом смысле — к Минкс Каттер?
Он обдумал ее вопрос. Посмотрел на землю. Взглянул на небо. Затем на свои руки, потер рукавом пуговицы сюртука. Посмотрел в лицо, которое считал таким красивым, зная при этом, что не менее прекрасны ее ум и сердце, и сказал настолько холодно, насколько было возможно в такой теплый день:
— Может быть. Что из этого?
На лице девушки отразилась мука, но лишь на миг. Если она рассыпалась на куски за это короткое время, то собрала себя так же быстро.
— Понимаю, — сказала она.
Но Мэтью знал, что она не понимает. Он знал, что голова Берри запросто могла быть отделена от тела ножом Сирки, что ее красота могла перевариваться в кишках осьминога. Или она могла сорваться в темноте с обрыва и найти смерть на острых камнях. Или ее схватили бы охранники, скрутили бы, и… что? Избили бы и изнасиловали в тюрьме?
Мысль об этом была невыносима, и невыносимо было думать, как все это едва-едва не произошло. Поэтому Мэтью накануне принял твердое решение, как поступить со своей любовью, и сейчас был момент претворения его в жизнь.
Он решил, что заставит девушку возненавидеть его.
— Минкс Каттер — она… необыкновенная, — сказал он. — Совсем не такая, как все.
— Это точно, что не такая. Ходит в мужской одежде.
— Уникальная женщина. Женщина, а не девчонка.
— Ой, вряд ли женщина, — последовал немедленный ответ.
— Вся, с ног до головы, женщина. И невероятно меня увлекает. Понимаешь, ординарное приедается.
Он думал, что теперь-то она в нокауте.
Но Берри по-прежнему твердо стояла на ногах и была на его стороне.
— Я думаю, ты когда-нибудь обнаружишь, что среди ординарных, как ты выразился, людей, встречаются экстраординарные. Если дашь себе труд присмотреться как следует.
— У меня интересная жизнь, — сказал Мэтью, едва не скривившись от отвращения к самому себе. — Почему ее романтический аспект должен быть менее интересен?
— Отчего ты сегодня так холоден? Будто и не ты совсем!
— Просто это новый я, — ответил он.
И, быть может, это отчасти было правдой: Мэтью сам не знал, полностью ли он избавился от Натана Спейда.
— Этот «новый ты» не очень мне нравится, Мэтью. Если честно, то совсем не нравится.
— Я такой, какой есть. И каким буду и впредь. — Он скривился, не в силах терпеть собственную бессердечную ложь. — Сейчас я иду на встречу с Минкс. Не сделаешь ли мне одолжение? Лучше я пойду один, чем буду по дороге вести ненужную дискуссию.
— Вот как? — Она кивнула. Щеки у девушки густо покраснели, веснушки казались перчинками. Но глубоко в глазах — и это зрелище выворачивало его душу наизнанку — была такая обида, что он готов был вырвать себе глаза, лишь бы не видеть этого страдания. — Хорошо, Мэтью. Хорошо. Я думала, что мы друзья. Я думала, что мы… не знаю, как назвать.
— Я тоже не знаю, — ответил он, как последняя сволочь.
— Не понимаю… не могу понять… отчего…
— Ох, Берри, — сказал он. — Ну прекрати уже лепетать!
— Я приходила к тебе на помощь, когда была нужна. И ничего не просила взамен, Мэтью! Лишь помогать тебе! Как ты не понимаешь?
— Именно это я и пытаюсь довести до твоего сознания. — Он набрал воздуху — следующие слова могли прозвучать убийственно. — Я был неправ, когда исповедовался тебе на корабле. Это была слабость, и я о ней сожалею. Потому что на самом деле ты никогда не была мне нужна. Вчера не была, сегодня не нужна, и завтра не будешь.
На этот раз он увидел в ее глазах смерть. И сам умер вместе с нею — почти.
— Отлично, — сказала Берри. И снова, как скрежет смыкающихся льдин: — Отлично. Удачного тебе дня. — Голос прозвучал хрипло, она торопливо прокашлялась. Потом повернулась и быстро пошла прочь. Через шесть шагов она обернулась. На глазах у нее были слезы, и она сказала еле слышным голосом:
— Между нами все кончено.
И хорошо, что она ушла сразу, потому что Мэтью заставил себя идти в другую сторону, не к Гарден-стрит, и шатался при этом как пьяный, хотя пил одну только воду, и все перед глазами расплывалось и было совершенно неправильно, и сердце ныло, и глаза будто кровоточили. Еще несколько шагов — и оторвался каблук у правого ботинка, отчего Мэтью захромал, еще больше напоминая пьяного. И как пьяный внезапно очнувшись, заметил, что сидит под деревом на кладбище близ церкви Троицы, среди тех, кто уже познал свою окончательную судьбу и оставил позади и свою любовь, и свои утраты. Там он провел какое-то время, мечтая, чтобы какой-нибудь призрак нашептал ему о силе и твердости, о воле держаться, и прочую ерунду в этом роде, но ни один дух не снизошел к его мольбам, так что юноша вытер глаза, поднялся и пошел своей дорогой. Шел и думал, что где-то в Небесах или в Аду один дух сейчас аплодирует ему, и имя этому духу — Натан.
Перед тем, как покинуть это селение мертвых, Мэтью почувствовал неудержимое желание позвать Берри, будто она могла его услышать. Позвать, попросить прощения, сказать, что солгал, что все неправда, но что он боится за нее и опасается, что профессор Фелл обрушит на нее свой гнев.
Да, в основе всего этого лежал страх.
Но он не позвал девушку, потому что это было бы напрасно, да и вообще жребий брошен.
Между нами все кончено.
Четыре слова, которые он унесет с собой в постель в этой самой обители безмолвствующих.
— Да, — сказал Мэтью, глядя на дверь таверны Салли Алмонд в девятнадцать двадцать девять по настенным часам. — Непременно еще одну бутылку.
— Смотрю, ты последнее время много пьешь. — Грейтхауз налил в стакан Мэтью остатки вина из бутылки и показал официантке «пустого солдата». — С чего бы это?
— Жажда, — ответил Мэтью.
С тихим металлическим звуком щелкнули часы, и сдвинулась минутная стрелка. В тот же момент открылась дверь и вошла Кэтрин Герральд.
Сейчас, как тогда в октябре, она была аккуратна, подтянута и привлекала всеобщее внимание. Ей было около пятидесяти, черты лица резкие, глаза пронзительные, синие. Прямая спина, элегантная манера держаться и ни малейших признаков старости или болезни. Из-под надетой набекрень темно-красной модной шляпки для верховой езды выглядывали темновато-седые волосы, полностью побелевшие на висках и на резко выраженном «вдовьем пике». Одета дама была в коричневое платье, украшенное вышивкой, с кожаными пуговицами, схваченное широким кожаным поясом. Вокруг шеи шарф того же цвета, что керамика у Стокли — цвета индейской крови. На руках — коричневые кожаные перчатки.
