Роберт Стоун - Перейти грань
Поспав немного, он вновь принялся прокручивать пленку. Синева океана была потрясающей. Появлявшийся на мониторе Оуэн Браун совсем не походил на того кроткого жителя Коннектикута, который отправился в плавание от причала на Саут-стрит. У человека на мониторе был сверкающий взгляд и волчий оскал. Вначале Стрикланду показалось, что это вообще другой человек. Звук был очень плохой, и он не разобрал почти ни слова из случайных монологов Брауна. Из того, что удалось понять, он заключил, что Браун рассуждал о глобальных вещах. О проблемах мироздания.
Он задумался над тем, как ему совместить бортовые записи с отснятым материалом. Это повлечет за собой небольшой обман, поскольку связь между словами и отснятыми эпизодами была довольно условной и допускала вольное трактование. Но такой обман пойдет на пользу. Его размышления прервал телефонный звонок. Звонила Фрея Блюм.
— У тебя могут быть неприятности с законом, — сообщила она ему. — Вдова Брауна претендует на пленки как на свою собственность. Думаю, она собирается подать на тебя в суд.
— Она сошла с ума. Нет, она определенно рехнулась. Может быть, мне все же удастся уговорить ее.
— Имей в виду.
Фрея знавала в своей жизни трудные времена, если не сказать хуже, и Стрикланд был склонен доверять ее нюху на неприятности.
— Собираешься в Манхэттен?
— Да, сегодня во второй половине дня.
— Приходи к обеду. Я собираюсь снять копии с пленок. Это можно сделать с помощью моего телевизора. Один комплект я отдам тебе.
При этом он подумал, что ему следует сделать дубликат и копий бортовых журналов Брауна, которые у него были. Проникнуть в квартиру Стрикланда было трудно. И все же.
Взяв журналы, он отправился в ближайшее копировальное бюро на углу Сорок седьмой и Восьмой улиц. Когда копии были сняты, он зашел в гастроном купить сыра и соуса к обеду с Фреей.
Возвращаясь домой, он подумал, что может положить дубликаты в свой гаражный сейф и покончить с этим. Незаметно для себя он оказался у самой реки.
Между Одиннадцатой и Двенадцатой авеню мимо него на большой скорости проскочил длинный лимузин, из которого, как ему показалось, кто-то свистнул ему. Для Нью-Йорка это было не совсем обычно. Спустившись к зданию хранилища возле своего гаража на Двенадцатой авеню, он стал свидетелем стычки между двумя парнями.
— Ты, хрен собачий! — выкрикнул один из них.
— А ты ирландский тупица, — ответил другой. Преграждая ему путь, они переругивались с глупыми улыбками на лицах и скорее всего были пьяны. Стрикланд описал вокруг них большую дугу и вошел в хранилище через гаражный вход. Запах бензина на первом этаже вызывал в нем какие-то смутные воспоминания детства. Он попытался оживить их в своей памяти. Перед глазами всплыли хромированные красавицы, выстроившиеся в ряд на какой-то ярмарке. Какое-то поле слякотным весенним вечером открывалось на краю задымленного шахтерского городка где-то на западе. В голову пришла мысль о фильме, который он не снял и уже никогда не снимет.
Возле стальной двери, соединявшей гараж с хранилищем, стоял охранник средних лет с бледным одутловатым лицом и длинными замасленными волосами. При приближении Стрикланда он просто отошел от двери, которая оказалась незапертой. За столом на входе, где обычно регистрировались посещения, никого не было.
Лифт, на котором он поднимался на второй уровень, освещался лишь тусклым аварийным указателем. Двери открывались с трудом. Когда он выбрался в узкий коридор, сердце его учащенно билось. Ряды запирающихся ящиков уходили под потолок из пористого бетона с расположенными на нем приборами противопожарной системы и лампочками в защитных колпаках из проволоки. Идти прямо было невозможно. Приходилось протискиваться боком, чтобы не задевать за грязные дверцы ящиков. Пробираясь по первому коридору, он испытывал раздражение, подавленность и все усиливавшееся беспокойство. Только сейчас он понял, что записи в конвертах, которые он крепко сжимал в руках, заключают в себе всю суть дела. Сзади загрохотал лифт. Дальше коридор расходился в разные стороны. Стрикланд остановился и посмотрел в оба его конца. Слева тянулась глухая кирпичная стена. Алюминиевая табличка с номерами секций отсутствовала, и он какое-то время не мог вспомнить, в какую сторону идти. Вдали послышался стук открываемых дверей лифта, и из него вывалились люди. Стрикланд почувствовал облегчение.
Он тащился к своему ящику, как ребенок, заплутавший среди аттракционов. Неимоверная печаль наполняла сердце, причиной которой, как он понимал, были женщина и фильм. Стресс и муки любви. Надо перестать пить и сосредоточиться на работе. Работа даст силы превозмочь все это. Прижимая к себе конверты вместе с сыром и соусом, он услышал, как где-то в здании зазвонил телефон.
На секунду Стрикланду пришлось задержать шаг. От сожаления и тоски болью перехватило горло. Такого с ним еще никогда не было. Очевидно, подумал он, будет даже хуже, чем он мог представить себе. Никогда в жизни он не стремился произвести впечатление на кого-то, занять или развлечь. Раньше он никогда не стремился, чтобы его понимали. Как раз наоборот. Теперь же, испытав ее присутствие рядом с собой и ощутив, как она стремится к нему душой и телом, он не мог забыть этого. Впервые за всю свою одинокую жизнь Стрикланд почувствовал себя одиноким.
— Бесчувственная сука, — пробормотал он и тут же услышал голоса на этом же уровне. Ему показалось, что переговариваются каким-то зловещим шепотом.
Ближе к реке хранилище становилось посвободнее и было поделено металлическими перегородками на секции с нацарапанными на них номерами. К каждой секции примыкала крошечная комнатка длиной в несколько футов. В нее вела одинарная металлическая дверь с наборным замком. Стрикланду стало не по себе, и он поспешил вперед, ощущая смутную тревогу. Надежность этого хранилища была явно недостаточной, и он решил, что, как только появится возможность, он арендует депозитный сейф в банке. Раньше он никогда не хранил ценности в таких сомнительных местах, как это. Далекий телефон перестал звонить.
Он нашел свой отсек и остановился возле него, не решаясь включить свет. Журналы были стиснуты под одной рукой, пакеты из гастронома — под другой. По коридору шли двое. Один из них тихо насвистывал сквозь зубы заунывную мелодию. Стрикланду вдруг захотелось броситься прочь, но он остался на своем месте.
Первое, что он почувствовал, когда парочка приблизилась к нему, был запах алкоголя. Еще до того, как один из них потянулся и включил свет в отсеке, он понял, что это была та самая парочка, которая скандалила на Двенадцатой авеню.
У одного из парней были густые черные волосы, забранные сзади в хвостик. Не зная о нем ничего, Стрикланд окрестил его про себя Донни Шансом за его предполагаемую галантность с дамами. Второй был белокурый. Его длинные ресницы и большие глаза заставили Стрикланда вспомнить свою собственную фразу о "глазах поэта". Этого, с поэтическими глазами, он назвал Форки Энрайтом, вспомнив отвратительный инцидент с местными хулиганами на пикнике в Нью-Джерси.
— Открывай замок, ты, козел, — обратился к Стрикланду Донни Шакс. Форки выхватил журналы у него из-под мышки.
— Ты, пьяный идиот, отдай мне их! — закричал Стрикланд.
— Открывай замок, — повторил Донни Шакс. Стрикланд наклонился и открыл свой шкафчик. Там было пусто. Он выпрямился.
— Они не представляют никакой ценности, — попытался объяснить он. Форки ухмыльнулся и вновь стал напевать. Донни Шакс посмотрел по сторонам.
— Ирландия уже была, когда Италия только прослыла, — заунывно выводил Форки. — Ирландия есть Ирландия и Ирландией останется!
Стрикланд уставился на менестреля. Тот запел еще громче:
— Все мы католики! Все мы посещаем мессу! А вы, ублюдки, можете поцеловать меня в одно место!
Донни Шакс протянул руку и выключил свет.
— Помогите! — без всякой надежды крикнул Стрикланд. — Я позову п… п… п… — Ему так и не удалось выговорить это слово.
Кулак одного из них пришелся ему в лицо. Стрикланд в ярости бросился на них. Он воспитывался женщиной, претендовавшей на благородство, и насилие, хотя он повидал его немало, всегда открывало новые и ужасающие глубины в его психике. Он был полон решимости драться за журналы. Заметив в последнюю секунду тень от надвигавшегося на него орудия, он успел вскинуть в защитной стойке кулаки и почувствовал, как костяшки его пальцев превращаются в крошку, словно вдребезги разбитый рождественский орнамент. Это была бейсбольная бита, после удара которой в живых не остался бы ни один кинорежиссер. Он нырнул, пытаясь увернуться, но все же получил сильный удар по ребрам и еще один — чуть слабее, но более чувствительный — по позвоночнику. Остальные задевали вскользь и были нацелены, в основном, на ноги, потому что Форки был пьян и с трудом переводил дыхание. Донни Шакс сломал Стрикланду нос первым своим ударом.
