Джошуа Спэньол - Изолятор
– Бери, сколько сможешь, и ползи сюда.
Брук повернулась к ящику спиной и немного присела, чтобы опустить в него руки. Раздался характерный звук – это стучали, сталкиваясь, пузырьки.
– Быстрее.
– Заткнись, Натаниель. Скажи лучше, зачем тебе все это?
– Нужно, чтобы ты заморозила мне руку.
Брук смерила меня долгим внимательным взглядом.
– Наручники тесные?
– Тесные.
– Нельзя этого делать…
– Можно. Иди сюда. – Еще секунда нерешительности. – Брук!
– Хорошо, хорошо. Дай наполню шприц. – Она повозилась в ящике. – Нужен большой.
Через несколько секунд раздался хруст – это Брук распечатала пузырек лидокаина, потом пауза – она наполняла шприц, затем еще хруст и еще.
– Но тебе же не хочется этого делать, – заметила она.
– Разумеется, не хочется. Иди сюда.
Брук взяла еще несколько пузырьков и прыгнула ко мне. Не удержавшись, упала и сильно стукнулась о пол; голова ее оказалась у меня на коленях, но ни шприц, ни пузырьки она не выпустила. Я подвинулся так, чтобы мои запястья оказались возле ее рук. Я сидел на стуле, а Брук полулежала на полу, на боку, спиной ко мне.
– Двигайся влево, – скомандовал я.
– Эта рука?
Брук дотронулась до правой.
– Нет.
– Держи. – Она сунула пузырьки с лидокаином мне в правую руку. – Потребуется много.
– Это хорошо.
Она тронула мою левую руку, а потом я ощутил, как пальцы быстро пробежали по запястью. Одно лишь прикосновение к стертой до крови плоти оказалось страшно болезненным, но уже скоро это должно было закончиться. Пальцы остановились на внешней стороне запястья.
– Сначала займемся локтевым нервом.
– Постарайся не попасть в сосуды.
– Спасибо за предупреждение.
Если бы Брук случайно задела вену или артерию и ввела в них то количество лидокаина, которое она набрала в шприц, то, скорее всего, дело закончилось бы смертельной аритмией сердца. А поскольку ни я сам, ни моя боевая подруга не могли видеть того, что делаем, ошибку мы заметили бы далеко не сразу.
– Ну как, ты еще не передумал?
– Черт возьми, Брук, лучше вспомни уроки анатомии.
Доктор Майклз нажала на иглу. Укол оказался болезненным и сам по себе, к тому же еще лидокаин жег, словно кислота. Я поморщился.
Брук вытащила иглу.
– Срединный нерв.
Игла вонзилась в самую середину запястья. Оказалось, что немного не туда. Еще одна попытка. Я выругался.
– Ты заканчивала медицинский факультет или нет?
Девушка не ответила.
– Подожди, дай возьму еще несколько пузырьков.
Взяла из моей правой руки пузырьки и надломила кончики. Рука уже начала неметь.
– Быстрее, – скомандовал я, глядя на дверь, ведущую в комнату наблюдения.
Судя по всему, Учитель всерьез обсуждал проблему нашего уничтожения. С тех пор, как он ушел, прошло уже минут пять.
Игла вонзилась в запястье прямо над большим пальцем.
– Радиальный нерв.
И этот укол пришлось повторить – попала не сразу.
– Давай еще разок в локтевой нерв.
Брук ввела лекарство.
Я попытался пошевелить пальцами, чтобы разогнать лидокаин. Игла снова вошла в центр запястья, но боли уже не ощущалось, лишь давление.
– Достаточно, – решил я.
– Ты уверен?
– Вполне. Возвращайся на свое место.
Доктор Майклз отъехала в сторону, потом повернулась на сто восемьдесят градусов, чтобы посмотреть на меня. Я вдохнул поглубже, снова пошевелил пальцами левой руки и потянул как можно сильнее.
Даже анестезия не смогла предотвратить пронзившей руку острой боли. Затрещала кость: кисть сжалась и начала медленно просачиваться сквозь узкое металлическое кольцо.
– Натаниель, Бог мой, Натаниель!
Я уперся спиной в операционный стол. Рука скользила слишком медленно.
Хрустнула еще одна кость. Потом еще и еще. Я пошевелил кистью, стараясь просунуть ее сквозь кольцо. Эпинефрин, как известно, сужает кровеносные сосуды. Но, несмотря на это, кровь ручьем текла по полу в дренажную решетку. Я с трудом подавил резкий приступ тошноты. Когда дело дошло до суставов пальцев, снова раздался хруст – опять начали ломаться кости. Но рука продвигалась уже легче. Очевидно, обилие крови и переломы помогают скольжению.
Я с силой еще раз потянул кисть. Операционный стол немного сдвинулся, и внезапно я оказался на свободе. В фонтане брызжущей по комнате крови левая рука выскочила из наручника.
89
Я взглянул на то, что от нее осталось, и уже не смог сдержать приступа рвоты. Кости сломались и сместились, а кроме того, большая часть кисти оказалась без кожи – медики образно называют это состояние «без перчатки». Ткани оголены от запястья по направлению к большому и указательному пальцам, кожа свисает, словно приспущенная перчатка, обнажив мускулы и сосуды. Кровь текла, но благодаря действию эпинефрина не так обильно, как можно было ожидать. Сворачивалась она вяло.
Плечо тоже болело. По-видимому, от неестественных усилий порвались мышцы.
Брук смотрела на руку расширившимися от ужаса глазами и лишь повторяла:
– О Боже, Натаниель! О Господи!
– Все в порядке.
– Ой, милый!
Правой рукой я натянул кожу на левой кисти вверх – к запястью. Кровь и куски кожи прилипли к наручнику, болтавшемуся на хорошей руке. Внезапно мне пришло в голову, что если доведется жить дальше, то правая рука навсегда получит это определение: хорошая рука, – потому что от левой вряд ли можно будет ожидать дальнейших действий.
Я собрался с силами и рывком поднялся. Адреналин и тошнота не способствуют равновесию, а потому я с большим трудом, едва не упав несколько раз, допрыгал до двери операционной.
В тот момент, когда я поравнялся с Брук, она выдохнула:
– Тебе срочно нужно к врачу.
– Знаю, – огрызнулся я.
Открыв дверь в операционную, я проскакал через небольшой коридорчик, ведущий в комнату наблюдения. Добравшись до двери, споткнулся и тяжело упал на изуродованную руку, измазав кровью весь пол. Но прямо передо мной оказалась ручка, и я смог быстро подняться. На столе лежали ножницы, мой бумажник, мой сотовый. Вещи я забрал, а ножницами разрезал связывающий ноги шнур. Уже нормально, быстро вернулся в операционную и освободил от пут ноги Брук. Помог ей подняться.
– Уходим, – коротко скомандовал я.
– Возьми бинт, и давай перевяжем руку.
– Некогда…
– Ты дурак! – шепотом завопила Брук.
Глаза ее были красны, в них стояли слезы.
Пришлось направиться к металлическому шкафу и найти в нем бинт. Я сделал себе перевязку, причем наручник на правой руке немилосердно гремел. Бинтовал как можно туже, чтобы прижать кожу к кровеносным сосудам. Вполне возможно, что таким образом я запечатывал инфекцию, зато кожа будет получать питание и, если повезет, проживет еще несколько часов.
– Ну вот, – удовлетворенно заключил я, закончив процедуру.
Мы быстро прошли через гигиеническую комнату. Я направился было в сторону, но Брук меня остановила.
– Куда ты?
– Мы не можем просто так уйти.
– Что?
– Подожди здесь.
Я вошел в наблюдательную и прижал ухо к ведущей в коридор двери. Тишина. Никаких жарких обсуждений нашей участи не слышно, никаких разговоров Учителя с кем-то еще.
– Пойдем! – прошипела Брук.
Я повернулся к ней.
– Ты иди. Мне нужно кое-что взять. Не для того же я вконец оборвал руку, чтобы просто смыться. Так ведь никто не поверит в то, что я буду рассказывать.
– Придется поверить.
– Нет, не поверят. И ты это прекрасно знаешь. – Взяв со стола скальпель, я разорвал пластиковую упаковку. Отполированное лезвие блестело, словно зеркало. Как раз то, что нужно. – Если хочешь, подожди меня. А хочешь – уходи.
Очень осторожно я приоткрыл дверь в коридор и высунул скальпель. Несколько раз повернув лезвие, поймал отражение коридора. Никого. Я открыл дверь.
Быстро прошел в сторону патологоанатомической лаборатории. Брук, со сцепленными за спиной руками, не отставала ни на шаг.
После каждых десяти футов я останавливался и прислушивался. Тихо. Значит, вперед. Вот наконец и дверь в лабораторию. Ни голосов, ни движения. Я медленно приоткрыл дверь.
Свет в лаборатории так и остался зажженным, а дверь в холодильную камеру – открытой. Я снова прислушался и снова ничего не услышал, обошел лабораторные столы и попал в святая святых. Брук шла за мной.
– Натаниель, – шепотом позвала она.
Я обернулся. Девушка показала подбородком в сторону стеклянного шкафа с реагентами справа от меня. Среди прочего там стояла небольшая бутыль с концентрированной азотной кислотой. Как можно осторожнее я открыл шкаф и достал это страшное оружие. Но все равно что-то стукнуло.
– Никого нет, – успокоил я сам себя.
