Майкл Маршалл - Мы здесь
Учительница слушала в молчании, которое прервала лишь единожды, когда они приблизились к мосту через Манхэттен, спросив, куда им ехать дальше. Тогда Дэвид достал из бардачка карту и сказал жене направляться в сторону Челси.
Он рассказал ей о том, что Медж просуществовал вплоть до его совершеннолетия, задержавшись сверх всякой меры, пока до Дэвида не дошло, что это, согласитесь, ненормально: все еще видеть поднадоевшего друга где-нибудь на задах баров во время студенческих попоек или под окнами забегаловок, в которых он, коснея от робости, назначал свои первые свидания с сокурсницами. К той поре Дэвид взялся яростно отвоевывать свои позиции, заново воссоздавая собственную идентичность молодого человека, который способен функционировать самостоятельно, вращаться в обществе, и демонстрировал в этом существенный прогресс – пока ему не опостылело напоминание о себе как о безмерно одиноком мальчике, что некогда искал себе убежище под кухонным столом.
Одно время вы хотите быть как все, затем не хотите, затем вас тянет походить на кого-то одного или нескольких (короче, избранных), и наконец вы снова хотите отличаться. Это означает, что вы стали собой, и никем другим. Старые друзья становятся обузой, напоминанием неуклюжей, устаревшей версии вас самого. Вот тогда магниты и начали отталкиваться всерьез, а переезд в Нью-Йорк стократно усилил этот потенциал. В конечном итоге Дэвид продвинулся достаточно жестко и повзрослел достаточно, чтобы образ Меджа окончательно истаял у него из головы.
– Я просто перестал вспоминать, – в колдовском мерцании неона вещал писатель на пассажирском сиденье, и его подернутые маслянистой негой зрачки блестели от наплыва поблекших образов. – Я забыл о Медже. И теперь мне снова нужно о нем вспомнить, иначе он никогда не оставит меня в покое.
Пять минут спустя Доун сделала поворот на Шестнадцатую. Они ехали вдоль темной, обсаженной деревьями улицы, пока Дэвид жестом не указал причалить к бордюру.
– Зачем мы здесь? – удивилась его жена.
– Видишь ту церковь? Вот в нее и привел меня Медж. Здешний пастор знает о нем и о его друзьях. Он может знать и о том, где сейчас Медж. Я просто не знаю, что мне еще предпринять.
Доун заглушила мотор и тихо сидела, руки сложив у груди. Если не считать коротких вопросов о пути движения, она молчала уже минут сорок. И теперь женщина тоже явно не собиралась спешить с вопросами.
– Ну? – посмотрел на нее супруг.
– Что «ну»? – переспросила она.
– Ты мне веришь?
– Не знаю, – поджала губы Доун.
– А ведь я говорю правду.
– Как ты мог столько времени все это забывать?
– Я не забывал. Просто… не думал, вот и все.
– Но как?
Дэвид пожал плечами:
– Так, как ты забываешь о том, что делал в какой-то конкретный день, когда тебе было пять или десять лет. Как теряешь ход мыслей или событий, которыми жил, о которых переживал, думал или мечтал в четырнадцать. Как ты вдруг находишь в ящике свою любимую игрушку и, уставясь на эту пыльную усталую шкуренку, не можешь взять в толк, как ты не мог когда-то без нее обходиться и даже не в состоянии был улечься ночью спать без нее. Ты меняешься, забываешь, оставляешь что-то в прошлом. И просто отрешаешься от тех вещей.
– А ведь у меня тоже был воображаемый друг, – произнесла Доун задумчиво. – Вот тебе кусочек торта на десерт.
– А-а, – бесцветным голосом произнес Дэвид. – Значит, ты знаешь, о чем я говорю.
– Представь себе, нет. Мне тогда было шесть. А это… Просто поверить сложно.
– А ты поверь, – раздался голос с заднего сиденья.
Сказано это было наглым издевающимся тоном, с гнусной усмешкой, и Дэвид понял – понял слишком поздно, – что это и был источник той сверлящей черноты, которую он ощущал с того самого момента, как только сел в машину.
В следующую секунду дверцы машины самопроизвольно защелкнулись.
Глава 64
Дойти до Челси было делом десяти минут. По дороге я вынул из своего бумажника визитку и позвонил в полицию. У Рола Брука ответил автоответчик, но я рассудил, что оставить сообщение будет разумней, чем промолчать.
Управившись с этим, я сосредоточился на быстрой ходьбе. Лидия настояла, чтобы я двигал не прямиком в церковь, а вначале встретился с ней на стыке Восьмой авеню и Тринадцатой улицы. Ее там, понятно, не оказалось. В разговоре я пытался добиться от нее хоть какой-то конкретики, но Лидс в ответ заблажила еще сильнее обычного. К тому же она звонила из автомата средь какого-то шумного не то бара, не то бала. Мне оставалось только ждать в надежде, что она появится, – а что еще?
Между тем я еще раз попытался набрать Кристину.
– Крис, – изо всех сил стараясь звучать спокойно, сказал я ей на голосовую почту, – перезвони мне, пожалуйста. Я сожалею о том, что произошло. Сожалею, что ты не смогла этого предотвратить. Но нам нужно поговорить.
Со связи я ушел с тягостным чувством, что опять не сумел сказать ничего нового. А потому, подумав, набрал ее повторно и добавил:
– И еще. В парке на Юнион-сквер я видел Меджа с еще каким-то парнем. Медж выглядит вне себя от горя и, похоже, от злости. Не знаю, думает ли он что-то сделать с Кэтрин, но если ты находишься где-то возле ее места обитания и его там увидишь, то имей это в виду. И пожалуйста, позвони мне.
Кто-то появился из темной подворотни: Лидия. С расширенными глазами, с тяжелым сипловатым дыханием. Подходила она осторожно, с оглядкой.
– Э… это ты, что ли? – услышал я ее голос.
– Лидс, ну а кто ж еще. Ты тут давно уже, на своем посту?
Подсеменив поближе, она зорко вперилась в меня:
– Надо было убедиться. А то тут нынче всякие шляются. Обманки. До херища их.
– Как понять «обманки»?
Бездомная костлявой рукой обвела оживленный проспект:
– А то ты их сам не видишь? Не поверю. Снаружи они вроде как люди, а глянешь на их отражения в окнах или лужах – ан там и пусто. А так вьются стаями. Особенно нынче.
– Лидс…
Она опасливо огляделась:
– Ишь, шныряют вокруг, сучий потрох! Обмылки хреновы. Я их в таком множестве еще и не видала. Вон там по улице пробежал какой-то нетопырь и влез на стену, чисто паук. Видела еще, как какая-то деваха с белыми космами орет и лупит со всех сил по магазинной витрине, а стеклу хоть бы хны. А пять минут назад еще какой-то мужик пронесся вверх по Шестнадцатой, да прытко так, хрен угонишься. Ты мне хоть веришь?
– Отчего бы нет, Лидс. Только вот не знаю, куда Крис запропастилась, и вообще что-то нынче все вверх тормашками. Ты не можешь мне в двух словах объяснить, что вообще происходит?
– Я пару часов как из церкви. Ходила пастора проведать, поговорить. Не застала. Постояла под дверью, думала уже уходить, ан глядь – вон он идет, легок на помине! А видок хуже, чем у тебя. В смысле, не побитый, а какой-то будто шальной. Думала, хлебнул аль нюхнул чего – раз так по дороге шарашится. Лицо все сырое, чем-то перепачканное, не знаю даже чем. Меня-то он признал, впустил. А на само́м-то все равно лица нет, рученьки трясутся трясом. Я гляжу – у него там на столе вроде кофе. Поднесла ему. Так он прямо холодный выдул, как воду, и давай туда-сюда расхаживать и сам с собой разговаривать.
– О чем?
Лидия вместо ответа заторопилась вверх по авеню, и я двинулся за ней.
– Да кто б знал, – заговорила она на ходу. – Слово, да за ним еще, а чем они связаны, непонятно, но все злее и злее. Вся эта хрень насчет его житухи и еще бог весть чего. Я и подумала: драть твою лети, уж мне-то сколько говна пришлось за последние лет двадцать выхлебать, так я и то терплю! А он, при его-то церковном смирении, гляди-ка, озлел. Так и пыхает огнем!
Мне подумалось, сколько раз Джефферс в беседах с людьми, которым хотел помочь, упоминал имя Лиззи. Быть может, пытаясь помочь им обрести путь к какому-то там иному свету, он сам между тем тянулся к светочу своему, вполне конкретному. Не знаю, как соотнести и уравновесить это с теми его убеждениями, которые он нам излагал, но с идеей осмысленности происходящего приходилось на этом расстаться. Хотя, может, в осмысленности вещей как таковой смысла и нет. Пусть все будет таким, как есть, надо только давать этому шанс.
– Лидс, и что потом?
– Потом он вдруг перестает кричать. А когда начинает снова говорить, то уже спокойно, но… по-плохому спокойно. Я же чую! Говорит, что поступил неправильно, что его отвлекли. А затем идет вниз, и я слышу, как он что-то там вопит по телефону. А когда возвращается, то вид у него еще жутче. Я его пробовала успокоить, да он не слышит. Говорит, что все время, которое он здесь служит, там внизу, под церковью, у него какие-то духи. Типа что какой-то еще один священник или как там его… Что он никуда не ушел, а только все время смотрит за ним, смотрит, смотрит… И не уйдет он, тот дух, никогда, если только не решиться и что-то там такое не сделать. В общем, пастор этот, Джон… с ним все серьезно, я ж чую! Ну я и ушла подобру-поздорову – мало мне, что ль, своего по жизни лиха, не хватало еще и чужого хапать. И вот только я на улицу, как вижу: из-за угла выходит еще один тип и идет к церкви, а от самого скверной так и смердит.
