Обряд - Валентина Вадимовна Назарова
А они были знатоками жертв. Может, потому что сами были жертвами с самого детства, неродные брат и сестра, выросшие в семье дважды сидевшего садиста-алкоголика. А может, потому что Настя была у них уже третьей. Но в этот раз, с ней, все пошло не так. Чем больше Артур узнавал Настю, тем сильнее жалел ее. Она была слишком легкой добычей. С ней даже не нужно было придумывать особенных трюков — она и так балансировала где-то на грани реальности. Ей нужна была помощь. Именно этот аргумент Катя использовала снова и снова всякий раз, когда он предлагал ей оставить Настю в покое: ей нужна была помощь, которую ей смогли бы оказать в больнице. Артур сдался. Но тогда, перед свадьбой, в их отношениях с Настей что-то сдвинулось. Она перестала стыдиться, начала рассказывать ему о себе. И чем больше она говорила, тем сильнее ее история напоминала ему его собственную. Он тоже был сиротой, тоже менял свое имя и начинал все с нуля в незнакомом городе, где был никому не нужен. Он больше не мог так поступить с ней. Он хотел полюбить ее по-настоящему. Ее уязвимость придавала смысл его жизни, так он сказал Кате. Услышав это, она не знала, кого из них двоих хочет убить сильнее. Его, единственного в ее жизни близкого человека, который предал ее вот так ради какой-то контуженой бесцветной девчонки, не дружащей с головой, или саму эту девчонку. Катя не знала, что способна испытывать одновременно такую боль и такую ярость. Она думала умереть самой, но потом все чувства будто бы вдруг иссякли. Она разом перегорела, стала совершенно пустой внутри. Тогда к ней и пришел ее план. Она была единственной наследницей Артура, его сестрой на бумаге. Уничтожив предателя и подставив девчонку, которая, скорее всего, сама сведет счеты с жизнью, Катя оставалась в безусловном выигрыше.
Но она не была такой ледяной внутри, как хотела бы быть. Она сломалась на первом же допросе, когда на стол перед ней положили черно-белую фотографию ее и Артура в детстве рядом с цветным изображением его разбитой белокурой головы.
Настя слушает его, сжавшись в комок на стуле, и он видит, как каждое слово отдается болью в ее теле, как гвоздь, вбиваемый в мясо. Он берет ее за руку, отогревает холодные пальцы, ждет, когда она ответит на его взгляд. Он хочет сказать ей, что он виноват перед ней. Что Артур никогда не любил ее, а вот он — всегда, по правде, почти семь лет. И когда наконец их глаза встречаются, говорить ничего не нужно — она это знает.
НАСТЯ1
Ее шаги глухим вибрирующим эхом отдаются под потолком катакомб. Как давно она здесь не была — три месяца? Больше? Сначала не могла, потом не хотела. А теперь вот ей нужно, другого выбора нет. Она и так дотянула до того, что ее почти отчислили. Но в конце концов, конечно, пощадили. Если заключение в изоляторе временного содержания не считается за уважительную причину для прогулов пар, то она вообще отказывается понимать этот мир.
И вот сегодня она с бумажкой, в которой говорится, что никто не против того, чтобы она начала третий курс заново с сентября, спешит к выходу из лабиринта факультетских зданий. Только вот она опять повернула не туда, спустилась не по той лестнице и оказалась в этом пустом гулком коридоре. Снова эта лампочка, мигающая в такт шагов, раз-два-три, секунда в темноте. И вроде бы ничего такого, но после тех вещей, которые вернула ей поездка в поселок, темнота для нее никогда уже не будет прежней. Она знает: Славу так и не нашли, лес так и не отпустил его, он ушел туда, где исчезают все, кто слышит зов Полярной звезды. Она проверяет новости каждый час, созванивается с Наташей. Раньше, когда ее только освободили, она проверяла каждую минуту, вводила ключевые слова в окошко поисковика последних новостей и без конца обновляла, успокаивая свои нервы и убивая батарейку. Теперь ей легче, но все, что случилось там, в темноте, все равно с ней, всегда с ней. Даже сейчас.
Осторожно ступая по щербатым плиткам кафеля, она считает на ходу — до двери, которая ведет из подземелья на первый этаж, ей еще пять таких затмений. Раз. Она успевает вдохнуть и задержать дыхание. Никто не вышел на нее из темноты, все хорошо, повторяет она, зажимая пульс на запястье левой руки. Два. Она выдыхает и закрывает глаза. Все в порядке, пол с потолком не поменялись местами, здесь никого нет, она одна. Три. Она продолжает зажимать свой пульс и слушать сердце. Лампочка загорается снова, до двери всего несколько шагов. Четыре. Она слышит скрип и чувствует дуновение ветра, который забирается ей под свитер и проскальзывает вниз по спине, как молоточек по ксилофону, дотронувшись до каждого позвонка. Когда свет загорается вновь, навстречу Насте движется человек. Она даже не вскрикивает, просто резко вдыхает сквозь зубы и разворачивается назад.
— Настенька, это вы? Куда же вы бежите? — раздается позади нее голос Марианны.
Она не помнит, какая дверь ей нужна, все они выглядят такими одинаковыми, а когда тебе страшно, можно заблудиться в собственной квартире, ей ли не знать. Настя открывает первую попавшуюся дверь, захлопывает ее за собой и прижимается спиной. За стеной каблуки останавливаются, мнутся и ждут несколько минут, потом начинают торопливо стучать, пока не затихают вдали.
На улице дождь. Люди, толкающиеся за право скорей протиснуться в узкую парадную дверь главного входа, стряхивают с капюшонов мелкие, как битое стекло, капли дождя и торопливо закрывают зонты. У Насти нет ни того ни другого, за шесть с половиной лет жизни в этом городе она так и не приняла его темную промозглую сущность. Она все еще ее отрицает, верит в дожди, которые можно переждать под козырьком остановки, в троллейбус, который не опоздает. Может, потому, что сейчас весна и дожди совсем другие, а может, потому, что что-то изменилось в ней самой, она перестала чувствовать себя эквилибристом, шагающим
