Жан-Кристоф Гранже - Мизерере
— О'кей, — бросил Маршелье, вставая. — Все это мы забираем.
— Желаю удачи. Не забудьте закрыть за собой дверь.
— Старик, ты не понял. Ты поедешь с нами.
— Что?
— Расскажешь нам свой вариант истории. И мы все запишем.
— Это невозможно.
— На свидание опаздываешь?
— Нет, но…
— Тогда в путь.
70
— Фамилия?
— Жирар.
— Имя?
— Николя.
— Возраст?
— Двадцать шесть лет.
— Зачем ты к нам пришел?
— Работу ищу.
— Двадцать седьмого декабря?
— Я жил с родными. Дома. В Милло. Мне рассказали о Колонии.
— Что ты о нас знаешь?
Вопрос-ловушка. Волокин стоял на ветру лицом к пропускному пункту во второй ограде Колонии, бросив сумку на землю. Он легко преодолел первый пропускной пункт, предъявив поддельное удостоверение личности, изготовленное префектурой полиции для внедрения в среду педофилов.
Тон был задан с первых шагов. Стальные ограды. Личный досмотр. Допрос. Антропометрические фотографии, сделанные цифровым аппаратом, пока его сумку выворачивали наизнанку. Волокин размышлял, какими возможностями для проверки личности располагает секта. До вторых ворот его довезли через поля на черном внедорожнике.
Теперь они взялись за него всерьез. Заговорили о найме. Вызвали управляющего. Добравшись до второй ограды, Волокин увидел, как по боковой тропинке с ревом пробирается еще один внедорожник.
— Так что ты умеешь делать?
— Да мало чего, месье, — смутился Волокин. — В Милло мне сказали, что в наших краях вы одни берете людей. В смысле, в это время года. Только у вас еще можно найти работу.
Улыбка мелькнула на лице собеседника. Он гордился своей Колонией. Этим островком плодородия посреди бесплодного края. Лет тридцати, с широким мускулистым лицом и черными озабоченными глазами, он походил на современного земледельца — близость к земле иногда придает такую правильность чертам. Смущал только его голос. Словно не знавший ломки. Или ломка прошла неправильно, так что по голосу невозможно было определить его возраст. И пол.
— Верно, — сказал он наконец. — Мы здесь не замечаем времен года. Вернее, мы создали их заново, без зимы, без мертвого сезона. Непрерывный цикл. Хочешь работать на нас?
— А то, месье.
— Тебе известны наши условия?
— Говорили, плата у вас хорошая.
— Я имею в виду наши правила. Ты вступаешь в общину, понимаешь? На территорию, у которой собственные законы. Усек?
Управляющий говорил с ним как с умственно отсталым. Русский то и дело кивал.
— Чем ты занимался последнее время?
Воло порылся в ягдташе.
— Вот мой список, месье. Осенью я собирал виноград, и…
Тот выхватил у него ягдташ. Нашел резюме, удостоверение личности, потом отдал сумку своим помощникам, которые снова ее перерыли. Управляющий пробежал глазами «биографию», которую Волокин написал перед отъездом. Вымышленную историю батрака, пестрящую ошибками.
Управляющий покинул пропускной пункт. Волокин снова задумался, какими средствами для проверки данных они располагают. Проходили минуты. Он боялся, что, подъезжая к цели, сдрейфит. Нахлынут воспоминания. Жуткие обрывки воспоминаний, которые ему до сих пор удавалось держать в узде. Электрошок. Ледяная вода. Принудительная бессонница. Бичевание. Но нет. Пока его занимало только настоящее. Свирепый ветер, едва не валивший его с ног на этой исходной позиции. Роль, которую ему предстояло сыграть. Цитадель, в которую во что бы то ни стало надо проникнуть.
Вернулся управляющий. Он держал в руках еще один листок, трепещущий на ветру.
— Отлично, — сказал он, — ты принят на несколько дней на испытательный срок.
Он развернул листок на капоте внедорожника. Это оказался план. С первого взгляда можно было различить какие-то круги: четыре дуги, охватывающие на приличном расстоянии блок зданий, также расположенных по окружности. Волокин догадывался, что план фальшивый. Во всяком случае, он не имел никакого отношения к центру усадьбы. Точную топографию поселения никогда бы не показали чужаку.
Управляющий ткнул пальцем в отдельно стоящее здание в южной части плана:
— Сейчас мы здесь, у ворот Колонии. А вот эти здания, — он указал на внутренние дуги, — те, куда ты допущен. Общежитие для рабочих и тех, кто занимается сельским хозяйством. У зданий не названия, а номера.
Волокин склонился над планом. Действительно, на каждом строении был номер. Как в детской раскраске, где нужно раскрашивать в определенные цвета места, обозначенные цифрами. Номера с первого по одиннадцатый, в самом центре плана, были обведены красной чертой.
— Красная линия означает, что к этим зданиям приближаться запрещено. Усек?
— Усек.
Управляющий указал на хозяйственные постройки и пашни:
— Постепенно ты узнаешь каждую зону, в которой тебе разрешено появляться. Склады с инструментами. Риги. Силосные башни. Загоны для скота. А еще общую спальню, столовую. Кроме того, у нас есть образовательный центр и больница, куда пускают всех. Но попусту туда не таскайся.
Управляющий сунул план в карман и непринужденно прислонился к машине, скрестив руки на груди. Держался он дружелюбно, оставаясь властным.
— Есть и другие правила. К примеру, мы всем даем новые имена.
Он достал из куртки фальшивое удостоверение Волокина.
— Отныне ты не Николя Жирар, а, скажем, Иеремия.
— Иеремия так Иеремия.
— Пока ты у нас работаешь, мы будем называть тебя так. Твои документы мы сохраним. Здесь они тебе не нужны.
Как же его нарекли в прошлый раз? Наверняка библейским именем, но сейчас не припомнишь. Воспоминания оставались смутными. Обрывочными.
— Кроме того, — продолжал управляющий, — ты не имеешь права общаться с членами общины.
— А разве мы не вместе будем работать?
— Нет. Те, кто принадлежит к Колонии, зимой работают только в оранжереях.
— Понял.
— Это очень важно. Иногда мимо тебя будут проезжать колонны машин. Разговаривать с пассажирами запрещено. Также запрещено прикасаться к тем же предметам и материалам, что и они.
Волокин кивнул. Теперь он стоял навытяжку. По стойке «смирно», словно в знак покорности.
— Еще ты должен усвоить, что мы — религиозная группа. Мы следуем строгим правилам. Например, носим особую одежду и работаем не так, как другие. Не пытайся понять эти правила. Не обращай на них внимания.
Он счел уместным проявить заинтересованность:
— А вдруг эти правила… мне приглянутся? В смысле, для себя?
— Возможно, — улыбнулся управляющий, — такое часто бывает. Тогда и поговорим об этом. Но сейчас это ни к чему. Для начала постарайся хорошо работать.
— Буду стараться изо всех сил, месье.
— Воскресенье — выходной, но надо присутствовать на утренней мессе. И на концерте, который будет после мессы. Это наш подарок рабочим.
— Подарок?
— Слушать наш хор — форма очищения. А оно входит в недельный распорядок. Мы возделываем землю в полной чистоте. Нечего и говорить, что любые контакты с женщинами исключены.
Волокин промолчал в знак согласия. Управляющий улыбнулся. Он старался казаться приветливым, но его бесполый голос исключал всякую веселость. Как и любое человеческое чувство.
— Короче, тебе предоставлена только одна свобода — уйти отсюда. Можешь уехать, когда пожелаешь.
Волокин еще больше выпрямил голову, чтобы показать, что он все усвоил. Усвоил не только головой, но и всей шкурой.
— Сегодня же вечером тебе все объяснят насчет платы, страхования и социальных отчислений. Сейчас тебя проводят в дортуар, чтобы ты оставил свои вещи, а потом в центр распределения работы в восемнадцатом корпусе. Там тебе скажут, что ты будешь делать сегодня.
Волокин подхватил свою сумку.
— И последнее, — подытожил управляющий. — Что это такое?
Русский поднял глаза: на ладони управляющего лежал коробок спичек.
— Их нашли в твоей сумке.
— Да это мои спички, месье.
— Ты куришь?
— Нет, месье. Я держу их по привычке. Когда я пас скот и у меня садился фонарик, я зажигал свечу.
Управляющий улыбнулся и бросил ему коробок:
— Ребята проводят тебя куда надо. Потом за работу.
Волокин сел во внедорожник, на котором его сюда привезли. В этот миг без всякой причины он вдруг вспомнил легавого из Калькутты, с которым познакомился в 2003 году в Париже. Сотрудника бенгальского отделения Интерпола, который охотился во Франции за педофилом, распространявшим в Юго-Восточной Азии свои собственные фотографии с детьми.
Как-то вечером Волокин пригласил индийца во французский ресторан в надежде приобщить его к приправам менее острым, чем карри и специи. Бенгалец рассказал о распространенном у него на родине символе, который, по его словам, подходил для его собственного расследования: о «совершенном дожде». The perfect rain. Дожде, который выпадает, когда подует второй муссон, после того как первый ливень очистит воздух от загрязнений. Он мечтал о Сети и мире, полностью свободных от педофильской заразы. Когда им удастся их очистить…
