Дом Безгласия - Джеймс Дашнер
– Уэсли, – окликнул я сына. Слова застревали в горле. Я кашлянул. – Уэсли! – На сей раз громче, с нажимом. – Что… Не знаю, что они с тобой сделали, но ты должен прекратить это. Немедленно. Перестань… делать это с ней. Ты уже причинил ей достаточно страданий.
Мне реально хотелось завопить: «Как ты можешь, Уэсли!» Однако я понимал: сын погружен в некий транс, его душа балансирует на тонком хрупком льду.
Уэсли медленно поднял глаза и встретился со мной взглядом. Пила в руке замерла.
– Папа? – растерянным голоском отозвался сын. Похоже, он не мог увязать эту жуткую ситуацию со своей настоящей жизнью, жизнью с отцом. Как сумел Дикки за считаные дни его обработать? Как?
– Да, Уэсли, это я. Твой папа. – Я осторожно сделал шаг в направлении к нему. Затем еще один. Пришлось переступить через ногу обезглавленной женщины, которая лежала на животе посреди комнаты. До сына оставалось футов десять. – Пожалуйста, выслушай меня. Ладно? Гаскинс что-то вбил тебе в голову. Это делаешь не ты, твой разум тут ни при чем. Не знаю, что они, черт возьми, сделали с тобой, но сейчас я рядом. Ты понимаешь? Папа здесь.
Уэсли перестал пилить. Женщину у него в руках уже не спасти – подергивание тела, которое я заметил, всего лишь отдача от движений пилы, вгрызавшейся в ее хрящи и кости.
– Отложи пилу в сторону. Ладно? – Я приблизился еще на шаг. – Мы во всем разберемся, мы тебя отсюда вытащим. Я не позволю, чтобы с тобой случилось еще что-то плохое. Клянусь.
Во взгляде сына не промелькнуло ни искры понимания, и все же он кивнул и отбросил пилу. Она звякнула и погрузилась в вязкую кровь. Я рванулся вперед, схватил женщину за одежду и убрал с колен сына. В тот момент мне было не до почтения к усопшим. Затем я опустился на пол рядом с Уэсли и притянул к себе. Он не противился, но и не обнял меня в ответ. От вони, исходящей от тел и запекшейся крови, к горлу подступила тошнота, я с трудом сдержался. Мои руки и лицо, в тех местах, где они соприкасались с Уэсли, испачкала липкая жижа; джинсы тоже пропитались ею.
– Мы вытащим тебя отсюда, – повторил я, стараясь сохранить рассудок. – Идем. Мы что-нибудь придумаем. В любом случае. – Тюрьма. Моего сына посадят в тюрьму. Я собрал остатки воли, с каждой секундой ослабевающей, и подхватил сына под руки, чтобы встать вместе с ним. – Идем. Помогай мне.
Со стороны лестницы донеслось эхо – кто-то топал по металлическим ступенькам. Дикки. С оружием. Он идет завершить начатое, исполнить уготованный для нас мерзкий обряд. Я выпустил из рук Уэсли и, оставив его сидеть в луже крови, вскочил на ноги.
Теперь я вспомнил все. Все, что произошло здесь много лет назад. Вспомнил до малейших деталей, настолько отчетливо, будто кто-то спроецировал кадры из фильма о моем прошлом на каменную стену.
Я знал, что нужно делать.
Глава 26
Июнь 1989 года
Меня никогда не обучали, как действовать, если человек затолкал себе в горло собственный язык, перекрыв доступ жизненно необходимого воздуха. А Коротышка только что сделал именно это, прямо у нас на глазах. Я мог только стоять с разинутым ртом, надеясь, что несчастный умрет быстро. Андреа дернулась, почти рефлекторно, однако я не мог отвести взгляда от жуткого зрелища. Коротышка упал на колени, обхватив руками раздувшуюся шею. Его лицо побагровело; глаза – огромные, с влажно блестящими белками – едва не выскакивали из орбит.
Дикки перешел к действиям. Его внезапная активность вызвала у меня чувство сильной досады, причем до того, как я реально осознал почему. Однако в общих чертах понял. Мальчишка собирался спасти своего отца. Спасти его! Последнее, чего я желал на этом свете! Но предпринял ли я что-нибудь? Нет. От страха задница прилипла к стулу. Андреа вырвала свою ладонь из моей и встала. Хотя ее тело напряглось, с места она не сдвинулась.
А между тем перед нами разыгрывалась трагикомедия. Дикки, наш ровесник, очевидно тренировался заранее, как оказывать помощь в подобном случае. Он почти хладнокровно встал за спиной отца и обхватил руками его грудь. Затем сильно надавил – раз, другой… Коротышка издал слабый звук – словно что-то пискнуло – и опустился на пол. Дикки перешагнул через его грудь, наклонился вперед и энергично сдавил челюсть; потом засунул в рот руку и принялся орудовать в горле, словно искал золото. Коротышка надсадно захрипел, с шумом изрыгая мокроту. Дикки отскочил в сторону. Коротышка перекатился на бок, ловя ртом воздух и откашливаясь. Его лицо приобрело нормальный цвет. Язык был водворен на место, и следовательно, мой злейший враг не умрет. Я испытал странное побуждение – рассмеяться.
В комнате повисла тишина. Ошеломленный увиденным, я пялился на Коротышку. А к тому вернулось хладнокровие. Он поднялся на ноги и посмотрел на сына, который так и сидел на полу, тяжело дыша. Затем перевел взгляд на Андреа, стоявшую в паре шагов.
– Ну что, девочка, понравилось? – голос после безумного инцидента с проглатыванием языка звучал неестественно. – А ты боялась, папаша Гаскинс не справится?
Я сидел, вжавшись в стул, как трусливый заяц, зато Андреа выглядела расслабленной – ни внешнего напряжения, ни дрожи в руках. Да и язвительное замечание оставила без ответа.
Коротышка явно был обескуражен.
– Ишь какая храбрая! – Он поизучал ее еще пару секунд, затем обратился к сыну: – А ну-ка вставай.
Дикки выполнил приказ. Я попытался прочесть мысли по его лицу, однако безуспешно.
– А теперь слушай меня. И повнимательнее, – объявил Коротышка. – После того как мы покончим со следующей частью нашего ритуала, мне будет не до разговоров, сам понимаешь. Видишь эту емкость? – Он указал на банку, извлеченную из сумки. Рядом с ней лежал охотничий нож.
– Да, сэр, – кивнул Дикки.
– Я собираюсь отрезать себе язык, сынок, и не хочу, чтобы ты мне препятствовал. Усек? Как бы сильно я ни кричал. Я отрежу себе язык и положу его вот в эту банку с формальдегидом, для сохранности. Задача проще некуда. А когда ты будешь
