Эдди Шах - Оборотни
— Откуда же управляется ваше сообщество? — попыталась продолжить разговор Билли, одновременно заботясь о том, чтобы не возбуждать излишней тревоги у Гуденаха. — Может, туда-то и следовало вам направиться?
— Они оставили нас.
— Кто?
— Партия.
Она сразу поняла, что он имел в виду. Они были неисправимыми нацистами. Но она хотела подтверждения.
— Национал-социалисты?
— Ну да. В Дрездене. Они нас оставили. Сначала истратили миллионы в попытке избавить нас от прошлого, начисто стереть данные о нас, а вот теперь они меняют свои приоритеты. Новые цели, говорят они. А нам, которые все эти годы лелеяли мечту и сделали возможным само существование партии, предлагают не рыпаться, оставаться на своих местах, не мешать новому курсу.
— Давайте отвезем вас в Дрезден. Они же хотят знать, где вы находитесь.
— Им все равно.
— Тогда давайте им все расскажем.
— Нет.
— А как мне разыскать их?
— Они в Heide. Это была идея Гроба. Они без него обречены.
— Где же?…
— Забудьте о них. Если они уткнулись в план, вместо того… А! Что говорить… — Он опять зевнул. — Я устал.
— А организация. Как велика?..
— Ни слова больше. Не теперь. Оставьте меня. Завтра, если хотите.
Он улегся на кровать. Эдем видел, насколько он устал; глаза были полузакрыты, он уже не мог бороться со сном.
— Пошли, — сказал Эдем Билли. — Можно закончить и завтра. По крайней мере, мы знаем, что происходит.
Эдем не думал, что Гуденаху угрожает какая-нибудь опасность, никаких сигналов предосторожности на этот случай.
Он правильно сделал, предоставив возможность Билли вести беседу с ученым. Гуденах полнее откликался на вопросы женщины.
— Нацисты! — сказала она, как только была закрыта дверь в номере Эдема. — Свора нацистов, которые ждут, чтобы вернуться. Все они ждут, когда осядет пыль.
— Может быть.
— Так и есть.
— Он же русский! А они играют в игры с подвохом.
— Но в этом деле они с нами.
— Или только так говорят.
— О’кей. Но давайте не будем сразу смотреть в два разных конца. Ведь мы говорим о нацистах. О военных преступниках. Боже, их, оказывается, сотни за пределами Германии! Вы подумали, кто может быть рядом с нами? Даже те, кто умерли, опасны своим злом.
— Гитлера вы искать не собираетесь? — Он хотел шуткой погасить ее пафос.
— К черту шутки, ушлый парень. Что вы знаете об этих ребятах? Об их замыслах? Вы снова за свое, — заворчала она, увидев в его пальцах сигарету.
— Но это же моя комната. — Он понял, что это прозвучало грубовато, но ему не хотелось, чтобы она садилась ему на голову. — Одну сигарету, если вы не возражаете.
Он закурил, стараясь не видеть ее укоризны.
— Как вы можете причинять такой вред своим легким? При вашей-то профессии? — сказала она, когда он глубоко затянулся.
Он решил, что лучше продолжить тему.
— Хорошо, скажем, что они нацисты. Но зачем убивать Триммлера? Зачем эта гнусность со свастикой?
— Вариант с израильтянами не исключен.
— Но зачем тогда выбивать американских и русских агентов?
— Параллельная операция. Две за одну цену.
— Весьма забавно.
— Не знаю. Но это же очевидное решение.
Некоторое время она ничего не говорила. Но потом заметила:
— Ведь все еще масса нацистов ожидает возвращения домой.
— Согласен. Но здесь, должно быть, кроется что-то большее. И это нужно пресечь.
— Мы можем узнать, но пресечь не в наших силах.
— В этом-то и разница между нами. Вы обучались находить информацию, а я — использовать ее. Иначе в информации нет никакого смысла. Посмотрите, Билли, все это дело постепенно меняет контуры. Мы добираемся до чего-то. Я уже чувствую запах.
— И я тоже. Но какое это имеет отношение к нам?
— Вы с этим не справитесь. Это не в вашей природе. Власть и насилие идут нога в ногу. Это закономерно. Где власть, там и насилие. Власть поддерживается людьми вроде меня. Мы постоянно сталкиваемся с тем, что использующие насилие обладают властью. Во всех этих взаимообратимых отношениях нет места поскудным угрызениям совести. Они отрезают кому-нибудь руки, потому что думают, это о’кей. И тогда я опускаюсь до их уровня. Не очень приятно. И не для вас, Билли.
— Мне время отваливать?
Он кивнул.
— Но как я могу сейчас вернуться обратно? Без веских оснований.
— Вы же нашли Гуденаха. Скажите им, что именно это и собирались сделать. Ко мне примкнули на случай, если я что-нибудь знаю. Когда же цель была достигнута, вы отправили его домой.
— Он же на ответственности русских.
— И все же связан с Триммлером.
— Вы действительно так думаете, правда?
— Приходится.
Она подошла к нему; в ее глазах читался ужас. Она не могла согласиться с тем, что должна уйти. Беда в том, что он и сам не хотел ее терять. Но прежде всего следовало думать о выполнении долга.
Приблизившись, она вздернула подбородок. Затем подалась вперед — они были почти одного роста — и провела губами по его щеке. Он замер, не смея двинуться, не в состоянии вырваться, понимая, что их взаимозависимость становится необратимой, желательной и опасной одновременно.
— Сегодня, сейчас, ушлый парень, — прошептала она. — Пришло время быть рядом, вместе.
Она обняла его, дотронулась руками до затылка и взбила его волосы. Потом стала его целовать, облизывая губы, прижимаясь к нему всем телом, заглядывая в глаза, которые смотрели на нее. Она знала, что он хочет ее, и это ее особенно возбуждало.
Непостижимость, странная прихотливость нашей жизни. Почему именно мы двое? Из всех атомов мира. В этой жалкой комнате. Никаких бриллиантов, никаких канделябров, никаких фраков и шелкового белья, никаких молний, никаких призывов вкрадчивого Синатры. Просто мы и пыльная кровать.
Он положил ей руки на талию и, отодвигая ее, не мог отпустить.
— Что-то не так? — спросила она.
— Я не привык к этому.
— Что вы хотите сказать?
— Я привык трахаться. А такого со мной не было. Это нечто большее.
— О-о-о, крутой парень. Пусть все будет само собой. Никаких стараний. Вы увидите. — Она взяла его руку и потянула к кровати. Теперь лучше снять свитер. Он помог ей раздеть себя, безмолвно подняв руки. Она улыбнулась. — Будет проще, если мы сами разденемся.
Щелкнул выключатель.
— Зачем? — спросил он.
— Так лучше. Слишком яркий, — солгала она, не смея сказать ему, что она стыдилась своего сорокалетнего тела, что его рот заставил ее почувствовать свой возраст. Груди ее несколько опали, перегруженные лишней полнотой, живот, наверное, стал дряблым, как у ее знакомых женщин.
Он не настаивал, уловив истинную причину, только усмехнулся в темноте. Со временем она научится верить ему. Они скользнули под одеяло одновременно, потянулись друг к другу, а глаза застыли от удивления и радости. Они почти не двигались, только прижимались теснее, испытывая волнение от нарастающего тепла. Ему нравилась ее кожа, ощущение гладкости, которое она вызывала. Он не знал такой кожи, бархатистой, теплой и скользкой, в которой так легко раствориться.
Она не заметила, как ушло чувство страха за свои жировые складки, за то, что он пальцами нащупает морщинки ее кожи. Чувство страха за себя сменилось радостью за него. Никогда раньше она не встречала такой упругости мужского тела. Здесь не было узлов и мускулов, как у Гейри, ватной мягкости, как у Питера. Это было крепко сбитое единство, приятное в своей твердости. Постепенно, знакомясь с его телом, она обнаружила шрамы от ножевой раны в плечо, куда ему нанесли удар в одном из баров Белфаста, и от пулевого ранения выше правой коленки — напоминание о пребывании в пограничном патруле, когда один из его же людей поддался панике и открыл по нему огонь. Но это все потом. Теперь она чувствовала его крепость целиком и благодарно отвечала поцелуями на нежную трепетность его сильного тела.
На мгновение они оторвались друг от друга, потом она перевернулась на спину, изогнулась, чтобы принять его, подняв вверх ноги и опустив их ему на плечи.
Прошло минуты две до того, как он твердо вторгся в нее, ощутил легкую боль от непривычного пребывания там, а потом прилив теплоты, любви и наслаждения. Она вновь приподнялась, потянулась к его лицу. Он почувствовал ее слезы, хотя в глазах угадывалось состояние радостного возбуждения.
Она застонала первая, потом, к собственному удивлению, он услышал нечто утробно-музыкальное, исходившее из него. Их любовь выливалась в звуки. И вдруг она забыла о темноте, о своих возрастных проблемах, ей шел двадцать первый год. И, сжимая друг друга настолько тесно, что им стало трудно дышать, они сливались в одно существо.
— Я вижу звезды, — прошептала она ему на ухо, еще крепче обнимая его и покрывая поцелуями его глаза, лоб, шею. — Я вижу вспышки света. Боже, я люблю вас.
