Майкл Грубер - Долина костей
Увидев его страх, я пояснила, что колдуньей не являюсь, волшбу ночью не творила, но сам Господь (Ньялик, так Его называют на динка) укрепил мой дух, повелев мне освободить Мониянг Пенг от войн и поработителей и вернуть им их бесчисленные стада, как во времена Атиам. Глаза мальчика расширились.
— Но ты же розовая чужеземка! — воскликнул он.
Я указала, что нынче не такая уж розовая, и спросила, кто, по его мнению, спас меня, когда церковь подверглась бомбардировке, и кто послал нам мясо и побудил тебя следовать за мной, как теленок за коровой, в Пиборе?
По его глазам я поняла, что он поверил мне, и это, в свою очередь, укрепило мою веру. И мы снова направились к Вибоку.
На следующий день мы пересекли Конг, и там, неподалеку от реки, находился Вибок. Нора рассказывала мне, что когда-то этот населенный пункт, основанный у слияния Конга и северного и южного рукавов Собата, имел важное значение и являлся резиденцией бея. В годы турецкого владычества, почти два столетия назад, хедив Египта Мухаммед Али воздвиг там крепость, наводящую страх на абиссинцев, куда сгонял рабов, захваченных в большом количестве в долинах между Нилом и другими реками. После перехода страны под власть Британии новые хозяева выстроили вокруг форта небольшой город, служивший резиденцией комиссара района, административным центром и опорным пунктом колониальных войск. После обретения Суданом независимости город пришел в полный упадок, и когда в ходе недавних столкновений к нему двинулась СНОА, правительственные силы не оказали ей особого сопротивления. Драться было особо не за что, сам город не представлял никакой ценности, главным источником дохода в окрестностях была контрабанда из Эфиопии легкого вооружения, но чего там имелось в избытке, так это страдающих, умирающих от голода беженцев.
Воистину, они превратили окрестности Вибока в Долину костей, поминавшуюся у Иезекииля, и десница Господня направила меня туда, дабы спасти некоторым из них жизнь. Основное население составляли женщины, старики и малые дети, мужчин и юношей почти поголовно выкосили войны. Мы шли через эти поля, Дол и я, ничему не удивляясь, ибо он видел это всю свою жизнь, а мне, как и всем остальным в богатых странах, похожие вещи показывали по телевизору. Правда, это не одно и то же, потому что полное впечатление дает только запах: пыль, дерьмо и едкая вонь тысяч тел, мертвых и умирающих. Изможденные, похожие на скелеты младенцы со вздувшимися животами лежали на солнце, облепленные мухами и муравьями, съедаемые заживо. Поначалу у вас сжимается сердце, но потом зрелище становится привычным и привлекает к себе не больше внимания, чем жестянки из-под пива, валяющиеся на американской улице. С голоду умирали дети, женщины, старики — лоснящимися и откормленными были только те, у кого имелось оружие.
Я нашла Трини Сальседо в госпитальной палатке общества: при виде меня она выронила горшок. Разумеется, радио общества уже оповестило о катастрофе в Пиборе, и она считала меня погибшей вместе со всеми.
— Как ты? — спросила она, всматриваясь в мое лицо.
Я ответила, что со мной все нормально, и она искренне обрадовалась и сообщила о необходимости заняться организационными вопросами. С ее слов выходило, что здесь находится три основных медицинских учреждения плюс примерно двадцать представительств благотворительных фондов, все со своей логистикой, своими генераторами, системами распределения, приоритетами и прочим. Единственное, что у них было общего, так это взятки, даваемые чинушам из СНОА, поскольку в противном случае те в два счета выперли бы их из города.
Крепость была забита припасами и лекарствами, которые командир использовал для бартера с эфиопскими контрабандистами: менял на топливо генераторы, выпивку, оружие. Я сказала, что хочу заняться делом, вышла из палатки и вместе с неотстававшим от меня Долом направилась в обнесенную крошившейся стеной крепость. У арки ворот турецкой постройки, по обе стороны которых высились квадратные башни, стоял часовой из СНОА, вооруженный АК. Точнее, не стоял, а сидел на офисном стуле без спинки и попивал из жестянки оранжад — и то и другое в этой части мира являлось свидетельством запредельно высокого статуса. Нас он пропустил без вопросов, моя принадлежность к белой расе, как это часто бывает в Африке, заменила любые документы. Посередине внутреннего двора находилось двухэтажное здание блекло-зеленого цвета с турецкими сводчатыми дверными и оконными проемами и мавританскими башенками на двух фасадных углах. По верхнему краю первого этажа строение опоясывал жестяной козырек, устроенный, видимо, для того, чтоб в сезон дождей просители, явившиеся к бею или британскому колониальному чиновнику, дожидаясь приема, не мокли под дождем. Перед главным входом высился флагшток, но никакого флага не было. Зарешеченные окошки подвальных помещений, в которых когда-то содержали рабов, теперь были залиты бетоном. Во дворе громоздись тонны припасов, охранявшихся оборванными бойцами СНОА. Не обращая на них внимания, я прошла в церковь.
Сама церковь, построенная в 1920-х годах святыми отцами Вероны и освященная в честь св. Филиппа Нери, представляла собой основательное сооружение из глинобитных кирпичей, покрытых белой штукатуркой, с высокой жестяной крышей, установленной на столбах и балках, оставляя таким образом пространство для воздуха, и была очень похожа на уничтоженный бомбежкой храм в Пиборе. Внутри имелся простой алтарь, большое распятие в итальянском стиле и страдавший одышкой орган. Отец Манес находился там, вел репетицию хора. Динка, пожалуй, самые лучшие певцы в Восточной Африке, единственное, что у них когда-либо было, кроме их коров, это их песни. Они исполняли «Ave Maria» и свой племенной гимн Христу, приносящему дождь.
Отец Манес тоже удивился моему появлению, а когда позднее, уединившись в крохотной задней комнатушке, служившей ему приходским домом, я рассказала ему, что произошло со мной в наполненной дымом хижине, поразился еще больше. Было ясно, он записал меня в сумасшедшие, но тут присутствовало и нечто другое — боязнь того, что, может быть, он и не прав. У белых людей в Африке крыша едет все время, и порой, особенно среди миссионеров, это принимает форму религиозной мании. Так что в целом он слушал меня вполне добродушно, обдавая парами виски, пока я не заявила, что ему следует прекратить покупать у СНОА виски на деньги, поступающие из Америки для поддержания церкви. Бедняга уставился на меня, разинув рот.
Очевидно, он переговорил с Трини, потому что она пришла ко мне на следующий день. Мы с Долом Бионгом остановились в жилой хижине с глиняными стенами и травяной крышей, принадлежавшей семье его матери. Это было одно из традиционных поселений пенг динка, окружавших Вибок, жители которых старались жить по законам и обычаям племени и даже содержали маленькие стада, хотя в окружении тысяч умиравших с голоду беженцев это было почти невозможно. Мы разговаривали снаружи, в тени большого дерева. Судя по выражению ее лица, сестру несказанно удивлял тот факт, что я не бредила и не несла полную околесицу. Как и многие люди, воспитанные в вере, она не имела ни малейшего мистического опыта, а к тем, у кого он имеется, отношение у таких людей неоднозначное. Сомнение, неверие и даже сочувствие, смешанное с обидой и привкусом зависти, как у доброго сына из притчи: я всю жизнь утруждался на виноградниках, о Господи, что же нет для меня жирного тельца? Я рассказала ей о том, что произошло со мной и что велел мне делать Господь, но, по-моему, на самом деле она меня не услышала.
Тогда я пошла обратно в форт Вибок и явилась к командиру СНОА, круглощекому малому по имени Ньоунг.
— Во имя Господа, накорми людей! — сказала я ему, и тут Бог вложил в мою голову знание о всех его беззакониях, и я перечислила их.
Тогда он, взревев от ярости, обозвал меня ведьмой, наставил на меня пистолет и нажал на спуск. Однако меня хранил Господь, и оружие не выстрелило. Я подошла к нему очень близко и сказала:
— Ты знаешь, Ньоунг, что я никакая не колдунья, но пророк самого Ньялика. Разве ты не мониянг? Разве отцы твоего народа учили тебя воровать еду у голодных? Разве это къенг? Разве подобает благородному воину жить как иностранцы? Когда мониянг научились осквернять так свои уста? Твои предки стыдятся тебя! Их духи взывают к Ньялику, требуя осуждения. И разве он, если ты не раскаешься, не погубит тебя и не изведет весь твой род?
Я увидела, как ужас растет в его глазах. Во всем внутреннем дворе воцарилась тишина, нарушаемая лишь равномерным гулом генераторов. Казалось, стих даже ветер.
— Выслушай меня, Нъоунг, — промолвила я тихо, так, чтобы слышал один лишь он. — Господь послал меня исцелить порчу, насланную на мониянг, дать им новую жизнь. За каждую меру еды, которую ты дашь страждущим, тебе воздастся десятикратно. Твой народ снова сможет пасти стада, наступит мир, и иностранцы больше не будут вас беспокоить. Только поверь мне и следуй за мной.
