Черное солнце - Джеймс Твайнинг
Воцарилось неловкое молчание, которое прервала Доминик, повернувшись к нему с озабоченной миной.
— Ты знаешь, а ведь камера не была пуста.
— Что? — встрепенулся Том.
— Твоя камера. Когда ты передал ее Христенко, там в памяти было несколько снимков.
— Может быть, — пожал плечами Том. — Вероятно, я забыл их стереть. Но ведь там нет ничего такого, чего не должно было быть, так?
— Да вроде бы ничего, — сказала она, бегло просматривая снимки.
Сначала шли снимки, сделанные в пражской синагоге, — стены, размалеванные омерзительными граффити, разбросанные по полу детские рисунки, пустая рама из-под картины, затем снимок витражного окна церкви в Китцбюэле, установленного Ламмерсом. Замок. Деревья. Стайка птиц в небесной лазури. И наконец, несколько фотографий портрета кисти Биляка…
Доминик нахмурилась. Она снова поглядела на фотографии витражного окна, а затем нашла и раскрыла блеклый черно-белый снимок картины из потайной комнаты Вайссмана; подняла взгляд на экран, потом посмотрела на фото. И еще раз — на фото, потом на экран.
— Том? — неуверенно проговорила она.
— Ммм, — промычал он в ответ, не раскрывая глаз.
— Похоже, я что-то нащупала.
— Что? — Он разомкнул веки.
— Они не совпадают…
— Что не совпадает? — Он поднялся и встал у стола рядом с ней.
— Картина и витраж. То есть снимки того и другого. Они не одинаковые. Взгляни.
Она показала на снимок окна на экране. А затем сунула ему в Руку фотографию картины.
— Ну-ка, ну-ка. — Том поднес фотографию к экрану. — Да, ты права, — он возбужденно задышал, — тут есть отличия. И вероятно, отнюдь не случайные.
Она кивнула.
— Гляди — здесь у замка три башенки, а на снимке окна их две. Тут на заднем плане пять деревьев, а здесь — семь.
— А вот — на картине две птицы, а тут четыре.
— А тебе не кажется, что надо одно из другого вычесть? — предложила она.
— А не может так быть, что это различие призвано привлечь наше внимание к числу предметов на картине. Если пойти слева направо, то выходит три башенки, пять деревьев и две птицы. Три, пять, два.
— Роторы! — воскликнула Доминик, и от ее раздражения и обиды вмиг не осталось и следа. — Это подсказка, какие роторы нам выбрать.
— Из этого следует, что установочные параметры роторов тоже должны быть где-то здесь.
Они снова самым тщательным образом исследовали фотографии, пытаясь отыскать любые возможные различия, которые могли содержать какие-либо подсказки или хотя бы намеки. Но увы, после неожиданного успеха полнейшее разочарование — ничего. Абсолютно во всех остальных деталях картина Биляка была воспроизведена на витраже точно, включая его подпись, с трудом различимую в левом нижнем углу.
— Просто ума не приложу, — разочарованно помотал головой Том, — ведь они наверняка должны были оставить хоть какую-то лазейку, чтобы можно было разгадать этот шифр, иначе какого черта надо было выдумывать такую изощренную головоломку?
— А может быть, какое-то звено этого ключа находится на какой-то из других похищенных картин Биляка? — предположила Доминик.
— Может быть… — пожал плечами Том. — Погоди-ка, а это что? — Он указал на небольшой фрагмент стены под витражным окном, который Арчи захватил на своем снимке скорее всего случайно. — Можешь увеличить?
Доминик нажала одну-другую клавиши и увеличила ту часть снимка, на которую указывал Том.
— Это плашка с посвящением. «Светлой памяти Евы-Марии Ламмерс, — перевела она, — ее отняли у нас 13 ноября 1926 года».
— Девятьсот двадцать шестой, — Том нахмурился, — не может такого быть. Он установил этот витраж после войны, никак не до нее. Более того, я помню, Арчи говорил мне, что она умерла в пятидесятых. Если, конечно, он не ошибся.
— Тогда, возможно, это и есть уставка — тринадцать, одиннадцать, двадцать шесть, — сдержанно, стараясь не слишком обольщаться заранее, произнесла Доминик.
Она достала из жестяной коробки роторы номер три, пять и два и установила вращающиеся кольца соответственно на цифры тринадцать, одиннадцать и двадцать шесть. Затем она подняла крышку над углублением для роторов и вставила их на место так, что верхняя часть диска была видна в узкую щель на корпусе. В этот момент в комнату вошли Арчи и Витюша, держа в руках принесенные еду и напитки.
— Ну что, подвигается? — уныло спросил Арчи.
— Может, и так, — ответила Доминик, не в силах скрыть ликование.
— Неужели? — Арчи шваркнул поднос со стаканами на стоящий рядом маленький столик, едва не перебив их.
— Мы тут как раз пробуем кое-что, — пояснил Том. — Доми заметила, что между картиной и витражом есть расхождения, и они могут дать подсказку для выбора кареток.
— К тому же дата смерти на пластинке с посвящением не совладает с тем, когда, как ты говорил, умерла жена Ламмерса. — Она показала на увеличенное изображение пластинки, которое все еще было на экране. — Одним словом, мы воспользовались этими датами, чтобы определить установочные параметры. Нам осталось лишь определить точки отсчета.
— Что-что? — забеспокоился Том. — А я уж было решил, что у нас есть все необходимое.
— Видишь эти маленькие окошечки? — И Доминик показала на три крохотные дырочки-глазка рядом с каждой из трех кареток. — Нужно вращать роторы до тех лор, пока в этих глазках не появится необходимая стартовая комбинация.
— Как насчет «Е», «М» и «Л»? — предложила Витюша.
— ЕМЛ? — нахмурился Том.
— Это ее инициалы. — Витюша показала на плашку, которая все еще была на экране. — Ева-Мария Ламмерс.
— Попытка не пытка, — пожал плечами Арчи.
Доминик повернула роторы так, что в вертикальных прорезях на панели появились буквы.
— Поехали, — сказала она, печатая первую букву и при этом нервно взглянув на Тома.
«А». На световом табло загорелась буква «Ц». Затем «Л» — загорелась буква «В». «X» — зажглась буква «О».
— «ЦВОЛЬФ», — в голосе Арчи сквозило разочарование, — это не слово. Это даже не начало слова. Что-то тут не так. Нет такого слова.
— В английском, может, и нет, — напомнил ему Том, — но ведь сообщение кодировалось на немецком. «Цвольф» по-немецки «двенадцать».
Вскоре появилось второе слово: «фюнф» — пять. Потом «зибн» — семь.
— Двенадцать, пять, семь, — прошептал Арчи, как будто от повторения смысл этих слов мог внезапно проясниться.
Доминик продолжала нажимать клавиши, Том каждый раз переводил цифру, хотя из-за отсутствия пунктуации было довольно сложно понять, где кончается одна цифра и начинается другая. Текст, однако,
