Алексей Яковлев - «Прощание славянки»

Гремела бравурная музыка. Быстро мелькали на таймере цифры. На экране боролись с волной каравеллы Колумба, стучали первые деревянные ткацкие станки, в облаке дыма летел по рельсам первый стефенсоновский паровоз…

Я смеялся во сне: «Это же Новости дня", это же Выставка достижений народного хозяйства…»

Как автоматные трассеры, летели на таймеры цифры. На экране уже взмывали в небо фанерные самолеты, дымили трубы заводов, бороздили океан огромные белоснежные лайнеры, в космос взлетали ракеты…

Я думал во сне: «Только бы не проснуться! Посмотреть бы хоть одним глазком, чем же все это кончится?»

И, как по заказу, как бывает только во сне, я увидел финал грандиозного шоу.

На таймере горели цифры «2033». И больше они не мелькали, потому что перед экраном, сверкающим всеми цветами радуги, стояли живые люди. И в белых одеждах, и в оранжевых, в фиолетовых хитонах и в зеленых туниках.

«Это представители всех религий Земли», — понял я во сне. Все они смотрели в дождливое небо. Впереди них стояли двое. Старец с посохом в папской тиаре и молодой красавец в черном смокинге, похожий чем-то на Жорика.

Умолкнувшая толпа, задрав головы, следила за полетом сверкающей в небе падающей звезды. Звезда с каждой секундой росла в размерах и на глазах превратилась в огненный шар. Он застыл над площадью и медленно стал снижаться на площадку перед экраном. Люди на площади вдруг засвистели. Оглушительный свист перекрыл торжественную музыку. Огненный шар опустился на площадку, ослепительно вспыхнул и растворился. На площадке остался стоять высокий человек в белых простых одеждах, с лицом, закрытым капюшоном. Дождь прекратился. Из-за туч выглянул край солнца…

Свист на мгновение смолк. Человек поднял руку и осенил толпу крестом. В ответ толпа оглушительно засвистела вновь.

Красавец в черном смокинге поднял руку, и, повинуясь его команде, площадь начала затихать.

Когда площадь смолкла, красавец приятным баритоном обратился к прибывшему:

— Мы приветствуем тебя, Посланец. Приветствуем и сообщаем тебе. Мы исполнили за тебя, похороненного на этом месте две тысячи лет назад, то, что завещал тебе Высший разум. Мы тебя не забыли, Посланец, — красавец воздел руки к толпе. — Мы прощаем тебе твои ошибки!

И толпа заорала: «Прощаем! Прощаем! Прощаем!»

А красавец, раскинув руки, пошел навстречу Посланцу. Толпа замерла. Во сне я чувствовал, как колотится мое сердце.

Кто-то сзади схватил меня за плечо, я ударил его. Я не отрывал глаз от Посланца.

Я хотел услышать его последнее слово…

Красавец в черном смокинге, раскинув для братских объятий руки, улыбаясь, подходил к нему все ближе… все ближе…

Сзади кто-то затряс меня изо всех сил:

— Славик, проснись! Проснись, Славик! Костю мочат!…

18

Мочилово

Я открыл глаза, так и не увидев самого главного…

В сумерках белой ночи меня тряс за плечо Котяра. Я спросил недовольно:

— Как ты попал ко мне? Дверь-то закрыта…

— Обижаешь, — сказал он и показал согнутую под углом проволоку.

Я закрыл глаза и снова упал на подушку. Но Котяра не дал мне досмотреть:

— Славик, ты понял, что я сказал? Костю мочат.

Я сразу проснулся.

— Кто мочит? За что?

Котяра присел на краешек тахты.

— Костю толковище решает.

Я протер глаза.

— Какое толковище?

— Ну, сходняк, — объяснил он проще.

— Какой еще сходняк?! Можешь ты нормально объяснить?

Котяра недовольно фыркнул.

— Ёк макарёк, Славик! А я-то как тебе объясняю? Костю судят! Суд высшей инстанции! Усек?

— За что?

— Говорят, он какого-то Адика замочил у себя в офисе.

Я вскочил, схватил со стула рубашку.

— Адика он не убивал! Я свидетель!

Котяра за руку усадил меня обратно.

— Не горячись, Славик, сядь.

— Чего сидеть?! — возмутился я. — Костю не за что мочат!

— А можешь ты за Костю заложиться? Головой заложиться! Можешь? — сверлил меня желтыми кошачьими глазами Котяра. — Если можешь — пошли. Если нет — я к тебе не приходил.

Я ему повторил твердо:

— Костя Адика не убивал. Когда мы с ним в офис приехали, Адик уже на струне висел.

Котяра тяжело вздохнул.

— Никто и не говорит, что он сам мочил. Говорят, что по его заказу мочил какой-то Мангуст.

— А Мангуст… — я вспомнил труп в черном плаще и замолчал.

Котяра оскалился:

— В том-то и дело! Мангуст тоже в жмурах. Секретарь говорит, что его Белый Медведь убрал, как свидетеля.

— Какой секретарь?

— Кликуха у него такая, — поморщился Котяра.

Только тут до меня дошла ситуация. Вот о чем говорила Алина. Вот какие похороны еще продолжались. Я спросил:

— Откуда ты все это знаешь?

Котяра опять вздохнул.

— Лучше бы мне не знать ничего, Славик… Костя с похорон всю шоблу ко мне на катер привел. У меня же бухаловым весь кокпит забит еще с его именин… Помянули они этого Адика, а потом вопрос ребром поставили… Я у штурвала все слышал.

Сердцем я чувствовал, что меня опять затягивает на «чертово колесо». И в этот раз живым мне с него уже не выбраться. Мне стало тоскливо и радостно…

Вместо ответа я спросил:

— А где они?… У тебя на катере?

Котяра мрачно посмотрел на меня.

— Ёк макарёк, Славик! Как бы я к тебе попал, если бы они на катере были?…

— Так где они?

— В «Каземате» базарят.

— В каком каземате?

Котяра даже сплюнул на пол.

— Ёк макарёк, Славик! В «Каземате»! В Петропавловке!

Я вспомнил, что «Каземат» был любимым рестораном моего бедного шефа. Котяра встал.

— Отдыхай, Славик. Досматривай свои сны. Я к тебе не приходил. Дверь за мной закрой, как следует.

Я встал.

— Я с тобой, Леня.

Пока я опять надевал свой «прикид», Котяра молча смотрел на меня. Когда я оделся, он сказал:

— Не надо, Славик. Брякнешь чего не так — они тебя замочат.

В душе моей звучала тревожная и радостная мелодия. И я сказал:

— Пошли!

С воды у Петропавловки Нева необъятна. С середины реки в серебристой дымке еле видны кукольной красоты домики по ее берегам. Мосты почти касаются воды. Нева — необъятна и выпукла, как гигантская жидкая линза. Как живое всевидящее око. Кукольный город отражается в нем. Город кукольной красоты на берегу Стихии. Она наблюдает за городом, впитывает его в свою глубину. Она общается с ним. Три века города — три ответные фразы Стихии — три кошмарных наводнения… Три предупреждения хвастливым и гордым, решившим, что «заковали в гранит» ее берега… Кто знает, насколько еще хватит ее терпения?…

В выпуклом зеркале Невы плыли розовые облака. Я сказал Котяре:

— Леня, я твой мандат передал.

Котяра ответил не сразу, он разворачивал катер бортом к течению.

— Чекисты мне показывали его. Вчера. Искали у меня хозяина.

— Они же его отпустили в Швейцарию, — удивился я. — Он уже далеко…

— Они тоже так думали, — сказал Котяра и вдруг замолчал неожиданно.

Я подошел к нему.

— Ёк макарёк! — заорал Котяра, перекрывая рев двигателя. — Опоздали, Славик! Гляди!

Он показал рукой в сторону низких бастионов. Я ничего не увидел: наш катер был на траверзе Ростральных колонн. Там, куда показывал Котяра, от причала у Невских ворот Петропавловки, набирал скорость, выходя на середину реки, черный, обтекаемый, как гоночный болид, мощный глиссер.

Котяра сбросил газ.

— Падлы! Я думал без меня не начнут. Они Фреда-стилягу зафрахтовали! Падлы!

Я ничего не понимал. Котяра, матерясь на меня, скалил золотые зубы:

— Гляди! Они Костю на водных лыжах катают!

Тут я увидел, что за глиссером, на длинной веревке, поднимая буруны пены, мчался воднолыжник. Странный воднолыжник, в белом, развевающемся на ветру плаще.

Котяра выключил двигатель.

— Это их фирменное мочилово…

Мощный болид развернулся на середине реки. Константин взмахнул руками и погрузился в воду. Только полы белого плаща колыхались на поверхности. Болид взревел, встал на редан и помчался по течению к Дворцовому мосту. Натянутая веревка вытащила на поверхность Константина. Он летел за катером в пене брызг, лежа на боку, но подтянулся и поднялся во весь рост, широко расставив ноги. Никаких лыж на ногах не было, в бурунах воды, откинувшись назад, он летел за катером на своих подошвах. Летел и орал что-то.

— Е-а-а-а-и-о-а, — долетали сквозь рев мотора до нас одни гласные.

У Зимнего дворца болид плавно повернул к Биржевому мосту. Он пролетел мимо нас по левому борту метрах в двадцати. Я увидел Константина совсем близко. Плащ уже не развевался, а висел у него за спиной, как мокрая тряпка. Тело Константина подпрыгивало на буранах, как на ухабах. Он уже не орал. Весь мокрый, выставив вперед мощную челюсть, он, как штангу, прижимал к груди деревянную палку на конце троса. Нас он не видел…

Болид влетел под мост. Тело Константина подпрыгнуло на волне, откинутой от мостовой опоры, и упало в воду. В бурунах за кормой болида уже не различить было белого плаща…