В зеркале Фауста - Артур Гедеон
Профессор Горислав Игоревич Горецкий редко торопился с утра пораньше в столицу. Его расписание в МГУ было намеренно составлено так, чтобы приехать ко второй, а то и к третьей паре, не раньше, потом спокойно отобедать в университетской столовой, отчитать еще пару лекций и не поздно вернуться домой.
Горецкому недавно исполнилось шестьдесят пять лет. Жизнь его была настолько размеренной и не будоражащей никакими эмоциональными взрывами или вспышками, даже пустыми хлопками, что ему казалось, он тонет в глубоком омуте, где время уже давно прихватило его за ноги и тащит вниз. Только накопившиеся болячки и были поводами к легким стрессам, но это не в счет.
К жене он давно и прочно охладел, а ведь когда-то любил ее. Она была моложе его на двенадцать лет, все еще выглядела неплохо, даже сексуально, насколько он еще мог оценить в ней это качество. И кажется, неспроста была таковой. Поговаривали, что у нее есть молодой любовник. Но и это не волновало Горислава Игоревича. Хочет неутомимого молодого самца? Или даже двух? Да пожалуйста. Хоть десять. Все равно все лучшее между ними перегорело раз и навсегда. Дети их – два сына, Константин и Евгений, плоды любви аспиранта и студентки – выросли и разъехались. У каждого была своя жизнь, и если они и звонили родителям, то крайне редко. Двое детей у старшего, он жил за океаном, дочка у младшего, переселившегося в Западную Европу. О московском дедушке внуки имели такое же представление, как о Санта-Клаусе. Вроде бы он и существует и время от времени выходит с бородой и подарками к елке, а вроде и нет его в обычной жизни. Санту этот факт тоже волновал мало. С внуками, с неохотой говорившими по-русски, он предоставил разбираться жене.
Горецкий скосил глаза вправо. По проходу шла молодая дама модельной внешности – в светлой шубке, джинсах и вязаной белой шапке с до неприличия огромным воздушным помпоном – он колыхался маленьким облачком у нее над головой – и пушистыми белыми ушами. Через плечо у нее была переброшена сумка из белой кожи. Он даже успел отметить высокие белые сапожки, опушенные тоже белым мехом. От «белоснежной» дамы трудно было отвести глаз – такие женщины сразу привлекают к себе внимание. «И почему она не в „Мерседесе“, а тут, в толпе, среди народа? Что у нее, путь покаяния? – улыбнулся самому себе Горислав Игоревич. – Кому-то вериги, а кому-то в электричку? Тогда бы уж выбрала час пик…» Впрочем, многие теперь бросили свои машины, чтобы не торчать в часовых пробках по пути из пригорода в Москву, и пересели в электрички. И в Москве легче: сразу в метро – и в любую сторону. И не надо, продвигаясь по-черепашьи, тупо пялиться в лобовуху на багажник другого автомобиля. Он и сам так поступил – давно оставил в гараже свой пожилой джип. Да и просто не хотелось дергать нервную систему на московских трассах.
«Белоснежная» дама прошла мимо. Горецкий печально и одновременно безразлично вздохнул. Ничто ему было не в радость, даже предметы, которые он преподавал и любил когда-то, открывая в них всякий раз что-то новое. Может быть, они-то в первую очередь и опостылели ему. От всего он устал. Ни во что не верил. Оттого и ехал профессор Горецкий в электричке из подмосковного дома через зиму и смотрел в окно, как приговоренный к казни. Оттого-то на губах его и застыла усмешка смирившегося с вынесенным приговором, а на лицо прочно легла печатью гримаса безразличия и усталости.
А ведь новый день только начинался! Что-то еще будет к вечеру!..
Рядом с Горецким освободилось место, и сразу на него плюхнулся габаритный выпивоха в телогрейке, заросший широкой бородой. Настоящий боров, только что от души накупавшийся в грязной луже. Икнул, рыгнул, крякнул. И тотчас пассажиры на обеих лавках стали кривиться и морщить носы. А он, как будто дразня их, только и сказал коротко, обращаясь ко всем:
– Здрасьте, господа хорошие.
– Манифик, – пробормотал Горислав Игоревич.
Красномордый бородатый алкаш неожиданно обернулся к нему. Рожа у него была вспухшая, наглая, глаза лукавые. Несло от него, как из пустой винной бочки.
– Чо говоришь, дядя? – хитро прищурил один глаз пьяница.
Ему явно хотелось поболтать. Но от убийственной кислятины, которая так и перла от него при каждом звуке, голова шла кругом.
– Говорю: роскошно, – ответил «дядя».
Неспешно встав, задевая колени, Горецкий выбрался в проход и, поглядев по сторонам, устремился в тамбур. Тут скоро весь салон забродит, как от дрожжей. Ничего, постоит, насидится еще за день за учительским столом.
А едва открыв дверь и выйдя в просторный тамбур, сразу столкнулся взглядом с «белоснежной» красоткой. Шапку с помпоном она спрятала в сумку – пушистый заячий хвост торчал оттуда. Ее светлые волосы были подстрижены под каре. Она курила длинную черную сигарету и пристально рассматривала Горецкого. Прямо у нее над головой висела табличка «Не курить». Вокруг нее, такой легкой на первый взгляд, была особая аура, и она заняла все пространство. Словно оно было ее, этой дамы, и потому не хотелось нарушать ее одиночество. Горецкий уже решил пройти в соседний вагон, но передумал – и вместо этого привалился спиной к стенке напротив.
– Не боитесь, что оштрафуют? – кивнув на сигарету, сразу и напрямую спросил он. – Или высадят по дороге?
Она выдохнула дым в сторону и загадочно улыбнулась ему:
– Я ничего не боюсь.
– Похвально, – кивнул он. – Не в том смысле похвально, что я одобряю ваше курение в общественном месте, да еще под такой табличкой, а в том, что вы так смелы.
– Я поняла, что вы имели в виду. Плевать я хотела на их правила. Нравится мой ответ?
– Смелый. И эксцентричный.
Несмотря на сигаретный дым, от нее исходил тонкий горько-сладкий аромат пачули – его любимые женские духи. Но уж больно волнующим он был на этот раз. Дурманящий коктейль. Возможно, именно он и не дал ему пройти мимо.
– Сами не курите, конечно, – это прозвучало как утверждение.
– Почему? Курю, – кивнул он. – «Кэмел». Но с удовольствием вдыхаю аромат и ваших сигарет.
– Не хотите присоединиться? Могу угостить.
– Пожалуй, не стоит.
– А закурить свои?
– Если честно? Хочу.
– Так что же вас останавливает?
Он непроизвольно поднял глаза на табличку.
– А-а, – протянула она. – Ясно. – И улыбнулась: – Правила!
– Можно сказать и так. Скажите, а где ваш личный транспорт? – спросил он.
Она выдохнула
