Константин Скуратов - Прятки по-взрослому. Выживает умнейший
Андрей скривился в горькой усмешке:
– Да уж, кому ребус, а кому жизнь вперекосяк.
– Ты не умничай, а думай, пока думалку не отшибли! Так вот, все шло обычно, тут звонок…, – размышлял дядя Яким, – что ж такого оперу сказали в трубочку? Кажется, есть мыслишка…
– Какая?
– Самая логичная, мил человек, самая логичная – деваху твою установили. И оказалась эта деваха из таких кругов, что найти злодея мусорам надо было немедленно. Чтобы показать себя с самой лучшей стороны…. Папенька у ней начальник, маменька – главврач и депутат, может, еще как-то…
– Я то причем?!
– А ты вон он, никого искать не надо, уже в ментовке. И улики на тебя есть. Теперь чуток придавить осталось, чтобы явку с повинной написал, и все! Можно безутешным папе-маме докладывать, как хорошо полиция работает, понял, баклан? Так что твой оперок еще по лестнице ножками сучил, а твоя судьба уже была решена.
– А дальше что?
– Дальше? Следствие, суд, зона. Все как у нормальных людей. Да ты не переживай, на зоне тоже живут. Тут как? Для одних тюрьма – дом родной, для других родной дом – тюрьма….
– Ага, – выдохнул Андрей, – за такое на зоне, как это… опустят!
– Раньше – непременно, – согласился старик, – а сейчас и на зоне порядки помягче стали. Да и вообще, опускают большей частью тех, кто сам готов опуститься, либо по беспределу…. А у тебя ситуация щекотливая, правильные люди быстро разберутся.
– Как с тем вашим… знакомцем?
– Всякое бывает, не спорю. Только тебе, Андрюша, сейчас не о зоне думать надо, а о том, как исхитриться следаков вокруг пальца обвести.
Андрей горько рассмеялся.
– Разве это возможно?!
– А ты сам подумай, – вкрадчиво предложил старик, – дело-то шьют тебе впопыхах, там черте что будет написано, за уши притянуто. Фактик-то имеется один – ключи от хаты, а все остальное – твоя явка с повинной. Им сейчас в детали вникать некогда – надо перед папенькой отчитываться, вот тут ты в показания бомбы и заложи! Чтобы на суде все дело рухнуло, понял? И проси, чтобы суд был непременно с присяжными – с одной стороны, их ментам запугать легче, с другой – они же все-таки люди, хороший адвокат этим завсегда воспользуется!
– Кошмар какой-то…
– Что делать, никто спасать тебя не придет, значит, надо выворачиваться самому. Только бомбочки закладывай с умом, такие, чты сразу в глаза не бросались, следаки – народ ушлый, туфтобу сразу усекут, и тогда – здравствуй, ОМОН! Резко не соглашайся, помотай им нервишки, чтобы они думали, что победили. Потом проси поблажек, типа одиночной камеры, питания хорошего, связи с родными – они на радостях на многое пойдут, даже на рюмку коньяка. Вот тогда ты нужным людям о своей беде и просемафоришь, понял?
– Понял…. А если все сорвется?
– Прокатишься в немягком вагоне спички из сосен строгать лет на пятнадцать. Не переживай, можно будет жалобы в верховный суд строчить, глядишь, срок и скостят. Короче, ты попал! Сиди до утра и думай, как выпутаться, а глупые мысли, что это ошибка и завтра перед тобой извинятся, отнеси туда же, где и рассказы об инопланетянах. Так и здоровье свое сбережешь, и старого казаха не огорчишь, понял? А сейчас, извини, я спать буду, а ты где-нибудь в уголке поразмышляй… до утра.
Андрей оглянулся, но стульев в камере так и не приметил.
– Экое барство – стулья, – хмыкнул он сам себе под нос, устраиваясь прямо на полу, но подальше от параши, – в наш просвещенный век стулья в камере – холодное оружие…. Ладно, будем думать.
Прошло совсем немного времени, как Глебов с явным неудовольствием понял – думать он не умеет совершенно! Небольшой экскурс в собственную биографию только подтвердил этот неприятный факт. В школе за него думали мама и учителя, в институте – мама и преподаватели, да сокурсники пошустрее. В армии за него думали отцы-командиры и лейтенанты пошустрее. Потом долгие годы за него думала жена. Последние пять лет за Глебова не думал вообще никто, да и сам он этой работой себя не утруждал – зачем, когда и так ясно, что завтра будет так же, как вчера, и послезавтра, и через месяц…
С непривычки заломило в висках. Азиатский старичок, дядя Яким Хоттабыч, был прав почти во всем. И объяснения его звучали пусть нелепо, но убедительно – Андрей попал под танк следствия, уповать на завтрашние извинения – идиотизм в квадрате. Следствию нужен, причем позарез, козел отпущения, а про то, как обвиняемые неожиданно помирают от инфаркта, мы наслышаны, большое спасибо.
Будем реалистами? А куда деваться!
Соседи-националисты спят безмятежным сном – за них борется неизвестная, но очень сильная организация. Плюс, общественное мнение, что своих выдавать нехорошо. А Глебов для чкаловцев – москвич, не свой! В отличие от бедной девушки, кстати…. Вот и еще один минус нарисовался – не сотрешь.
Помощь можно ожидать только от Елены Викторовны Глебовой, причем не только из ее бывших родственных чувств, но и из-за чисто меркантильных интересов – квартира тещина, писать в очередной автобиографии, что бывший муж сидит за убийство – тоже, знаете ли…
Без посторонней помощи связаться с экс-женой Андрей не сможет по совершенно простой причине – ну не помнит он ни один из ее четырех телефонов! В мобильнике то они забиты были, но его теперь лелеет как трофейный дежурный по отделению полиции, небось, все номера постирал и симку выкинул…. Даже свой московский домашний телефон Андрей вспомнить не смог, потому что за столько лет в нем менялись то первые три цифры, то первые четыре, то какие-то еще…
Следовательно, уже на первом этапе борьбы за себя – любимого, необходима посторонняя помощь. Проще простого вызвать сюда тещу как хозяйку квартиры. А Елена примчится следом сама, потому что маму она любит, и уж ее то будет защищать до конца. После ее приезда, главное – встретиться с Еленой Викторовной и упросить организовать защиту. В одиночку одолеть махину следствия у него шансов практически нет.
Значит, завтра придется брать вину на себя. Чтобы выжить…
Взгляд в недалекое прошлое
Родился и вырос Андрей в Москве. Семья была истинно пролетарской – отец работал мастером на ЗИЛе, мать – нормировщицей на каком-то жутко секретном опытном предприятии, тесно связанным с космосом.
Именно мать и проявила настойчивость, когда школа осталась за спиной Андрея, а впереди замаячила армия. Нужными связями в родной столице никто из Глебовых не обладал, зато совсем рядом, в Рязани, жила одинокая сестра матери, то есть Андреева тетка. Именно поэтому на семейном совете было принято парадоксальное для любого москвича решение дать сыну не московское, а рязанское высшее образование.
Из далекого Афганистана на российские кладбища то и дело привозили погибших, по возрасту всего на два-три года отличавшихся от Андрея. Таким образом, высшее образование не только выводило в инженеры, но и элементарно могло спасти Глебову жизнь…
На удивление легко поступив в рязанский радиоинститут, Андрей провел самые лучшие годы своей жизни в студенческих увеселениях, время от времени прерывавшихся государственными траурами сначала по Брежневу, потом по Андропову, Устинову, Черненко и был выпущен во взрослую жизнь под перестроечные рулады Горбачева.
Советская армия, превратившаяся за годы учебы из пугала в нечто отдаленное и нестрашное, тем не менее, накрыла выпускника уже после получения диплома. В офицерском звании лейтенанта, Глебов был призван из запаса и отправился служить на два года в провинциальный город Чкалов, в качестве начальника лаборатории при кафедре связи и управления высшего военного училища ПВО.
Училищная лаборатория существовала в основном на бумаге. Лейтенант Глебов за свои два военных года отходил все мыслимые наряды, съездил во все возможные командировки, натанцевался на всех городских дискотеках. Местные девушки к парню из самой Москвы относились весьма доброжелательно, командиры – тоже.
Перестройка была в самом разгаре, армию не ругали разве что только те, кому до увольнения в запас оставалось менее пяти лет. Ходить по городу в форме было просто опасно – могли побить. Начальство активно строило дачи, замполиты после выступлений Горбачева впадали в депрессию, на личную жизнь молодых офицеров никто внимания не обращал. Тем более, если молодой офицер не кадровый, а «двухгодичник», «пиджак» и служба для него – всего лишь эпизод жизни, причем, далеко не самый важный.
И, тем не менее, именно Чкалов стал для Глебова точкой отсчета настоящей взрослой жизни. А все потому, что после увольнения в запас Андрей вернулся в Москву не один, а с юной супругой Леночкой, в девичестве – Еленой Минимурзиной.
Мать Андрея, ставшая к тому времени вдовой, понятное дело, только ахнула. Будущая невестка рисовалась ей непременно выпускницей престижного столичного института, дочкой министра (только не артиста!), а тут – вчерашняя школьница из неведомого захолустья, без связей и знакомств…
