Дмитрий Москвичёв - Мёртвые люди
Вырвавшись, наконец, из бесконечных пробок и проклиная все на свете, он завернул в небольшой переулок и остановился возле вывески: "СПОРТИВНЫЙ МИР. Букмекерская контора". Войдя, он поздоровался со знакомым охранником и, пройдя через весь зал, в котором немногочисленная публика потягивала пиво и глазела в телевизоры, передававшие футбольный матч (Глазго- Шахтер 3:3), спустился по лестнице вниз, где его встретил еще один охранник, полудремавший возле закрытых дверей.
- Здорова, Игорек! - заулыбался Рома и протянул руку, - я к Алмазу.
Охранник, с нескрываемым раздражением посмотрев на протянутую руку, что-то буркнул себе под нос и открыл дверь.
И оказался Рома еще в одном зале. Но здесь уже не были слышны возбужденные голоса болельщиков и восторженные возгласы комментаторов: клиенты, заливаясь чем погорячей, с азартом били по клавишам "одноруких бандитов", отчаянно пытаясь поймать за хвост удачу. Завистливо глядя на увлеченных игроков, Рома прошел мимо игровых аппаратов и остановился перед дверью в самом конце зала. Собравшись с духом, он постучался и, секунду постояв, вошел.
- Алмаз, можно?
В небольшой комнате, точнее - каморке, за столом, на котором не было абсолютно ничего, кроме чашки чая на блюдце, сидел человек неопределенных лет и такой же неопределенной, ни чем не примечательной наружности (разве что смуглое лицо и разрез глаз выдавали в нем выходца из Средней Азии) и пил чай, прихлебывая из дымящейся чашки и крепко над чем-то задумавшись.
- Давай, заходи, раз пришел. - произнес человек, не выходя из своего задумчивого состояния и даже не взглянув на долговязого студента.
Роман закрыл за собой дверь, но так и остался возле нее. Не решаясь пройти и не зная с чего начать, он молча уставился на чашку в руках Алмаза (так его все и называли) - хозяина "букмекерской конторы".
- Проходи, проходи, не стой в дверях - не хорошо это. - Алмаз говорил так тихо, что нужно было напрячь слух, чтоб услышать его. - Присесть не предлагаю - некуда (и действительно - второго стула в каморке не было), а вот, если желаешь, чайку зеленого - вещь полезная и даже по-своему приятная, к тому же сердце укрепляет, нервы успокаивает. Тебе вот, я вижу, как раз надо. Впрочем, - отхлебнув из чашки, он посмотрел на долговязого, - давай, жалуйся, что у тебя?
Поначалу нерешительно, с трудом подбирая слова, Роман поведал о своей проблеме, как ему показалось в этот момент, - безумно глупой и оттого особенно неприятной. Он знал, что Алмаз, человек непьющий, некурящий и вообще, ведущий здоровый образ жизни с нескрываемым презрением относился к людям, прожигающим жизнь всеми возможными и невозможными способами (к каковым относился и Рома) и потому рассказывать Алмазу о том, как он по пьянке совратил («это кто еще кого оттрахал!») малолетку было очень тяжело. Но и сочинять какую-нибудь другую, более менее приличную историю Рома не хотел.
Алмаз все так же молча цедил чай сквозь зубы и, казалось, даже не слушал студента.
- Ты же меня знаешь, я все отобью за три месяца, даже за два... - уже вовсю щебетал Рома, однако уже решив для себя, что денег ему не видать.
- Тебя, конечно, я знаю, - вдруг перебил его Алмаз и поставил чашку на стол. - И в долг я тебе, конечно, не дам. Ни тебе, ни кому либо другому ― не люблю. А уж на такое дело ― тем более, - он взглянул на долговязого, вцепившись взглядом в ссутулившуюся, пропащую душу студента. - Работа для тебя есть. Выполнишь ― заплачу.
Роман, совсем было уже поникший, встрепенулся.
- Съездить нужно, - продолжал Алмаз, в Самарскую область. Вещи кое-какие привезти. Всего делов на день. Сделаешь как положено ― получишь сразу всю сумму.
- Рома чуть не визжал от восторга. « Вот это мужик! - думал он, - и отдавать не придется!»
- Ты копчиком не виляй, если согласен ― проверь машину, чтоб без сюрпризов и завтра утром в путь. Куда конкретно ехать скажу утром. Все. До завтра.
Долго еще Витя, расставшись со своим бывшим однокурсником, вышагивал взад-вперед по длинному, узкому коридору. Иногда открывалась какая-нибудь дверь, выходил человек и спешно, ничего вокруг не замечая (впрочем, ничего и не было) переходил коридор и скрывался за дверью другой аудитории. И так несколько раз. Деканат был закрыт. Когда он откроется — черт его знает. Очевидно, у декана тоже были занятия и ждать придется до самого конца «пары», а это ни много, ни мало — еще сорок минут. Он с недовольством посмотрел на часы, прошел в конец коридора и сел на широкий подоконник, прислонившись плечом к выбеленной стене.
Но "пара" закончилась. Не сразу, но довольно быстро коридор заполнился студентами и преподавателями. Все что-то оживленно обсуждали, сновали из кабинета в кабинет, с очень серьезным видом открывая многочисленные двери; кто-то стоял у расписания занятий, вывешенного на стене возле деканата, лихорадочно обдумывая: с какой "пары" можно "свалить", а на какой нужно быть позарез ("иначе "зарубежку" никогда не сдашь").
И, наконец, двери деканата открылись. Секретарь, Марина Николаевна, внесла в кабинет огромную кипу бумаг и с шумным выдохом (знак огромного облегчения) разместила эту невероятную кучу бесполезных, по правде говоря, и никому не нужных документов на своем секретарском столе.
"И так, что вы... - Марина Николаевна, развернувшись на каблуках, уставилась на Виталика, как-будто припоминая: выключила ли она утюг, выходя из дома, - ...та-а-ак.. э-э... Лобанов, кажется, да? (так я вообще сегодня утюгом не пользовалась?!.. фу ты!..)."
Короткостриженая, миниатюрная, больше похожая на мальчика, Марина Николаевна оценивающе оглядела Витю с ног до головы и как-то самодовольно улыбнулась. В пальцах вертелась ручка.
"Так, что вы..." - вопросительно начала она. Беседа тотчас приняла утомительно-деловой характер. Оказалось, что "восстановиться, конечно же, можно", предварительно "подчистив хвосты в кратчайший срок", что зачетная книжка и читательский билет "случайным образом утеряны" и восстановление документов "дело трудное, но выполнимое": опять-таки "нужно поднять ведомости... за какой это год?". И, конечно же, не обошлось без поднятого вверх указательного пальца, указывающего на плохо выбеленный потолок: "Ведь говорили мы вам, Лобанов, предупреждали: неспособность вовремя сдавать сессию, развивает способность ходить строем!" и так далее.
В общем, как и ожидал Витя, были разъяснены многие вопросы в связи с его восстановлением на факультете, но, конечно же, вопросы "вполне... э-э... разрешимые" (в этом "...э-э..." Марина Николаевна вела себя как-будто неадекватно: подмигивала, угрожающе навалившись на стол и как-то чрезвычайно резко кивала своей коротко стриженой головой в сторону кабинета декана). Витя весь разговор молчаливо улыбался и, в местах "отмеченных галочкой", неукоснительно поддакивал, как бы говоря тем самым: "Задание ясно. Разрешите идти".
"Всего доброго". - наконец-таки разрешила короткостриженая голова, напоследок снова взглядом смерив Виталика с ног до головы так, что ему стало совершенно неуютно: как-будто с него стянули исподнее, недвусмысленно намекая: "Ну же..."
Вырвавшись, наконец, из деканата, он опять оказался в длинном пустом коридоре, сумрак которого едва разбавлялся светом из окна, располагавшегося в конце его, где был выход на лестницу.
"Не ясное продолжение..." - взбрело вдруг в голову Вите. Он подошел к окну: по разостланному внизу городу плыл туман (вернее - смог от ползущих бесконечным потоком машин). Тяжелое, голубоватое покрывало накрыло все: и узкие, в бесчисленных искривлениях старые улочки Центра, и дальше, за рекой, широкие проспекты современного города с рядами строго параллельных, выверено безликих многоэтажек.
Сзади кто-то прошел с непонятно зачем громко играющим плеером. Виталик обернулся: вглубь сумрачного коридора "процокала" блондинка с собранными в "конский хвост" волосами, в топике, несмотря на довольно прохладную погоду, и джинсах, на самом пикантном месте которых, очевидно, каким-то умельцем из Поднебесной, чем-то очень похожим на стразы, была вышита надпись: "Dolca&Gabuna". Блондинка так интенсивно шла от бедра, что, казалось, джинсы живут своей жизнью. В руке она держала телефон, из которого и доносилась нелепая и очень ритмичная (в такт джинсам) песенка о том, что певица, судя по тексту, видит ориентир (Витя представил, как она бодро подпрыгивает, точно Красная Шапочка в советском кино и, в приступе безудержного оптимизма, возбужденно машет руками). Она, следовало из незамысловатого куплета, наверняка знает, что "любовь спасет мир".
Трек кончился. Девушка остановилась возле расписания. Взгляд ее лениво бродил по столбцам с часами занятий. Она надула жевательную резинку и замерла, заметив, наверное, в расписании что-то неожиданное и, потому, мало приятное. Надутый пузырь громко лопнул, облепив липкой, тягучей массой привлекающие, ярко накрашенные губы.
