Михей Натан - Боги Абердина
Вечером в пятницу я сидел за письменным столом в своей комнате и заканчивал перевод шестой части «Энеиды». Николь подсунула записку мне под дверь. В центре ярко разукрашенного явно не типографским способом листа бумаги было написано ее почерком: «Эрик, в „Горошине“ проходит фестиваль фильмов Кубрика. Тебе это должно понравиться. Заходи, если хочешь. Я никогда не видела „Заводной апельсин“».
Николь казалась естественным входным билетом в сексуальную жизнь университета. Но в моем случае, ее агрессивность оказалась не к месту. У меня не было опыта с противоположным полом. Я всего один раз поцеловал девочку в школе, в предпоследнем классе, во время единственной вечеринки, на которую пошел за четыре года. Девочка оказалась у нас по программе обмена учениками и приехала из Салоников. Она плакала весь вечер у меня на плече, рассказывая о том, как скучает по дому и как холодно в Нью-Джерси. Гречанка говорила, как ненавидит машины, асфальтированные черные улицы и здания, которые все выглядят одинаково. Мне было ее жаль, что и понятно — я тоже скучал по дому.
Мы разговаривали несколько часов, а ближе к концу вечера я наклонил голову и поцеловал ее в пухлые губы, перебив на середине фразы. Отчасти это было сексуальным экспериментом, а отчасти — жалостью. Мне подумалось, что ее знания английского недостаточно, чтобы выразить всю глубину чувств. А я немного знал только древнегреческий — после двух лет самостоятельного изучения. Вероятно, этот язык звучал бы странно и архаично для современного человека.
Я почувствовал вкус пива у нее на губах, а затем она притянула меня к себе и сунула язык мне в рот. Язык оказался твердым, работала она им энергично, исследуя мою ротовую полость, словно инструментом стоматолога. Я оттолкнул девушку, встал с пола и отправился домой. Мне было стыдно, хотя для этого не имелось никакого повода.
Я был на два года младше Николь Дженнингс, мне исполнилось шестнадцать, ей — восемнадцать. Мысль о каких-либо сексуальных отношениях с ней с ней казалась безнадежной, они существовали только в моем воображении. Мастурбируя, я представлял все возможные сценарии, странные и причудливые видения героических спасений — Николь прикована к стене цепями, одетая, в кожаные ремни и сапоги до колена. Я вбегаю с пистолетами наготове в помещение, где ее держат, осыпаю пулями ее похитителей. За этим следует секс, во всех позициях, рот у нее приоткрыт, веки сомкнуты, ресницы дрожат во время оргазма, капельки пота собираются на крепкой груди. В то время я считал секс только чистым спортом, включающим пот и физическое истощение. И очень мало знал о том, как его получить, поэтому совсем не мог говорить на эту тему. Хотя Николь практически указала путь к нижней части своего тела, я все равно жался в углу, чувствуя себя собакой, которая лает из-за забора и убегает прочь, когда открываются ворота.
Мой телефон зазвонил в восемь, я снял трубку, ожидая услышать раздраженный голос Николь. Я держал в руке ее письмо и думал об ее животе.
— Привет, Эрик. Это Арт.
Последовала короткая, но яростная схватка: похоть против любопытства. Я хотел, чтобы позвонила Николь. Но я думал и о разговоре с Артуром.
— Что ты делаешь сегодня вечером? — спросил он.
Я бросил взгляд на записку Николь. Точки над «i» напоминали пузыри.
— Ничего, — сказал я. — Просто читаю.
Он рассмеялся:
— Очень удивил! Послушай, доктор Кейд организует ужин в честь моего небольшого достижения. Я купил книгу Брактона «Английские законодательные и общепринятые нормы» за две тысячи долларов у одной старушки в Бухаресте. Ты знаешь эту работу?
— Нет, — сказал я ему. — С чего бы мне ее знать?
— О, прекрати! — воскликнул Арт. Судя по голосу, он был пьян. — Брактон… Автор основополагающей работы по английскому общему праву…
Я услышал, как кто-то рядом с ним закричал: «Выпендрежник!»
— Ты подумал о нашем недавнем разговоре? — продолжал Артур.
— Немного, — соврал я. На самом деле я серьезно размышлял.
— И что?
— Заинтересовался, — объявил я. — Это кажется классным делом.
Я услышал звон бокалов, кто-то чокался.
— Да, наверное, это классное дело, — сказал Арт. Судя по голосу, он теперь улыбался.
— Такое же классное, как гнилой помидор, — сказал голос на заднем плане.
— Ты уже ужинал? — спросил у меня Артур.
— Нет, — ответил я.
— Ну, тогда присоединяйся к нам. Я настаиваю. У нас тут молодая баранина и отличное вино. Я заеду за тобой через двадцать минут. Надень что-нибудь приличное, если у тебя есть.
Арт ездил на микроавтобусе конца семидесятых. На приборной доске в глаза бросались трещины, сиденья были обмотаны клейкой лентой. На полу валялись квитанции вместе с монетами, спичками и мешочками из-под табака. Заднее сиденье оказалось полностью заваленным книгами, в основном — в мягких обложках, с вырванными или порванными страницами. Однако выделялось несколько книг, обтянутых кожей, с латунными застежками-фермуарами.
На сей раз Артур надел маленькие очки в металлической золотой оправе. Он достал трубку и начал ее набивать, приставив колени к рулю. Закрывающие небо тучи не позволяли лунному свету освещать дорогу, поэтому нам оставалось только пользоваться фарами. Они прорезали темноту; перед нами словно бы плыл узкий яркий круг света.
— Как я понял, вы с Корнелием Грейвсом по очереди читаете тексты на латыни задом наперед, — проговорил Арт. — Ходят слухи, что ты в полночь режешь баранов в Гаррингер-холле, там, где раньше находился алтарь.
Я уставился в окно.
— Грейвс рассказал мне очень странную историю, еще во время нашей первой встречи, — сообщил я.
На мгновение салон машины осветился красным светом. Это Арт зажег спичку, собираясь раскуривать трубку.
— Позволь мне догадаться, — заговорил Арт. — Корнелий сообщил тебе о том, как его мать ужинала с одним французом, который умер в 1825 году.
— Клодом Анри де Рувруа, графом де Сен-Симоном, — подтвердил я.
Артур затянулся и удерживал дым в себе. Потом он стал выпускать его через рот тонкой струйкой и снова вдыхал носом. Трюк завершился несколькими кольцами, выпущенными друг за другом, каждое следующее проходило сквозь предыдущее.
— Да, это что-то, — сказал Арт. — Значит, получается, что Корнелию Грейвсу больше ста лет.
— Ста пятидесяти, — поправил я.
— Ты ему веришь?
— Наверное, нет.
— Судя по голосу, ты не очень уверен.
За окном я видел только смутные темные очертания, черные деревья на фоне черного неба.
— Конечно, уверен, — объявил я. — Это смехотворная история.
— Ты с кем-то еще ее обсуждал?
— Только с моим куратором, доктором Лангом. Он посоветовал мне просто не обращать внимания.
— Вот тебе и ответ.
Арт снизил скорость, резко повернул направо, на подъездную дорогу с воротами. Послышался скрип гравия под колесами. Артур опустил стекло и набрал код на приборе дистанционного управления. Ворота медленно раскрылись, и мы въехали на территорию.
Несмотря на все, что случилось позднее, в темные дни, когда дом покрывал слои смога, а фруктовые деревья напоминали скелеты на кладбище зимой, я все равно вспоминаю дом доктора Кейда таким, как впервые увидел его в тот вечер. Слева и справа от меня поднимался лес величественных деревьев, они напоминали в темноте призрачные колонны. Вдоль дороги шел ряд ровно подстриженной живой изгороди. Наибольшее впечатление производил дом, расположенный примерно в пятидесяти ярдах от ворот, в конце мягко петляющей мощеной дороги. Это был двухэтажный деревянный домик в греческом стиле, покрашенный в ослепительно белый цвет. Он освещался прожекторами так, что казался массивным мраморным сооружением. В здании светилось каждое окно. В прихожей со сводчатого потолка на длинной железной цепи свисала люстра. Ее яркий свет падал из окон, ближайших к двери. На крыльце стояли тыквы с вырезанными улыбающимися и хмурящимися масками греческого театра.
Арт припарковал микроавтобус рядом с двумя другими машинами. Одна оказалась маленькой иномаркой, вторая — «ягуаром», черным, обтекаемым, с низкой посадкой. Мой проводник выключил двигатель, и мы просто сидели там, слушая тиканье часов и поскрипывание деревьев.
— Что думаешь? — спросил он.
— Красиво.
— Действительно, красиво. Доктору Кейду принадлежит десять акров земли. Все деревья вокруг нас. Лес простирается довольно далеко. Он сказал, что хочет сделать это нашим убежищем. — Арт расстегнул ремень безопасности. Разговаривал он, не вынимая изо рта трубки, слова вылетали из уголка рта. — Здесь только мы и творения Божьи, если считаешь, что это две разные вещи.
Я вышел из машины. Веры в судьбу или реинкарнацию у меня не было, но по какой-то причине — может, из-за чего-то, глубоко запертого в моем генетическом коде, я почувствовал, что прибыл на место, откуда меня когда-то забрали. Когда мы с Артом шли ко входу в дом, вокруг стояла тишина, как в святом месте, словно в благоговении перед моим возвращением.
