Дэвид Хьюсон - Седьмое таинство
А по-настоящему, как было хорошо известно и студенту, и Браманте, он назывался парк Савелло — в честь старинной римской улицы Кливо ди Рокко Савелла, что в современном облике тянется вниз, к Тибру. Все та же узкая, мощенная камнем улочка, вырубленная в скале, ныне загаженная мусором — останками давно сгоревшего мотороллера «ламбретта», использованными шприцами и презервативами.
Когда-то на вершине холма располагался гарнизон и манипулы легионеров маршировали вниз по улице, первой мощеной улице Рима, отправляясь на защиту империи или на новые завоевания — как решали их начальники и хозяева. А внизу, под казармами, они вырыли и оставили потомкам некое магическое наследие. Касательно его точной датировки Торкья пребывал в сомнениях. Митраизм пришел в Рим из Персии в первом веке от Рождества Христова и стал очень популярен среди простых солдат. Чуть меньше двух тысяч лет назад легионеры, видимо, и начали тайно копать ход под своими казармами, вырубая там лабиринт с единственной целью: приблизиться к своему богу, а затем с помощью испытаний и церемоний связать всех последователей прочными, неразрывными узами в единый послушный иерархический организм, в котором они будут состоять до самой своей смерти.
Раньше Лудо не понимал этого до конца. Но когда выкрал ключи и с растущим удивлением открыл для себя то, что находилось в лабиринте проходов и пещер, начал наконец осознавать — как теперь могут осознать и остальные. В последней пещере, целом зале, самом святом и священном месте, его ожидало откровение — оскверненное, растоптанное какой-то злобной, варварской, всепобеждающей силой, — от которого он застыл, потеряв способность дышать, шатаясь и с трудом удерживаясь на ногах.
Тут его мысли остановились. Проход был таким низким, что им приходилось сгибаться в три погибели; экспедиционеры толкали один другого, но приближались к нужному месту. Торкья жалел, что не сумел раздобыть карту подземелий — Браманте наверняка начертил такую. Видимо, почти добрались до места. Они уже миновали несколько помещений — туда он свою группу не пустил. Времени на это не было. Нужно сосредоточиться на главном.
И тут, без какого-либо видимого повода, Тони Ла Марка вдруг завизжал. Вопль получился без преувеличения девчачий. Сын мафиози вопил фальцетом, и эти вопли, эхом отражаясь от пола, стен и потолка коридора, метались по подземелью словно каучуковый мяч.
— В чем дело? — рявкнул Торкья, поняв, что Ла Марка сейчас бросится на него.
И осветил этого идиота фонарем с головы до ног. А тот стоял, словно окаменев и прилипнув к грубо отесанной стене, и в ужасе смотрел на собственную правую ладонь, которую только что отнял от камня. Явно во что-то вляпался, во что-то живое. Сантиметров пятнадцати в длину, толщиной с палец и примерно такого же цвета. Под взглядами оно шевельнулось, изогнулось и дернулось, оторвав гладкое тело от ладони, словно испытывало отвращение от контакта, ничуть не меньшее, чем Ла Марка.
Дино посветил фонарем и пригляделся.
— Плоский червь, — объявил он. — Их тут полно. Хотя, — Абати нагнулся ниже, — я никогда ничего подобного не видел.
— Ну так пользуйся случаем, — буркнул Тони, рывком сбросил червя на пол и принялся размазывать кедом по камню, пока тот не превратился в мокрое пятно.
— Ой, Боже мой! — саркастически воскликнул диггер, когда Ла Марка покончил с этим. — Ты ж червячка раздавил! Какой ужас!
— К черту все это! — заорал взбешенный студент. — С меня довольно! Все, я пошел назад.
— Даже для такого остолопа, как ты, — холодно заметил Абати, — уход представляется чрезвычайно глупым решением, особенно в данных обстоятельствах. Вспомни-ка уроки геологии. Вокруг — сплошной туф. Ценный строительный камень. Эти коридоры — искусственные, их проложила не вода или что-то другое. Их вырубили. Здесь, видимо, когда-то был карьер. Иди… — Тут он сбился с уверенного тона. — Может, конечно, и что-то другое, я не знаю…
— И что? — спросил Тони, одержимый вздорной агрессивностью.
— А то, что вырубленные человеком проходы тут кончаются, — устало произнес Дино. — Они не могут тянуться до бесконечности. Я что-то не видел до сих пор таких мощных карьеров для разработки туфа.
Торкья мотнул головой, указывая в чернильную темноту впереди:
— А я еще вообще ничего не видел. Пока.
ГЛАВА б
Внутри, во дворике, все еще горел свет. Выключив его, Орнелла прошла в узкий неф, куда сквозь потрескавшиеся витражи западного придела сочились лучи слабого зимнего солнца.
К ее неудовольствию, дверь в крипту оказалась открытой. И там, внутри, тоже горел свет, знакомый желтоватый отсвет, пробивавшийся наверх из подземной пещеры.
Это зрелище привело хранительницу в ярость. Она терпеть не могла, когда свет жгли попусту. Электричество нынче так дорого обходится! Однако прежде всего следует понять, что тут произошло, и решить, стоит ли звонить в полицию.
Может, там все еще кто-то есть — прячется среди ее любимых скелетов и затевает что-то недоброе. Подобная мысль не приходила Бенедетто в голову до того момента, пока смотрительница не прикоснулась к старой и влажной, наполовину осыпавшейся штукатурке стены коридора.
И все же зачем кому-то взламывать замок и забираться в пустую церковь, давно лишившуюся всякой святости? Странно и нелепо, решила она. И тут услышала странный запах, показавшийся ей знакомым. Запах рынка в Тестаччо, маленького местного рынка рядом с виа Мастро Джорджио, где каждое утро покупала еду: салат и овощи, а также небольшой кусочек мяса в одной из лавок с ярко-красными витринами, торгующих свининой и говядиной, крольчатиной и ягнятиной. А в одном малопосещаемом уголке продавали и конину, которую в нынешние времена покупали одни старики.
Хранительница не стала выключать свет. Наверное, из-за этого запаха. Вместо этого Орнелла спустилась на три ступеньки по узкой разбитой лестнице. Вполне достаточно, чтобы заглянуть в крипту, заполненную аккуратными рядами серых костяков.
А между ними виднелось кое-что еще. Нечто блестящее в свете ламп, на первый взгляд знакомой формы, но как будто изуродованное, претерпевшее некие метаморфозы, после чего превратившееся в источник тухлой, всепроникающей вони, тут же застрявшей у нее в ноздрях.
Когда Бенедетто наконец выбралась на улицу, бормоча как умалишенная и пытаясь привлечь прохожих, она понятия не имела, сколько времени провела в крипте и что в действительности там делала.
Люди смотрели на нее. Все. Покупатели и продавцы. Все.
«Я не сумасшедшая! — хотелось ей крикнуть. — Не сумасшедшая!»
Смотрительница не могла припомнить, как выбралась с площади Албании, стремясь оказаться на рынке, или сколько времени на это потребовалось. По меньшей мере час. Так ей, во всяком случае, показалось, если судить по часам на рынке, которые сейчас показывали пять минут двенадцатого. Где-то по пути, как ей опять-таки казалось, она присела и даже отключилась на некоторое время, прямо как местный пьяница, перебравший дешевой граппы.[17]
Потом Орнелла наконец разглядела за вершиной холма ряды мясницких лавок, где на крюках висело мясо, свежее, еще теплое — ярко-красная плоть, желтовато-белый жир, вены и артерии, прочие внутренности, — разделанное и целые туши; изредка маленькие поросячьи головы.
Рынок всегда был для нее местом радости и удовольствия, с самого детства. Ароматы цветов смешивались тут с солоноватыми запахами рыбных рядов, сицилийские апельсины лежали рядом с прилавками, где продавали свежую моцареллу из буйволиного молока, причем по ценам, которые вполне могли себе позволить небогатые люди.
До этого момента смотрительница никогда не находила ничего странного в том, что именно продают в мясных рядах, но сейчас ей сразу же припомнилось увиденное в крипте и запах, который там стоял. Орнелла отвернулась от мясных рядов и попыталась отрешиться от запаха свежеразделанной плоти. Бенедетто пару раз глубоко вдохнула, освобождаясь от ароматов рынка и опасаясь, что ее вот-вот стошнит.
Так она и болталась неопределенный период времени, пока смотрительницу наконец не выслушали. Нашлась все же добрая душа — знакомая добрая девушка, торговавшая на рынке овощами. Она выслушала отрывочный и маловразумительный рассказ, потом усадила хранительницу церкви и угостила крепким кафе с коньяком, прежде чем позвонить в полицию.
И когда Орнелла наконец пришла в себя и подняла глаза, обнаружила перед собой темнокожую молодую женщину, наверное, индианку, которая внимательно смотрела прямо в лицо с выражением заботы и любопытства в глазах.
— Меня зовут Роза Прабакаран. Я из полиции.
— В церкви… — только и сумела вымолвить очевидица ужасного, не зная, с чего начать.
