Эллен Датлоу - Лучшие страхи года
Дэнни обмякла в кресле, вцепившись в щербатую вазу, из которой свисал через край груз увядшей герани. Меррилл хлопотала вокруг нее, прибираясь со своей, как она с иронией говорила, скрытой немецкой практичностью, но движения выдавали снедавшую ее глубокую тревогу. Когда заверещал телефон и это оказалась Шейла, сообщавшая о небольшом аврале на работе, волнение Меррилл возросло многократно — она принялась прочесывать свою тощую записную книжку в поисках человека, которого можно было бы попросить несколько часов приглядеть за Дэнни.
Дэнни сказала ей, чтобы та спокойно шла на работу, с ней самой все будет в порядке — может, посмотрит какой-нибудь сериал и вздремнет. Она обещала сидеть дома, что бы ни случилось. Явно не слишком успокоившись, Меррилл согласилась уйти и поклялась вернуться как можно скорее.
На город наползал ранний вечер, тусклый и сумрачный. Доносились отдельные гудки и обрывочный шум уличного движения, случайные крики, отдаленный барабанный бой с площади. Блики от далеких окон и крыш пятнами покрывали белую ширь стены. Булькало в трубах, из соседней квартиры приглушенно доносилось бессвязное бормотание телевизора или радио. Глаза Дэнни увлажнились, дрожь перекинулась с кистей рук на мышцы плеч. Левая рука заболела.
Послышался детский шепот в прихожей, затем в дверь заскреблись. Загремела дверная ручка. Она встала и бросила взгляд через гостиную на открытую дверь спальни. Дверной проем раздался вширь. Груды зазубренных валунов, обвитых жесткими бурыми водорослями, громоздились на месте кровати, туалетного столика, неопрятных журнальных стопок. Какая-то фигура шевелилась между этих зловещих скал, раскидывая бедра с наводящей ужас живостью тарантула.
«Грязная шлюха!»
Она застонала и захлопнула дверь ногой.
Дэнни пошла на кухню и вытащила разделочный нож из деревянной подставки. Затем направилась в ванную и включила душ. Все казалось чересчур сияющим — кроме ножа. Тот свободно болтался в ее пальцах, темное лезвие покрывали ржавые пятна. Она содрала с себя одежду, шагнула под душ и задернула занавеску. Ванную начал наполнять пар. Горячие струи били по затылку, позвоночнику, ягодицам, а она прижимала лоб к кафельным плиткам.
«Что ты делаешь? Грязная сука!»
Она не могла разобрать, клокочет ли этот обвиняющий шепот в ее мозгу или вливается тонкой струйкой в клубящийся пар.
«Что ты делаешь?»
Вряд ли сейчас имело значение хоть что-то — любой степени важности, любой сущности, — кроме ножа. Рука пульсировала, истекая кровью. Кровь и вода, смешиваясь, исчезали в водовороте стока.
— Дэнни.
Пол перестал качаться, и теплый ветерок коснулся ее икр. Она подняла голову: узкий дверной проем заполнил силуэт, расплывчатый и нечеткий за душевой занавеской. Дэнни уронила нож. Она сползла по стене, скорчившись в позе эмбриона. Зубы стучали, животная сущность в ней взяла верх. Она вспомнила океан, целые акры плавника, покрывавшего пляж, широкую улыбку Верджила, отпускавшего леску змея с драконьей головой, купленного ими в китайском квартале. Она вспомнила трупы, висевшие в ее шкафу, и заскулила.
К полупрозрачному полотну прижалась рука с расставленными пальцами, вдавливая его внутрь. Прижимаясь к занавеске, рука хлюпала. Из ладони текла кровь, скатываясь вниз по полотну.
— Ох, — произнесла Дэнни.
Почти вслепую, в тумане пара и слез, она потянулась к занавеске и прижала к ней свою окровавленную левую руку, ладонь к ладони призрака, легкомысленно подумав, какая это ужасающая пародия на поцелуй двух несчастных любовников сквозь стекло.
— Верджил, — произнесла она, ее грудь сотрясали рыдания.
— Тебе не нужно уходить, — сказала Меррилл и отдернула занавеску.
Она тоже плакала, и чуть не упала в ванну, обнимая Дэнни; вода струилась по ее платью, кровь потоком текла между ними. Дэнни поняла, что подруга нашла кость-фетиш, потому что та валялась на черном блестящем полу, а за ней тянулась цепочка крошечных алых капель, похожих на следы крови из носа.
— Ты можешь остаться со мной. Пожалуйста, останься, — сказала Меррилл.
Она гладила Дэнни по волосам и обнимала ее так, будто боялась, что та уплывет вместе с оседающим на маленьком окошке и зеркале, медленно улетучивающимся паром.
6 мая 2006 г.
(Д. Л., сеанс тридцать третий)
— Дэнни, вы читаете газеты? Следите за новостями? — осторожно спросил доктор Грин, подчеркивая важность вопроса.
— Конечно, время от времени.
— Полиция нашла ее тело несколько месяцев назад. — Он вынул подшитую в папку газету и толкнул листок через стол.
— Чье? — Дэнни не взглянула на вырезку.
— Лесли Раньон. Неизвестный информатор навел полицию на место — это оказалась свалка. Тело было обернуто в брезент и зарыто в груде мусора. Смерть от удушья, как установило следствие. Вы правда не помните?
Дэнни покачала головой:
— Нет, я ни о чем таком не слышала.
— Вы думаете, я лгу?
— А вы думаете, у меня паранойя с галлюцинациями?
— Продолжайте в том же духе, и я сообщу вам об этом, — улыбнулся он. — Что случилось на винодельне, Дэнни? Когда вас нашли, вы были не в порядке.
— Да-а. Весьма не в порядке, — согласилась Дэнни.
Она закрыла глаза и ушла в себя, рухнула в черную шахту воспоминаний о саде, о лагерштетте.
Верджил ждал ее там, чтобы обнять.
Только кладбище, отверстый склеп, вмещает так много смерти. Булыжники и щебень были на самом деле слоями костей, залежами спаянных в груды окаменевших скелетов, мумифицированных тел. Там было так много иссохших лиц, что ими можно было наполнить тысячи картонных ящиков из-под молока. Смерзшиеся ветви рук и ног оплетали тела вечных партнеров. Эта окостеневшая людская масса была укутана в клубки из лишайника, волос и истлевших листьев.
С территории мечты ее манила Норма. Она стояла на краю крыши. И сказала — добро пожаловать в лагерштетт. Добро пожаловать на тайное кладбище отчаявшихся и проклятых. Она распростерла руки и упала назад.
Дэнни застонала и обхватила свой кулак, обернутый мокрым тряпьем. Она пришла сюда нечаянно, но полностью растворилась в своей преданности и служении, и сейчас стояла перед самой ужасной тайной мира. Ее колени дрожали и подгибались.
Верджил стремительно исчез и вдруг оказался в шаге от нее. Он пах лосьоном после бритья и гвоздикой: старые, мучительно знакомые запахи. А еще он пах землей и плесенью, его лицо пошло рябью — так под струями ливня возникают маленькие, плотные волны — и начало превращаться в грязь.
«Ступай и спи», — сказал он в скрежете листьев и шуме капель. Он вцепился пальцами в ее плечи и медленно, неумолимо тянул к себе. Его грудь была холодной, как пустота, а руки железным кольцом смыкались вокруг нее и укладывали в ил и грязь. Губы прижались к ее губам. Язык был гибким, волокнистым, и она подумала о липких бурых корнях, ковром стелившихся в лесной чаще. Другие руки срывали с нее одежду, дергали за волосы, другие рты посасывали ее шею, ее груди, и она подумала об уродливых грибах и суетливых многоножках, вечно карабкающихся муравьях и обо всех тех, кто извивается в лишенных солнечного света ходах и туннелях, ползает там и неутомимо ест.
Дэнни ослепла, но образы неслись по спутанным проводам ее сознания.
Верджил и Кит отплясывают свинг на крыльце их дома в Новой Англии. Они только что кончили играть на заднем дворе, на Ките все еще его форма «Красных носков»,[10] а Верджил крутит в пальцах бейсбольный мяч. В низко нависшем небе зажигаются звезды, а на улицах один за другим вспыхивают фонари. Ее мать стоит по колено в волнах прибоя, передник надувается и хлопает на поднимающемся ветру. Она простерла вперед руки. Кит, розовый и сморщенный, кричит на руках у Аэнни, пуповина еще влажная. Верджил прижимается ладонями к стеклянной стене. Его губы шевелятся, произнося: «Я люблю тебя, моя сладкая».
«Я люблю тебя, мамочка», — говорит Кит; сморщенное младенческое личико склоняется к ее лицу. Вот отец аккуратно складывает свою одежду — полицейскую форму, которую носил двадцать шесть лет, — и забирается в ванну. «Мы любим тебя, девчушка», — говорит папа и засовывает в рот ствол служебного револьвера. Да, в их семье было принято вот так сбегать при определенном стечении обстоятельств, это была генетическая предопределенность. Мама утопилась в море, так велико оказалось ее горе. Брат ухитрился покончить с собой во время полицейской акции в какой-то чужеземной пустыне. Эта тяга к саморазрушению была неотвратимой, как зов ее крови.
Дэнни ударила куда-то вправо. Липкая грязь впиталась в нее, залепила волосы, потекла из носа и рта. Она закашлялась, поперхнувшись, руки терзали противника, и тот исчез в туманной зыбкости болота. Ее ногти, ломаясь, скребли заледенелую щеку смутно различимого женского лица; незнакомка полностью потеряла человеческий облик под медленным и постоянным действием клещей гравитации и времени. Дэнни застонала. Где-то начал петь козодой.
