Крис Юэн - Прибежище
Я оставил эти слова без внимания. Хочет поболтать – пожалуйста. Да я и не знал, что ему на это ответить.
Шиммин сделал это за меня.
– Отдохни, ладно? Пусть пройдет неделька-другая. Если возникнут еще вопросы, у тебя есть мой телефонный номер. Только вот что, Роб… Я точно уверен, что тебе надо про это забыть. Если бы эта девушка и впрямь существовала, мы бы ее нашли. Это же остров Мэн! Тут люди просто так не пропадают!
Детектив-инспектор оборвал разговор и отключился, предоставив мне слушать тишину в трубке и шум машин за окном больницы. Я некоторое время лежал неподвижно, прижимая мобильник к губам и обдумывая то, что Шиммин мне сообщил. Мне это не нравилось. Очень не нравилось.
Я ведь не выдумал эту Лену. Уж это-то я знаю точно, как точно знаю, что лежу сейчас на больничной койке. Ни один сон, когда-либо мною виденный, не был таким точным и подробным, как моя память о ней. Один-единственный взгляд на бойлер в их коттедже станет реальным доказательством того, что я его и впрямь чинил. И Шиммин должен это знать и понимать. И отдавать себе отчет в том, что в этой истории полно загадок и торчащих концов. Но он явно намеревается и впредь отметать мою версию как сущий вздор. И я совершенно не могу себе представить почему.
* * *«Снэйфел-Вью», приют для инвалидов и престарелых, которым мои родители владеют и управляют, расположен на трассе гонок на приз «ТТ», на пути в Сайнпост-Корнер в Онкане, и смотрит прямо на жилые домики и на единственную на острове Мэн гору. Приют стоит на засыпанном галькой участке земли, который с годами устраивался и расширялся. Сам дом теперь достаточно велик, чтобы вмещать восемнадцать человек (включая моего деда) плюс трех постоянных штатных сотрудников, квартиру моих родителей и мое собственное жилище на задах. Звучит неплохо, надо полагать, но значительная доля этого владения принадлежит банку, и моим родителям приходится здорово напрягаться, чтобы их бизнес не закрылся. Я им помогаю как могу, за что мне делают скидку в квартплате: выполняю все ремонтные и текущие работы по дому, какие только возникают.
Мы свернули на подъездную дорожку к дому, и папа выключил грохочущий движок нашего семейного микроавтобуса. И только сейчас я набрался смелости заговорить с ним о том, что сообщил мне Шиммин.
– Пап, – начал я, вертя в руках пластиковый пакет со своими вещичками, – я бы хотел кое-что выяснить.
Улыбка на лице отца была немного напряженная, в глазах застыло осторожное и опасливое выражение, словно он заранее сожалел о том, что мне понадобилось об этом заговорить.
– Я ее отлично помню, папа. Точно помню. Это просто невозможно, чтобы я придумал эту девушку.
Отец положил руку мне на бедро. Кожа на тыльной стороне его ладони была сухая и потрескавшаяся, покрытая курчавыми седыми волосками. Квадратные ногти подстрижены так коротко, что кожа вокруг припухла. Руки механика. Они стали такими после долгих часов, которые отец проводил с моими мотоциклами. Он возился с ними, что-то регулировал, вносил в них какие-то изменения из собственного опыта и познаний, приобретенных за годы карьеры гонщика, в надежде помочь мне набрать хоть какие-то дополнительные очки, что могло бы привлечь ко мне внимание какой-нибудь профессиональной гоночной команды.
– И это никак не связано с Лорой, – добавил я.
Рука отца безвольно ослабла. Я чувствовал ее вес у себя на бедре. Солнечные лучи жгли сквозь стекло бокового окна, нагревая воздух в салоне микроавтобуса. Отец сглотнул. Потом еще раз.
– Почему бы нам не пойти в дом?
– Пап! Мы ведь можем вспоминать ее, называть по имени, не правда ли? Нам, по крайней мере, нужно найти в себе силы произносить ее имя вслух.
Отец убрал руку и завозился, нащупывая ручку дверцы.
– Иди помойся, – пробормотал он. – Потом приходи ко мне. Хочу тебе кое-что показать.
Отец вывалился из салона, словно пьяный, с трудом выбирающийся из бара, и я посмотрел ему вслед. Он устало тащился по гравиевой дорожке, как будто шел по зыбучему песку.
* * *Мне потребовалось довольно много времени, чтобы вымыться и насухо вытереться. Когда я выбрался из ванной, то увидел дедушку – он сидел вместе с Рокки на моей постели. Не могу припомнить, сколько раз мы говорили об этом. Это стало своего рода игрой. Начиналась она с того, что я в который раз объяснял, что такое границы личного пространства и как высоко я ценю возможность жить отдельно. Дед при этом с энтузиазмом кивал и рассказывал мне древние истории о том, что, когда был в моем возрасте, тоже думал сходным образом. Но потом забывал о нашем разговоре так быстро, как ему это было удобно. Вполне могу понять, отчего с ним такое происходит. Он ведь большую часть времени проводит в обществе других обитателей заведения, а когда приходит в мое жилище, то ведет себя так, словно совершил успешный побег из тюрьмы.
– Я просто хотел посмотреть, как тут Рокки, – пояснил дед, прежде чем я успел произнести первую фразу нашей привычной игры.
– Ага.
– Не хотелось надолго оставлять его в одиночестве.
– Даже при том, что я только что вернулся из больницы.
– Я об этом не знал. Твоя мать вечно ничего мне не говорит.
Дед мог бы и покраснеть, однако, похоже, у него с враньем никаких проблем не возникало. Правда же заключалась в том, и мы оба это прекрасно знали, что он наблюдал за моим приездом из окна своей комнаты. Он видел, как я выбираюсь из микроавтобуса. Я даже помахал ему тогда.
Дедушкина искалеченная узловатая рука лежала на боку Рокки. Пес внимательно наблюдал за мной, собрав шерсть в складки на лбу. Он отлично знал, что ему тоже грозят неприятности. Обычно ему не позволялось забираться на мою постель.
Вот к чему привели двое суток, проведенные мною в больнице. К открытому мятежу.
– Ссадины у тебя на груди выглядят довольно скверно, – заметил дед.
– Те, что на ноге, тоже не особо радуют глаз.
Я стоял перед ним в одних трусах-боксерах с несколькими стерильными повязками на теле. Дед воспринимал это относительно спокойно. Он проникал ко мне и в менее подходящие моменты – например, когда я пребывал в женском обществе. Не то чтобы, конечно, его визит тогда длился слишком долго. Да и моя очередная подружка, как ни странно, тоже надолго не задержалась.
Я поднял с пола спортивные штаны и с трудом в них влез, здоровой рукой подтянув их к талии.
– Поможешь мне с носками?
Я достал из комода пару черных носков и протянул их деду. Тот с сосредоточенным видом принялся за дело. Я приподнял одну ногу, положив ее дедушке на костлявое колено. Потом вторую. Несмотря на его дрожащие руки и мое неустойчивое равновесие, мы все же сумели завершить это трудное дело без особых проблем.
– Хочешь помогу тебе с этой перевязью? – спросил дед.
– Нет. Но можешь застегнуть мне рубашку.
Дедушка кивнул и потрепал Рокки по спине.
– Вчера выводил твою собаку в сад на прогулку.
Рокки громко вздохнул и посмотрел на меня так, словно это было ужасно несправедливое замечание, – будто бы в действительности это он выводил деда на прогулку.
Я просунул поврежденную руку в рукав полосатой рубашки, снятую с вешалки в шкафу, потом осторожно пригнулся и сунул в рукав вторую, здоровую руку. Шагнул ближе к деду, и он дрожащими пальцами коснулся воротничка.
– Верхнюю не застегивай, – попросил я.
– Ты разве не наденешь галстук?
Я посмотрел вниз, на болтающиеся полы рубашки, повисшие над серыми спортивными штанами.
– Не думаю, что он сюда подходит.
Дедушка вытянул губы и опустил руки ниже, ко второй сверху пуговице. Кажется, у него возникли трудности. Пальцы все соскальзывали с этой маленькой штучки цвета слоновой кости. Он ничего не сказал по этому поводу, я тоже.
Дедушка был лыс, как коленка, но от уха до уха тянулся полумесяц непослушных седых волос. Лысина у него гладкая, а на макушке темно-красное родимое пятно, как у Горбачева.
– Так что все-таки произошло с этой блондинкой? – вдруг спросил он.
– Откуда ты про нее узнал?
– Твоя мать рассказала.
Я издал нудящий звук горлом. Он должен был прозвучать как звонок в телевизионной викторине, когда участник выдает неправильный ответ.
– «Твоя мать вечно мне ничего не говорит» – твои слова.
Дед пожал плечами. Ему в конце концов удалось застегнуть пуговицу, и он занялся следующей.
– Да все об этом болтают, – буркнул он.
– Все?
– Все старики.
Дед именно так предпочитал именовать остальных обитателей приюта. Словно сам все еще был молодым и пребывание в «Снэйфел-Вью» стало для него просто собственным выбором такого вот образа жизни. Иной раз дед сообщал нашим новым постояльцам, что он здешний мастер-ремонтник. Особенно если это была женщина.
Мне вовсе не следовало удивляться его словам. Для большей части наших постояльцев свежая сплетня служила редким и ценным подарком, прямо как твердая валюта. В тот миг, когда новость о моей аварии выскочила на свободу, она тут же распространилась со скоростью зимней эпидемии гриппа.
