Сергей Разбоев - Воспитанник Шао.Том 2.Книга судьбы

Но Динстон долго не мог успокоиться. Он метал громы и слюни перед собой.

— Какие шутки? Столько времени все готовилось. Подключена, подкуплена масса исполнителей. Неплохие кадры. Даже в руководстве оппозиции имеем надежных людей. В отрядах. И на тебе. Все постреляно.

Все погибли. Нет больше концлагеря, на который угрохали немалые деньги.

— А по порядку получится рассказать? — начальственно успокоил подчиненного Маккинрой.

Полковник дико оглянулся, отрешенно махнул рукой.

— Здесь трудно рассказывать, когда хорошее дело запорено. Нервишки надо беречь. Что-то я часто расстраиваться начал. Я вам уже докладывал, что мы нащупали монаха и через наших людей в руководстве партизанами оформили его телохранителем начальника лагеря.

Спланировали все, как попытку освободить политзаключенных. Заодно и от многих неугодных лиц оппозиции отделаться. Но вот этот кретин доносит мне, что, ожидая доклада о выполнении задания, получил сигнал, что в лагере стрельба. Связь прекратилась. Немедленно двинули туда два взвода карабинеров. Но они нарвались а засаду. Большие потери.

Армейскую роту послали а бронетранспортерах. Снова не так. Попали под минометный огонь. Пять машин подбито и повреждено. Вернулось из ста двадцати около восьмидесяти человек. Раненых не успели подобрать. Но даже из рядов партизан доносят, что монах исчез на машине начальника лагеря. А этот идиот, кретин, начальник должен находиться в это время не в городе, а там, в лагере, и самолично управлять всей операцией.

Динстон обиженно замолк, но, немного подумав, продолжил:

— И все же я не думаю, что кто-то мог подсказать монаху.

Маккинрой отложил недокуренный окурок.

— Он и сам мог догадаться. Что-то понял по настроению. Если вся охрана лагеря перебита, значит монах стрелял первым. А первым он очень редко стреляет. Кто-то его спровоцировал.

— Похоже, что все так и было, — не рассуждая, согласился Динстон. — Но откуда взялись монахи? Пять человек, доложили мне.

— Это уже неожиданная новость. Вы сказали, что за ними установлено наблюдение.

— Какое наблюдение? Что могут эти недоноски мулаты и метисы? Армия бежала. Кто знает, куда китайцы помчались на машинах. Аэропорт, вокзалы, гостиницы взяты под наблюдение. Но сама граница не очень-то перекрыта. Сейчас пока никто ничего не знает. Как обычно в таких случаях идет накопление информации.

Маккинрой задумчиво встал, не спеша подошел к карте. Долго смотрел район Парагвая.

— Сын природы. А мы просто практичные люди. Поэтому нам трудно с ним. Постоянное напряжение, которое испытывает он, подает в требуемый момент критические сигналы опасности. Это со многими происходит, но не каждый к ним прислушивается. Исчезает мгновенно. Никаких следов. Никаких хвостов. Даже своих братьев по духу не предупреждает. Но своим неожиданным исчезновением подает другим конкретный сигнал опасности. Для нас эта неизвестная китайская группа — неожиданная, и она более чем догадывается, что за Русом и за ними имеется наблюдение.

Динстон зло поглядывал в окно.

— Да. Я тоже об этом подумывал.

— А что тут думать? Это логика, вытекающая из одного в другое.

Полковник нервно передернул плечами, схватился за ручку, лежавшую на столе, обиженно загнусавил:

— Мы снова упускаем монаха. Мне обещали за него бригадного генерала.

Маккинрой бросил насмешливый взгляд на возбужденного Динстона.

— Полковник, объясните мне, почему его все еще желают ликвидировать?

— Ну почему сразу ликвид? Нейтрализовать. Он все еще многим крупно досаждает своим присутствием. Наверное, старые секреты.

— Секретов он не может знать.

— Мне почем знать? — Динстон отбросил ручку. — Руководству виднее. Я солдат.

— Полковник! — Эксперт чинно выпрямился, членораздельно отрекламировал, — сейчас вы получите от меня инструкции, что с этой минуты монах должен жить. И не подвергаться риску быть убитым. Вам ясна задача, господин полковник.

— Более, чем ясна, сэр. Мне в принципе все равно. — Со знакомой ностальгической грустью мямлил офицер.

— Никаких принципов, полковник. Это приказ. Не мой приказ. Я подчиняюсь и вы подчиняйтесь, — жестко давил эксперт. — Нам необходимо снова выходить на монастыри. Воспитанник — наша единственная ниточка, которая в состоянии нам помочь. Вы поняли?

— Да, сэр.

— Полковник краснел, задыхался. Ему грустно подумалось, что генеральские привилегии уплывают от него в далекое туманное неизвестное. Он стушевался, съежился и замолчал.

Теперь Маккинрой, обрабатывая подчиненного, заходил в комнате по диагонали.

— Уясните для себя, полковник; если мы с вами будем также продолжать, как в свое время в Китае, то монахи еще не одну сотню перестреляют, и мы ни на шаг не приблизимся к их логову. Вы имеете сведения от китайской резиндентуры?

— Это не мой регион.

Жаль. Это не секретно. Не помешало бы интересоваться. Там монахи многим и многое припомнили. Некоторые банды прекратили существование.

— Мне-то что? Мне пора на покой.

— Вы что, обиделись? Полковник, на вас это никак не похоже. Ваша энергия еще требуется нашему ведомству.

Динстон скромно молчал и понуро смотрел в окно.

— Ну что, полковник, мне пора. Ждите указаний. Гуд бай.

— Бай, бай, — вслед, почти неслышно ответил покинутый всеми Динстон.

Он остался сидеть. Неудовлетворенность встречей злила его. Не такой исход представлялся ему. Но Маккинрой выше его и по должности, и по положению. Здесь теперь Динстон ничего противопоставить не мог.

Почему в центре так круто изменилось направление в отношении монахов.

В Южной Америке он имел очень сильные позиции, прочные связи и нанести еще кое-какой урон было в его силах. Он, настоящий американец, самой твердой породы, не должен, не имеет право отступать.

Голосом, полным личного достоинства и неограниченных амбиций, он заказал разговор с Вашингтоном, потом, передумав, с таким же акцентом позвонил в Кам-пу-Гранди.

Глава одиннадцатая

Погиб и третий рейх, и третий Рим.

Тиранам и вождям одна дорога-

В учебники истории. Но ИМ…

— Хайль! Старый маразматик.

Надменное припухшее лицо с маленькими поросячьими глазками не удосужилось повернуться в сторону чересчур веселого и нагловатого старика с такой же толстой и рыхлой рожей. Внимание сидящего было глубоко сосредоточено на камине, на ногах, которые ближе прижимались к огню, борясь со знобящим холодом во всем теле. Желтые костлявые пальцы старательно цеплялись за плед и только светлая лысая макушка одиноко торчала крупной поганкой на фоне коричневого материала в клетку.

Дряхлый шеф почти спал. Тишина и тепло разморили его. И он, не сопротивляясь естественной неге, похрапывал. Думал иногда о чем-то очень далеком, очень давнем, неприятном, что заставляло его вздрагивать, настороженно поворачивать голову в сторону темной дубовой двери.

Так и сейчас: вздрогнув, ойкнув, повернул голову. Углядел ершастые редкие волосинки на седой голове Мюллера, снова отвернулся и выпукло уставился на камин.

Старый ветеран национал-социалистской, хоть и с киечком, но довольно бодро прошагал к сидящему. Нагнулся, посмотрел в лицо.

Выпрямился, постучал по висящему щиту ордена меченосцев.

— Чего приуныл? Встрепенись. Какие наши годы.

Швенд болезненно жался в кресло, слезливо глядел на живой огонек нескольких горящих головешек. Но отвечал еще достаточно громко, зло и с оттенком действующего повелителя.

— Мои годы уходят под камин, — простужено хрипел он. — Душа моя, как эти тлеющие угли: горят, но тепла уже не дают. Короли низвержены: холопы на тронах.

Настырный эксгестаповец еще раз нагнулся к Швенду: — Ты заболел? У тебя горячка?

Но, заметив в зрачках злой отблеск, успокоился. Шумно ввалился в рядом стоящее кресло. Поправил отвисший живот и удобней усевшись, ехидно загнусавил:

— Это вы-то, короли? — противно захихикал, — вы реликтовые существа.

— Заткнись. Сам ты ящер доисторический. Много ты знаешь. Кроме, как языки вырывать, ничему не на учился.

Мюллер удовлетворенно посмотрел на шефа.

— Швенд, вас давит старческая немощь. Пейте теплое молоко.

— Ты что, старый висельник, лечить меня пришел? Наверное сдать решил, пока я еще не помер. — Старик как бы очнулся от летаргического сна и шалено уставился на дряблую рожу Мюллера, — что ты несешь, хрен собачий. Сам ты грыжа маразматическая.

— Ну вот, уже и обиделся. Всегда так. — Редкий плешивый ежик эксгестаповца на голове вызывающе топорощился, раздражал. — Я живу, как я хочу. Поэтому не унываю. Не забиваю свои мозги, как ты, несъедобной дрянью. Короли, холопы. — Мюллер желтым ногтем постучал по подлокотнику кресла. — Надо пить молоко. Тогда не так мрачна жизнь. Мао, вон, прекрасно удовлетворяет себя на меню мозгами молоденьких обезьянок.