Араминта Холл - Всё и ничто

Мобильный заработал, когда они подъехали, и она немного отстала от всех. Она заметила, что Кейт, единственная женщина в офисе, у кого, кроме нее, были дети, сделала то же самое. На ее лице было написано беспокойство. Она слышала, как та сказала, что «Кэлпол» на кухне, на верхней полке третьего шкафчика, справа от тостера.

Телефон пищал, сообщая о полученных посланиях. Послышался голос Кристиана. Он ныл, жалуясь насчет огорода. Это вызвало в ней такой гнев, что ей захотелось отправиться пешком домой и повозить его самодовольную рожу в грязи, по поводу которой он хнычет. Не доверяя своему голосу, боясь сорваться, она отправила ему послание: Если бы до тебя можно было дозвониться и спросить насчет огорода для твоих детей, ты бы, скорее всего, тоже согласился и даже сказал бы, что это блестящая идея.

Кристиан получил послание как раз тогда, когда «Арсенал» сравнял счет. Он собирался отправить Рут сообщение и извиниться, но после того, как он прочел Бетти три книги про Чарли и Лолу, он потерял волю и желание жить.

— Знаешь, — сказал он коту, вернувшись вниз после вечернего ритуала у кровати Бетти, — у этого Чарли есть маленькая сестренка Лола. Она совсем крошечная и смешная. Хотя на самом деле нет. Она очень противная, из молодых, да ранних. Вследствие полного отсутствия родительской заботы она вымещает свои комплексы, связанные с негативным вниманием, на бедном Чарли, которого Кэрол Вордерман следовало бы наградить медалью. — Эта вспышка удивила его настолько, что он полностью забыл обо всем, кроме лежания на диване и выкрикивания оскорблений в адрес одиннадцати человек на зеленом поле.

Язвительный тон Рут вызвал у него раздражение, и он порадовался, что не стал извиняться. Он написал: Приятного тебе времяпровождения на вечеринке. Только что уложил нашу дочь спать и слишком устал, чтобы спорить. И небрежно прочитал ответ: Какой же ты герой. Не жди меня. «Арсенал» снова забил гол, но у Кристиана не хватило сил на восторги. Порой жизнь бывает такой несчастливой.

Рут знала, что пьяна, еще до того, как ввалилась в такси и почувствовала, как кружится голова. Толчки на слишком крутых поворотах и густой запах, происхождение которого она не могла определить, вызывали тошноту. У водителя на приборной доске расположилось небольшое изображение индийского бога.

Позор, но она никак не могла вспомнить имени, даже забыла, какую религию он представляет. Хотя все равно он ее утешал, каким-то странным образом внушал уверенность. Она смотрела на крошечную икону в дешевом флуоресцентном пластике и завидовала ее ощущению стабильности, ее способности вдохновлять на чудеса. Рут улыбнулась, прикинув, сколько надежд, желаний и грез были адресованы этому изображению.

Журнал «Viva» получил награду за лучший дизайн и премию «Редактор года», так что шампанское лилось рекой весь вечер. Сэлли была вполне в своей тарелке, и Рут почувствовала недостойный хорошей подруги укол ревности, наблюдая, как старая приятельница элегантно принимает награду и выступает с забавной речью насчет Роджера, который спросил, кого она больше любит, его или «Viva». «Я просто сказала, что он мой муж, тогда как „Viva“ — мой ребенок. Только не добавила, что считается, будто женщины любят своих детей больше, чем мужей. Разве не так?» У Сэлли не было детей.

Телефон Рут вибрировал, но послание, которое она увидела, было старым, от Кристиана. Ты звонила сантехнику? Снова нет горячей воды, провались оно все.

— Нет, — вслух сказала она. — Не звонила, провались оно все.

— Простите? — всполошился водитель такси.

— Нет, ничего, извините.

Рут швырнула телефон на сиденье и принялась смотреть в окно на серые улицы, пробегающие мимо, как в тяжелом сне. Ей показалось странным думать обо всех этих спящих телах, спрятанных за входными дверями, заключенных в стенах, которые комфортны для тех, кому повезло, но для нее были бы чужими и пугающими. Это напомнило ей о поездках в отпуск, когда входишь в квартиру или в коттедж или гостиничный номер и чувствуешь себя настолько не на месте, что возникает желание тут же уехать домой, но через пару дней эти новые стены внезапно становятся уютными, как будто ты жила в них всю свою жизнь. Что, в свою очередь, заставило вспомнить о древнем клише: «Нет ничего лучше дома». Она представляла себе этот дом как картинку в деревянной рамке, висевшую в кухне ее бабушки.

— Тридцать четыре шестьдесят, — сказал водитель, останавливаясь у дверей ее дома.

Она сунула ему две двадцатки и вспомнила о телефоне, оставшемся на заднем сиденье, только когда отперла входную дверь. Она слишком устала, чтобы расстраиваться.

Рут вошла в темную гостиную и увидела тарелку Кристиана и четыре пустых пивных бутылки на диване. Это вызвало новый приступ безнадежности. Она взяла бутылки и отнесла на кухню, прикинув, кто, по его мнению, должен был это сделать. У мужа была привычка оставлять дверцы шкафов открытыми, ящики комода — выдвинутыми так, чтобы удобно было зацепиться бедром, бросать мокрые полотенца на кровать, а грязные штаны кучей на пол. От чего умер твой последний раб, обычно хотелось ей воззвать, превратившись в женщину того сорта, какой ей никогда не хотелось быть.

Когда Рут подняла голову от посудомоечной машины, куда ставила тарелку Кристиана, она заметила низенький заборчик, который окружал то, что, вероятно, и было новым огородом. Она почувствовала острое желание посмотреть на него поближе. Это заставило ее открыть дверь черного хода и выйти в сад, который ночные огни города залили желтым светом. Огородик по форме был идеально прямоугольным, и сквозь частую сетку она смогла разглядеть ровные ряды. В конце каждого ряда стоял белый столбик, и на нем табличка с какой-то надписью. Она присела на траву, подсунула руку под сетку и выдернула один столбик. Корявым почерком Бетти было написано «морковка», а еще ниже Хэл накорябал что-то оранжевое.

Ее сердце сжалось, и она подумала, что может умереть от всей той выпивки, которую влила в себя, и выкуренных сигарет. То и другое было ей несвойственно. Но главная проблема заключалась в картинке в ее голове: оба ее ребенка, когда они были еще младенцами и сосали ее грудь. Она смотрела сверху вниз, как они насыщались, и удивлялась серьезности и напористости, с какой они тянули за соски. У нее создавалось впечатление, что ее грудь присоединена непосредственно к сердцу несколькими толстыми веревками, которые до того момента были не натянуты и бездействовали. Но дети сосали, и веревки становились упругими, и в конечном итоге сердце высвобождалось, как парус на яхте. Оба, и Бетти, и Хэл, ночью постоянно просыпались, каждой ночью, без исключения, и, когда она вынимала их из кроватки, вдыхая неповторимый запах, каким отличаются только новорожденные, они умиротворенно вздыхали, и ее охватывало необъяснимое чувство, и она клялась, что никогда не допустит, чтобы с ними случилось что-нибудь плохое.

И все эти чудеса, связанные с детьми. Первая улыбка на дотоле бессмысленном личике — она ведь прекраснее, чем висячие сады Вавилона или пирамиды, потому что эти чудеса происходят в вашем собственном мире, а не где-то еще. Первый членораздельный звук, быстро крепнущие ручки и ножки, которые еще вчера казались такими слабыми. Ты ждешь и ждешь с самого начала, ты мать и ждешь этих микроскопических чудес, от которых становится так благостно на душе. Но когда эти крошечные тельца обретают живой разум и все, чего вы так долго ждали, начинает сыпаться как из рога изобилия, вы иногда даже что-то упускаете. И тогда это перестает быть таким завораживающим, и вы забываете — до того момента, пока что-то, как сейчас, не переносит вас назад, к самому началу.

Как произошло, что Рут, которая любила так, что точно знала, где в ее теле находится сердце, упустила из виду создание такого великолепия, как этот огород? Жизнь наверняка поступила с ней несправедливо, заставив выбирать между собой и детьми. Столбик выпал из ее руки, и Рут тяжело села на уже влажную траву, закрыв рот ладонью, чтобы никого в доме не разбудить своими рыданиями.

Плакала она недолго — жалость к себе никогда не была коньком Рут, так что она быстро пришла в себя. Она заставила себя встать, подняться наверх и лечь в постель. Она была пьянее, чем ей казалось, она покачнулась, когда стаскивала одежду через голову, и уже начала беспокоиться, как будет себя чувствовать утром. Подушка была прохладной, но, когда она закрыла глаза, голова закружилась.

Кристиан перевернулся и положил руку поперек ее живота. Она до сих пор ненавидела эту его манеру.

— Победила? — спросил он.

— Лично я нет. Сэлли победила.

— И вы праздновали.

Рут понимала, что он этим хочет сказать.

— Не читай мне лекций насчет пьянства.

— Не собираюсь. — Рука двинулась вниз по телу, погладила бедро. — Мне нравится, когда ты пьяненькая.