Энн Бенсон - Похититель душ
– Я проклинаю лорда Жиля де Ре навечно, – сказала она. – Пусть его душа отправится в темные глубины преисподней за то, что он сделал со мной и другими людьми. Пусть дьявол заберет его к себе и поджаривает на адском огне.
Тут же со всех сторон раздались крики одобрения. Жан де Малеструа приподнялся со своего места и громко призвал собравшихся к порядку, но безрезультатно: вдохновленная проклятием толпа не желала успокаиваться. Возбужденные вопли ликования смешивались со стонами боли несчастных родителей и с новыми угрозами. Так поносить своего суверена в присутствии епископа было немыслимо и граничило с ересью. И хотя я считала, что те, кому милорд причинил зло, имеют полное право высказать свои чувства, их крики были всего лишь выражением эмоций: последнее слово останется за Господом, и произнесет это слово Его слуга Жан де Малеструа.
Окруженная стражниками, мадам ле Барбье упрямо стояла перед столом и обвиняюще смотрела на Жана де Малеструа, человека, отмахнувшегося от ее жалобы, когда она к нему пришла в первый раз; казалось, весь ее вид говорил: «Я проклинаю и вас тоже за то, что вы не обратили внимания на мое заявление, и все святые знают, что вы это заслужили».
Епископ окаменел, его лицо лишилось всяческого выражения, словно все мысли разом его покинули. Когда стражники попытались сомкнуть круг, он знаком показал, чтобы они отошли. Затем он откашлялся и сурово произнес:
– Если вы сказали все, что хотели, мадам, можете занять свое место.
Не сводя с него глаз, мадам ле Барбье подобрала юбки и смешалась с толпой остальных свидетелей. В этот момент мне вдруг показалось, что в зале стало невыносимо жарко, словно весь воздух высосало какое-то гигантское существо, неожиданно всплывшее из глубин озера. Мужчины начали расстегивать воротники; женщины обмахивались платками. Жан де Малеструа приподнялся на своем месте и приказал открыть окно. Железные петли протестующе заскрипели, когда судебный пристав распахнул не привыкшие к таким вольностям рамы.
Внутрь ворвался холодный ветер, такой же неприятный, как и удушливая жара. Прежде чем мадам успела сесть на свое место, в окно влетел большой черный ворон и принялся кружить над собравшимися. Он злобно смотрел на нас своими крошечными желтыми глазками и громко хлопал крыльями. В комнате раздались испуганные крики, одна женщина в страхе вскочила со скамьи, но уже в следующее мгновение потеряла сознание и упала бы, если бы ее не подхватил спутник. Встревоженная птица попыталась отыскать место, где бы ей сесть, и, не найдя ничего лучше головы мадам ле Барбье, вцепилась острыми когтями ей в волосы.
Мадам ле Барбье закричала и, развернувшись и дико размахивая руками, попыталась согнать птицу. Люди в ужасе отшатнулись от нее, один мужчина встал и, наставив палец на ворона, завопил:
– Это сам дьявол!
И тут в часовне поднялся истошный крик. Люди вскакивали со своих мест, собираясь выскочить наружу, но только мешали друг другу. Его преосвященство выпрямился в полный рост и начал изо всех сил колотить по столу молотком, пытаясь восстановить порядок.
Я встала и бросилась на помощь мадам ле Барбье. Отвернув лицо от черной массы перьев, я потянулась к ворону и потащила его наверх. Он клюнул меня в руку – и тут же обильно потекла кровь. К нам подбежало еще несколько человек, и наконец нам удалось оторвать птицу от ее вопящей жертвы. Ворон мгновенно взмыл к потолку и принялся там метаться, а потом бросился вниз, выставив острые когти в поисках новой жертвы. Казалось, прошла вечность, прежде чем дикие крики людей заставили птицу вылететь в открытое окно.
Де Тушеронд бросился к окну и захлопнул его с таким грохотом, что железная створка непременно должна была отвалиться, но каким-то непостижимым образом выдержала, а цветные стекла, скрепленные расплавленным свинцом, остались в целости и сохранности.
Как плакала бы моя мать, если бы увидела, что ее тонкий белый платочек пропитался алой кровью дочери. Я прижала его к раненой руке, а люди вокруг меня с жалобными стонами обнимались, пытаясь успокоить друг друга. Мужчины и женщины молились и осеняли себя крестным знамением, некоторые с безумным неистовством, пытаясь изгнать злого духа с черными крыльями.
Неужели милорд де Ре наслал этого демона на мадам ле Барбье, чтобы он стал орудием пытки для нее, а с ней вместе и для нас всех? Или неожиданное появление черной птицы было всего лишь случайностью? Никто из нас не знал, как обстояло дело в действительности.
Но все мы были в ужасе.
Ворон уже давно улетел, но шум в часовне не стихал, и продолжать было невозможно – мадам ле Барбье стала последней свидетельницей в тот день. Его преосвященство завершил слушание, прокричав несколько фраз на латыни, чтобы заглушить вопли толпы, и писцы поспешили занести его слова на пергамент. Затем Жан де Малеструа кивнул капитану судебной стражи, а тот в свою очередь быстро подал сигнал подчиненным. Они тут же принялись стучать пиками по каменному полу, но шум, вместо того чтобы стихнуть, начал набирать силу. Вскоре крики подкрепились хлопками ладоней и довольно скоро зазвучали в такт с пиками.
Это было настоящее безумие. Я видела, как Жан де Малеструа подал капитану стражи еще один знак, и тот приказал солдатам прекратить стук. Уже через пару минут они начали выталкивать людей из часовни. Ритмичный шум стал постепенно стихать, когда поток зрителей потек в сторону лестницы.
Громко звучали возмущенные голоса тех, кого не успели выслушать, словно они не сомневались, что именно их рассказ сумеет убедить судей в виновности милорда. Я испытывала к ним сочувствие, хотя не понимала, как, ввиду того, что мы уже услышали, еще одна история сможет что-то изменить.
Я посмотрела на Жана де Малеструа, и он одними глазами спросил меня, насколько серьезна моя рана. Я лишь выразительно пожала плечами. Завтра рука будет болеть, но сегодня не доставляла мне никаких неудобств. Успокоившись по этому поводу, он погрузился в мрачное отчаяние. Я знала, он будет себя ругать за то, что допустил такое безобразие в часовне, хотя было ясно, что это дело рук Бога – или дьявола. Вне всякого сомнения, он тут ни при чем, однако все равно станет винить себя. Я видела, как он поспешно скрылся в боковой двери.
Мы с братом Демьеном вышли вместе с остальными. Мы шли очень быстро; свидетели старались как можно скорее оказаться на площади, потому что им не терпелось поделиться новостями с теми, кто там собрался. Толпа разрослась и стала раза в два больше по сравнению с тем, какой была, когда мы выходили на перерыв. Повсюду уже рассказывали мрачную историю о черной магии, явившейся на крыльях ворона, и я слышала, как люди передают друг другу самые невероятные подробности.
– Крылья у него были огромные, как у цапли.
– А глаза – человечьи!
– Он открыл клюв и заговорил на разных языках!
Я знала, что пройдет совсем немного времени и ворон превратится в дракона с окровавленными когтями, зеленой чешуей и демоническими желтыми глазами, которые проникают в душу человека, стоит ему на него посмотреть. Станут говорить, что на клюве у него была кровь – моя. Мерзкая птица унесла с собой не только это – она лишила меня надежды, что суд и наказание Жиля де Ре могут быть свершены спокойно и с соблюдением порядка и нам не грозят серьезные неприятности. Но теперь в этом деле было так много от дьявола, что здравый смысл и божественный промысел не могли в нем преобладать.
Глава 26
Карл Торсен был прекрасным светловолосым ангелом, как и большинство его предшественников. Он уже не казался маленьким ребенком – был довольно высоким, но сохранял юношескую стройность. Впервые у меня появилась возможность видеть, как один из мальчиков двигается. По фотографиям этого не прочувствуешь, да и видеозапись не дает полного представления о жертвах. Карл оказался атлетичным и намного более изящным, чем можно было бы предположить; во всяком случае, он двигался не так резко, как большинство подростков его возраста, в том числе и мой сын. Он мгновенно стал воплощением всех исчезнувших мальчиков. Я смотрела, как он общается с окружающими его людьми, а в особенности с матерью. Об остальных я могла судить лишь по воспоминаниям тех, кто их любил, что помогало мне понять суть каждого ребенка. А с Карлом и его матерью все получилось иначе – они разговаривали, исполняя изысканный танец семейной близости. Карл дрейфовал от детской открытости к подростковой застенчивости. Сначала мать переполнял гнев, однако она хорошо скрывала свои чувства, пока страх не перерос в огромное облегчение.
Мы поместили их в лучшую комнату для допросов, в которой обычно беседовали со свидетелями, охотно сотрудничавшими со следствием, или жертвами, находившимися в состоянии шока. Здесь стояли удобные кресла, а освещение было мягким. Я дала матери и сыну устроиться, а потом, когда они успокоились, мы немного поговорили. Главным образом речь шла о том, как Карлу повезло, что он сумел сбежать. Затем зашел Эскобар – мы заранее договорились, что он появится «случайно», – и сразу же сосредоточился на Карле. Как только мальчик увлекся разговором, я отвела мать в сторону и спросила, не хочет ли она перейти в другое помещение, где я задам ей несколько вопросов, чтобы заполнить необходимые бумаги. На самом деле я хотела, чтобы Джейк и Карл остались в комнате вдвоем, нужно посмотреть, как Карл отреагирует на Джейка, когда рядом не будет матери. Мальчик сразу же подбежал к Джейку и бросился к нему в объятия, снова и снова повторяя его имя.
