Джон Катценбах - Во имя справедливости
Кауэрт не переставая твердил себе, что это случайное совпадение. Что Фергюсон ездил в Перрин, чтобы просто выступить в церкви. Дона Перри пропала через четыре дня после этого. Ну и что?! А вдруг Фергюсон уехал сразу после выступления в церкви и через четыре дня в Перрине и след его простыл?! За четыре дня он мог не только вернуться в Пачулу, но и добраться до Ньюарка и вообще докуда угодно!
Журналист вдруг вспомнил фотографию Джоанны Шрайвер на стене школы и фотографию Доны Перри на объявлении о ее пропаже. Обе девочки, белая и черная, беззаботно улыбались. При мысли об этом у Мэтью комок подступил к горлу.
— Подъезжаем, — объявил Уилкокс.
Голос напарника прервал размышления Брауна. Вернувшись в Пачулу, он тут же погрузился в повседневные заботы. Одна из его дочерей расстраивалась из-за того, что ей не дали главную роль в школьном драмкружке, другая — из-за того, что отец, видите ли, настаивал на том, чтобы она пораньше возвращалась домой. Оказывается, всем ее подружкам родители разрешали приходить домой на час позже. Эти серьезнейшие проблемы требовали немедленного рассмотрения, потому что на отца Тэнни в этом не мог положиться. Старик решительно отказывался запрещать что-либо внучкам и вообще заявил, что живет у сына в гостях, а в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Однако и от Брауна-старшего была некоторая польза: он был настолько туг на ухо, что терпеливо выслушивал бесконечные жалобы внучек.
Лейтенант не стал говорить ни дочерям, ни отцу о том, куда он ездил, и что-то соврал, когда его спросили, чем он сейчас занят. Он не моргнув глазом соврал бы сейчас любому, кто поинтересовался бы, чем он так озабочен. К счастью, его дочери, эгоистичные, как все дети, были полностью погружены в свои дела. Слушая краем уха их сетования, Тэнни думал о фотографии Доны Перри, лежавшей у него в кармане. Его дочери легко могли оказаться на месте несчастной девочки из Перрина! Лейтенант Браун постоянно ругал себя за то, что не может, как настоящий детектив, относиться к событиям беспристрастно и спокойно, как того и заслуживают подшитые и пронумерованные материалы любого уголовного дела. Он заставлял себя думать только об известных ему фактах, отгоняя любые предположения, но был не в силах избавиться от мысли, что столкнулся с чем-то ужасным.
— Почти приехали! — повторил Уилкокс.
У хибары бабушки Фергюсона детектив затормозил, поглядывая в сторону убогого покосившегося строения, а потом сказал:
— Идите, Кауэрт. Хочу увидеть, как старуха выпроводит вас пинками под зад.
Журналист молча вылез из машины и пересек пыльный двор. Оба полицейских стояли, прислонившись к машине, и пристально за ним наблюдали. Отвернувшись, Мэтью взбежал по ступеням деревянного крыльца и позвал:
— Миссис Фергюсон, вы дома?
Он прислушался, но в доме было тихо.
— Миссис Фергюсон! — снова позвал он. — Это я, Мэтью Кауэрт из «Майами джорнел»!
Ответа не последовало.
Журналист забарабанил по облезлой деревянной притолоке:
— Миссис Фергюсон, откройте, пожалуйста!
Наконец в доме что-то стукнуло. Потом из темноты до Кауэрта донесся недовольный скрипучий голос:
— Я знаю, кто вы такой. Чего вам опять нужно?
— Мне надо поговорить с вами о вашем внуке.
— Мы уже довольно говорили о нем с вами, мистер репортер. Мне нечего больше сказать.
— Миссис Фергюсон, можно мне войти?
— Можете задавать ваши вопросы и с крыльца.
— Разрешите мне войти, миссис Фергюсон! У меня к вам важное дело!
— Для кого же оно такое важное?
— Для меня. И для вашего внука.
— Не верю.
Воцарилось молчание. Глаза Кауэрта постепенно привыкли к полумраку. За москитной сеткой, натянутой на раму, журналист разглядел обшарпанный стол с кувшином для воды. В углу рядом со столом стояли ружье и палка. Через несколько мгновений послышались шаги и появилась тощая старая негритянка, едва различимая в царившей в доме темноте. Хорошо были видны только ее поблескивавшие седые волосы. Она двигалась медленно и морщилась с таким видом, словно каждый шаг причинял ей почти невыносимые страдания.
— Я уже довольно с вами разговаривала, — заявила бабушка Фергюсона. — Чего еще вы хотите знать?
— Правду! — выпалил Кауэрт.
— Рассчитываете найти здесь правду? — скривилась в кислой усмешке старуха. — По-вашему, правда у меня в кастрюле и я могу наложить ее вам в тарелку?
— Не исключено, — ответил журналист.
— Вижу, на этот раз вы явились не один, — пробормотала негритянка, разглядывая переминавшихся с ноги на ногу у машины детективов. — Значит, вы перекинулись на их сторону, мистер белый репортер?
— Нет! — не задумываясь, соврал Кауэрт.
— За кого же вы?
— Ни за кого.
— В прошлый раз вы были за моего внука. Что с тех пор изменилось?
— Видите ли, миссис Фергюсон, — отчаянно подыскивая подходящие слова, начал Кауэрт, — когда я говорил в тюрьме с человеком, которого все считают убийцей Джоанны, он рассказал мне длинную историю об убийствах — историю, полную лжи и полуправды. А еще он сказал мне, что у вас я найду улики.
— Какие улики?
— Доказывающие, что ваш внук совершил преступление.
— Откуда же ему было это знать?
— По его словам, об этом рассказал ему ваш внук.
Покачав головой, старуха визгливо расхохоталась:
— С какой же стати я разрешу вам искать здесь то, от чего моему внуку будет плохо? И почему вы не желаете оставить его в покое? Дайте ему спокойно жить и учиться. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов!
— Так не бывает, — возразил Кауэрт. — И вы сами это прекрасно знаете.
— Я знаю только то, что вы явились сюда, чтобы навредить моему внуку. Нам это не нужно.
— Видите ли, миссис Фергюсон, если вы разрешите мне поискать у вас улики, которые якобы находятся здесь, а я ничего не найду, это будет вам только на пользу. Я пойму, что тот человек в очередной раз солгал, и все! Вы будете жить дальше своей жизнью, и вашему внуку не о чем будет беспокоиться. Двое детективов, которые ждут меня у машины, уедут навсегда. Вы их больше никогда не увидите. Но если вы не разрешите мне поискать, они не оставят вас в покое и будут постоянно вас тревожить. Понятно?
— Понятно, — ответила негритянка, взявшись за дверную ручку. — А если вы найдете улики, о которых вам сказал тот человек?
— Тогда у вашего внука будут проблемы.
— Не вижу, какая будет польза моему внуку, если я пущу вас в дом, — немного подумав, сказала бабушка Фергюсона.
Кауэрт выложил последний козырь:
— Если вы меня не пустите, я решу, что вы что-то прячете. Мне придется сказать об этом детективам. Тогда они приедут с ордером на обыск и перевернут ваш дом вверх тормашками. Они не успокоятся, пока снова не посадят вашего внука в тюрьму. Будьте в этом уверены. Поэтому сегодня у вас нет выбора. Понятно?
— Мне понятно только одно, — смерив журналиста негодующим взглядом, заявила старуха. — Мне понятно, что белый человек всегда будет делать все, что ему заблагорассудится. Вы решили вторгнуться в мой дом, и вы туда попадете, что бы я вам ни говорила… А эти ваши детективы уже побывали тут с ордером на обыск, но ничегошеньки не нашли. И сегодня вы тоже ничего не найдете! — фыркнула старая негритянка, отперла дверь и чуть-чуть ее приоткрыла. — Этот человек в тюрьме сказал вам, где надо искать? — спросила она у журналиста.
— Нет, практически нет.
— Тогда ищите. Желаю удачи! — ухмыльнулась бабушка Фергюсона.
Кауэрт шагнул внутрь дома с таким чувством, словно попал в другой мир. Ему было не привыкать к городским трущобам. Он не раз следовал за своим другом Верноном Хокинсом туда, где в гетто совершались преступления. Поэтому журналиста больше не пугали и не удивляли нищета, крысы и облупленные стены. Однако дом бабушки Фергюсона производил поистине тягостное впечатление. Во всем здесь сквозила безнадежная бедность, не оставлявшая места никаким удобствам и никаким надеждам. Люди могли существовать в такой ужасающей нищете только за счет силы, которую придавали им злость и отчаяние.
На стене над протертым диваном висело распятие. В углу стояло деревянное кресло-качалка, на нем лежал пожелтевший кружевной коврик. Стулья были грубо сколочены из досок. На каминной полке стояли портрет Мартина Лютера Кинга и фотография худого чернокожего мужчины в строгом черном костюме. На стенах из почерневшего дерева, из-за чего дом изнутри казался пещерой, висело еще несколько семейных снимков, в том числе и фотокарточка Роберта Эрла Фергюсона. Редкие лучи солнца, проникавшие внутрь, тут же гасли, не в силах одолеть царивший в доме мрак. В конце коридора Кауэрт рассмотрел кухню, в центре которой стояла древняя дровяная печь. При этом нигде не было ни пылинки. Судя по всему, миссис Фергюсон относилась к пыли в своем убогом жилище не более благосклонно, чем к незваным гостям.
