Эрик Сунд - Слабость Виктории Бергман (сборник)
Пол натерт до блеска, в коридоре пахнет моющим средством. В одной руке она судорожно сжимает букет желтых тюльпанов. Каждый раз, встречая кого-нибудь, она опускает взгляд, чтобы избежать зрительного контакта.
На ней простой плащ, такие же брюки и белые туфли на мягкой резиновой подошве. Никто не обращает на нее внимания, и если кто-нибудь вопреки ожиданиям вспомнит о ней, то не сможет назвать ни одной примечательной детали.
Она – первая встречная и привыкла, что на нее не обращают внимания. Сейчас ей все равно, но когда-то людское безразличие причиняло ей боль.
Давным-давно она была одинока. Но теперь – нет.
Во всяком случае, не так, как когда-то.
Перед отделением интенсивной терапии она остановилась, огляделась и присела на диван у входа. Прислушивалась, наблюдала.
Непогода усиливается. С парковки трогается несколько машин. Она осторожно открыла сумочку и проверила, не забыла ли чего-нибудь. Все на месте.
Поднялась, решительно открыла дверь, вошла. Благодаря резиновым подошвам она двигалась почти бесшумно. Бубнит телевизор, шумит кондиционер, неравномерно пощелкивает люминесцентная лампа на потолке.
Осмотрелась. В коридоре никого.
Его палата – вторая налево. Быстро войдя, она закрыла за собой дверь, остановилась и прислушалась. Ничто не вызвало ее беспокойства.
Все тихо. Как она и ожидала, он лежал в палате один.
На окне стояла лампа, и палата, освещенная ее желтым лихорадочным светом, казалась меньше, чем на самом деле.
В изножье кровати висела история болезни. Она взяла ее и принялась читать.
Карл Лундстрём.
Возле койки стояли разные аппараты и два штатива с капельницами, трубочки от которых были закреплены на шее, прямо над ключицами. Из носа тянулись два прозрачных зонда, а изо рта торчала еще трубка. Зеленая, потолще, чем трубки в носу.
Да он просто груда мяса, подумала она.
Усыпляющее ритмичное попискивание слышалось от одного из аппаратов жизнеобеспечения. Она знала, что не может взять и просто отключить их. Поднимется тревога, и персонал будет в палате через несколько минут.
То же произойдет, если она попытается задушить его.
Она посмотрела на него. Его глаза беспокойно двигались под закрытыми веками. Может быть, он осознает, что она здесь.
Может быть, он даже понимает, зачем она здесь. Сознает – и не может ничего сделать.
Поставив сумочку у изножья кровати, она открыла ее и, прежде чем подойти к штативу капельницы, вынула из сумочки небольшой шприц.
В коридоре что-то загремело. Она замерла, прислушалась, готовая спрятать шприц, если кто-нибудь войдет, но через полминуты все стихло.
Только дождь стучит в окно и посапывает аппарат искусственного дыхания.
Она стала читать надписи на капельницах.
Morphine и Nutrition.
Она подняла шприц, воткнула его в верхнюю часть мешка с питательным раствором и впрыснула содержимое. Вытащив иглу, осторожно поболтала мешок, чтобы снотворное смешалось с раствором глюкозы.
Убрав шприц в сумочку, она подошла к тумбочке, взяла вазу и, зайдя в туалет, налила воды.
Потом сняла бумажную обертку с тюльпанов и поставила цветы в вазу.
Прежде чем покинуть палату, она достала свой “поляроид”.
Вспышка сверкнула одновременно с молнией за окном, фотография вылезла из “поляроида” и начала медленно проявляться.
Она взглянула на фотографию.
Из-за вспышки стены палаты и простыни на койке совершенно слились, но тело Карла Лундстрёма и ваза с желтыми цветами вышли отлично.
Карл Лундстрём. Тот самый, что несколько лет насиловал свою дочь. Тот самый, что не раскаялся.
Тот, кто пытался лишить себя своей никчемной жизни жалкой попыткой повеситься.
Тот, кто потерпел неудачу в том, с чем справился бы кто угодно. Открыть пакет молока.
Но она поможет ему выполнить задуманное. Она закончит, поставит точку.
Осторожно открывая дверь в коридор, она услышала, что его дыхание замедлилось.
Очень скоро оно прекратится, и сколько-то кубометров свежего воздуха освободится для живущих.
Гамла Эншеде
Они молча сидели в машине. Слышался только звук, с которым “дворники” скользили по лобовому стеклу, и тихое потрескивание рации. Хуртиг вел машину, Жанетт с Юханом сидели сзади. В зеркало бокового вида она наблюдала, как по боковым стеклам льется вода.
Хуртиг свернул на Эншедевэген и бросил взгляд на Юхана.
– Я смотрю, ты в норме. – Он улыбнулся в зеркало заднего вида.
Юхан молча кивнул и отвернулся.
“Что же с ним случилось?” – подумала Жанетт и открыла было рот, чтобы в очередной раз спросить сына, как он себя чувствует. Но на этот раз она удержалась. Не надо давить на мальчика. Ее квохтанье не заставит его заговорить. Жанетт понимала, что он сам должен захотеть сделать первый шаг. Сколько на это понадобится времени, столько и понадобится. Может быть, он и не знает, что с ним произошло, но Жанетт чувствовала: о чем-то он ей не рассказывает.
Молчание в машине начинало становиться тяжелым, когда Хуртиг свернул на подъездную дорожку, ведущую к дому.
– Миккельсен звонил утром, – сообщил он, заглушив мотор. – Ночью умер Лундстрём. Я хотел сказать тебе до того, как ты прочитаешь об этом в газетах.
Жанетт ощутила, как внутри что-то сжимается. Из-за оглушительного стука дождя по ветровому стеклу ей на миг показалось, что они все еще едут, хотя автомобиль уже стоял у ворот гаража. Единственная ниточка, которая могла привести к убийце мальчиков, оборвалась.
Сильным порывом ветра с лобового стекла сдуло дождевые капли, кузов качнулся. Жанетт зевнула, чтобы отложило уши. Дождь стихал, и иллюзия движения исчезла. Пульс замедлился, стал как ручейки дождевой воды, что прокладывали себе путь по стеклу.
– Будь добр, подожди. Я быстро, – пообещала Жанетт, открывая дверцу. – Пойдем домой, Юхан.
Юхан впереди нее прошел через сад, поднялся по ступенькам, вошел в прихожую. Ничего не говоря, снял ботинки, повесил мокрую куртку и скрылся в своей комнате.
Жанетт постояла, глядя ему вслед.
Когда она возвращалась к стоящей у гаража машине, дождь уже тихо моросил. Хуртиг курил возле машины.
– Приобрел привычку?
Хуртиг, ухмыльнувшись, протянул ей сигарету.
– Так, значит, Лундстрём умер сегодня ночью, – сказала Жанетт.
– Да. Похоже, почки все-таки отказали.
Через два коридора. В ту же ночь, когда пришел в себя Юхан.
– Значит, ничего странного?
– Вероятно, нет, скорее – из-за лекарств, которыми его накачали. Миккельсен обещал, что рапорт будет утром, и… Я только хотел, чтобы ты об этом знала.
– Больше ничего?
– Вроде ничего особенного. Незадолго до смерти к нему приходили. Медсестра, которая его обнаружила, сказала, что вечером ему принесли букет цветов. Желтые тюльпаны. От жены или адвоката. В тот вечер, согласно журналу, только они и приходили.
– Разве Аннет Лундстрём не упекли в больницу?
– В больницу – нет, не упекли. Скорее изолировали. Миккельсен сказал, что Аннет Лундстрём в течение нескольких недель почти не покидала виллу в Дандерюде, за исключением дней, когда навещала мужа. Утром к ней приходили, сообщили о случившемся, и… Да, воздух там действительно спертый.
Кто-то принес Карлу Лундстрёму желтые цветы, подумала Жанетт. Желтое обычно символизирует слабость. – Как ты? – спросил Хуртиг. – Здорово быть дома, да? – Здорово, – согласилась Жанетт и замолчала. Снова задумалась о Юхане и наконец спросила: – Я плохая мать?
– Да ну, – неуверенно хохотнул Хуртиг. – Юхан же почти подросток. Сбежал, кто-то его подпоил. Он опьянел, все пошло черт знает как, и теперь ему стыдно.
“Хочешь просто приободрить меня, – подумала Жанетт. – Нет, не выходит”.
– Иронизируешь? – Жанетт тут же поняла, что это не так.
– Нет. Юхану стыдно. По нему заметно.
Жанетт оперлась о капот. Может, он и прав, подумала она. Хуртиг барабанил пальцами по крыше машины.
– А что с женщиной из Бандхагена? – Жанетт сама заметила, насколько легко вернулась в роль полицейского. Как хорошо сосредоточиться еще на чем-то, кроме тревоги.
– Шварц допросил ее мужа, но я поговорю с ним еще раз.
– Я хочу присутствовать на допросе.
– Конечно. Но ты же не ведешь это дело.
– Можешь прислать мне на почту, что у тебя есть. Вечером прочитаю.
Когда Хуртиг уехал, Жанетт вернулась в дом, налила в кухне стакан воды и пошла к Юхану.
Мальчик спал. Жанетт поставила стакан на ночной столик, погладила сына по щеке.
Спустившись в подвал, она сунула грязную одежду Юхана в стиральную машину. Спортивная кофта, футбольные гетры. И рубашки Оке, которые еще оставались дома.
Высыпала остатки порошка, закрыла дверцу и присела перед вращающимся барабаном. Перед ней крутились обрывки прошлой жизни.
