Готические истории - Монтегю Родс Джеймс
Асмодей! Асмодей! От этого имени стыла в жилах кровь. Наконец-то Харрис понял, кому оно принадлежит. И в тот же миг вспомнил значение забытого им слова Opfer: как послание смерти было оно.
Харрис хотел попробовать еще раз пробиться к двери, но куда там – ноги не слушались, а черные фигуры с таким решительным видом преграждали ему путь, что он тут же оставил это свое намерение. Следующим его побуждением было позвать кого-то на помощь, но, вспомнив, что здание школы стоит на отшибе и что, кроме них, здесь никого нет, он отказался и от этого намерения. Ну что же, делать нечего, придется смириться, по крайней мере он теперь знал, что ему угрожает.
Двое братьев бережно взяли его за руки.
– Брат Асмодей призывает тебя, – шепнули они. – Но готов ли ты?
Обретя наконец дар речи, Харрис пробормотал:
– Какое отношение имею я к брату Асм… Асмо… – Он запнулся и не мог больше вымолвить ни звука – уста отказывались произнести это имя. Он просто не мог его выговорить. Не мог – и все тут. А тут еще этот бедлам в голове!..
«Я пришел сюда с дружеским визитом», – хотел он сказать, но, к своему крайнему удивлению, с его губ сорвались совсем другие слова, одним из которых было то самое упорно не желавшее всплывать в памяти:
– Я явился сюда как добровольная жертва и готов к закланию…
Вот теперь он окончательно погиб! Не только мозг, но и все мышцы отказывались ему повиноваться. Харрис чувствовал, что находится у самого входа в мир фантомов, или демонов, поклоняющихся Всемогущему Повелителю, имя которого братья с таким трепетом произносят.
Все дальнейшее происходило как в кошмарном сне.
– В том тумане, который застилает наши лики пред Черным троном, приготовим добровольную жертву, – откликнулся басом Калькман.
Братья замерли, прислушиваясь к могучему, похожему на рев пролетающих снарядов, звуку, который ширился и рос вдалеке…
– Он идет! Он идет! Он идет! – хором возгласили братья.
Неистовый рев внезапно прекратился, повсюду распространились тишина и леденящий холод. И тогда Калькман – лицо у него было темное и беспощадное – повернулся к остальным.
– Асмодей, наш Верховный брат, уже совсем рядом, – объявил он вдруг звенящим, как сталь, голосом.
Некоторое время все стояли молча – никто не шевельнулся, никто не проронил ни звука. Затем один из братьев приблизился было к англичанину, но Калькман предостерегающе поднял руку:
– Не завязывайте ему глаза – он добровольно приносит себя в жертву и потому заслуживает такой чести.
Только тут Харрис, к своему ужасу, осознал, что руки его уже связаны.
Брат молча отошел прочь; окружающие опустились на колени, в экстазе выкликая имя существа, появления которого они так ждали. Остался стоять только Харрис.
С омерзением и страхом внимая их громким призывам, он вдруг увидел, что стена в дальнем конце комнаты исчезла и на фоне усыпанного звездами ночного неба проступил контур исполинской человеческой фигуры. Облитая тусклым сиянием, она походила на статую в стальных латах, подавляющую своим величием и великолепием; от всего облика Верховного брата веяло таким духовным могуществом и такой гордой, суровой тоской, что Харрис почувствовал: это зрелище не для его глаз, еще немного – и зрение откажет ему, и он провалится в Ничто, в полную пустоту.
Фигура высилась так недоступно далеко, что определить истинные ее размеры было невозможно, и в то же время она казалась странно близкой, так что тусклое сияние, исходившее от скорбного и грозного лика, проникало прямо в душу оцепеневшему Харрису, который не мог избавиться от ощущения, что это пульсирует некая темная звезда, облеченная всем могуществом духовного Зла, хотя, с другой стороны, ему мерещилось, будто ужасный лик находится в такой же близости от него, как и лица окружающих его братьев.
Вскоре комната наполнилась жалобными стонами, Харрис понял: это стенают его многочисленные предшественники. Сначала послышался пронзительный вопль человека, задыхающегося в предсмертной агонии, но даже и в этот свой последний миг восславляющего имя темного существа, которое благосклонно внимало этому восхвалению. В комнате, где Харрис стоял беспомощной жертвой, готовой к ритуальному закланию, от стены к стене заметались отрывистые крики и хрипы удушаемых. И самое страшное было в том, что стенали не только их сломленные тела, но и измученные, сломленные души. По мере того как то тише, то громче звучал этот душераздирающий хор, вырисовывались и лица самих страдальцев – на фоне бледного сероватого свечения Харрис увидел вереницу проплывающих мимо бледных, жалких человеческих образов, манивших его к себе нечленораздельной речью, словно он уже был одним из них.
После окончания этой скорбной процессии гигант медленно сошел с небес и приблизился к комнате, где находились его поклонники и пленник. В наступившей темноте вокруг Харриса сновали чьи-то руки, он чувствовал, что его переодевают. Кто-то надел ему на голову венец, кто-то туго затянул на нем пояс, и, наконец, кто-то обвил его шею чем-то тонким и шелковистым, и он даже в этой кромешной темноте, без единого светлого проблеска, понял, что это удавка – символ жертвоприношения и смерти. В этот момент простертые на полу братья завели свое печальное и страстное песнопение. Не двигаясь и не меняя своего положения, гигантская фигура вдруг оказалась рядом с Харрисом, заполнив собой все пространство комнаты. Харрис уже не ощущал страха в обычном понимании этого слова. Из всех чувств у него осталось лишь предвкушение смерти – погибели души. Он уже не помышлял о спасении. Конец близок, и он это знал.
Вокруг Харриса поднялась волна распевно взывающих голосов:
– Мы чтим тебя! Мы поклоняемся тебе! Мы предлагаем тебе жертву!
Эти слова – Харрис воспринимал их как набор бессмысленных звуков – назойливо лезли ему в уши, обволакивали его сознание непроницаемой пеленой.
Величественный лик все так же медленно приблизился к нему почти вплотную, вбирая в себя своими скорбными глазами его душу. В тот же миг дюжина рук заставила Харриса опуститься на колени; он увидел над собой искаженное лицо Калькмана и почувствовал, что удавка затягивается.
В этот страшный миг, когда он уже лишился всякой надежды на чью-либо помощь, свершилось чудо: перед его угасающим испуганным взором, как луч света, внезапно возникло лицо постояльца, который во время ужина в гостинице сидел за дальним концом стола. И одно только воспоминание об этом волевом, энергичном, здоровом человеке вселило в англичанина утраченное мужество.
Это было короткое и, как полагал Харрис, предсмертное видение, однако каким-то необъяснимым образом оно пробудило в нем
