Донато Карризи - Подсказчик
Джозеф снова посмотрел на юношу, на лице которого застыл ужас.
— Но я не хочу этого знать, — возразил он.
— Потому что боишься. Боишься последствий, того, что можешь быть наказан, либо просто чувства вины.
— Это вполне нормально — бояться таких вещей.
— Нет, Джозеф, это не так.
Молодой человек даже не обратил внимания на то, что этот тип назвал его по имени: в тот момент он был слишком занят тем, что то и дело переводил свой взгляд с незнакомца на юношу и наоборот.
— А не ты ли сам говорил, что можешь сделать это, можешь лишить кого-либо жизни, и никто никогда не узнает об этом?
— Никто? А как же ты?
— Вспомни, это я похитил и привез его сюда. И потом, именно я закопаю его труп…
Джозеф опустил голову.
— И никто не узнает об этом?
— Ты же сам говорил, что это останется безнаказанным, стоит только возбудить твое желание попробовать.
Джозеф долго смотрел на свои руки; его дыхание учащалось по мере того, как его охватывала странная эйфория, незнакомая ему прежде.
— Я хочу нож, — сказал он.
Тип отправился за ним на кухню. Джозеф тем временем пристально посмотрел на юношу, который, рыдая, направил на него свой полный немой мольбы взгляд. Но молодой человек открыл для себя, что оставался совершенно равнодушным при виде этих беззвучных стенаний. Когда ему исполнится пятьдесят и болезнь его отца и деда завладеет им, некому будет оплакивать его смерть. Для окружающего мира он навсегда останется богатым повесой, не заслуживающим никакого сострадания.
Тип возвратился с длинным острым ножом и вложил его Джозефу прямо в руки.
— Нет ничего более приятного на свете, чем лишать кого-либо жизни, — заметил он. — Не какого-нибудь конкретного человека, как, например, врага или того, кто причинил тебе зло. Но человека вообще. Это делает тебя таким же могущественным, как сам Господь.
И, оставив Джозефа одного, он вышел прочь и закрыл за собой дверь.
Нож сверкал, освещаемый скользившим между разбитыми ставнями лунным светом. Юноша извивался, и Джозеф по звукам и даже запахам мог ощущать его смертельную тревогу. Кислое дыхание, вспотевшие подмышки. Он медленно приблизился к кровати, намеренно скрипя полом при ходьбе, чтобы юноша смог понять весь ужас происходящего. Затем приставил плоское лезвие ножа к груди жертвы. Должен ли он сказать ему что-либо? Ничего не шло на ум. Дрожь пробежала по всему телу Джозефа, и произошло то, чего он, собственно, никак не ожидал: у него случилась эрекция.
Джозеф слегка приподнял нож и медленно провел им по телу юноши, остановив его напротив желудка. Он перевел дух и стал медленно нажимать на кончик лезвия до тех пор, пока нож, прорезав ткань, не коснулся кожи. Юноша попытался кричать, но сумел издать всего лишь слезливую имитацию горестного вопля. Джозеф вонзил нож еще на несколько сантиметров вглубь, и края кожи разошлись в стороны, словно лопаясь от натуги. Показался слой белого жира. Однако рана еще не кровоточила. Тогда он стал еще сильнее вдавливать нож в тело, до тех пор, пока рукой не ощутил тепло крови и резкие выделения из брюшины. Юноша выгнул спину, невольно помогая Джозефу. Тот нажал еще и уперся кончиком ножа в позвоночник. Его жертва представляла собой связку натянутых мускулов и груду мяса. Тело юноши несколько секунд продолжало оставаться в изогнутом виде. Затем, обессилев, оно, словно бездушный предмет, грузно повалилось на кровать. И как раз в этот самый момент…
…Сигналы тревоги зазвенели все как один. Врач и медсестра метались вокруг больного с реанимационной каталкой. Никла, склонившись над полом, пыталась прийти в себя: шок от увиденного резко вывел ее из состояния транса. Мила держала ее руки за спиной, стараясь заставить женщину дышать. Врач уверенным жестом дернул пижаму на груди Джозефа Б. Рокфорда: оторванные пуговицы вмиг раскатились по всей комнате. Борис, не мешкая ни секунды, поспешил на помощь Миле. Врач, приложив к груди пациента переданные медсестрой пластины дефибриллятора, выкрикнул «Давай!», а затем последовал первый разряд. Горан подошел к Миле.
— Давай уведем ее отсюда, — сказал он, помогая девушке поднять монахиню. Покидая комнату вместе с Розой и Стерном, Мила в последний раз посмотрела на Джозефа Б. Рокфорда. Его тело подбрасывало вверх от разрядов тока, но, несмотря на лежавшее поверх него покрывало, можно было увидеть то, что отдаленно напоминало эрекцию.
«Проклятый ублюдок», — промелькнуло в ее голове.
Сигнал на кардиомониторе остановился на конечной отметке. Но именно в этот момент Джозеф Б. Рокфорд открыл глаза.
Его губы начали шевелиться, не издавая ни звука. Его голосовые связки были повреждены после проведенной трахеотомии, позволившей ему дышать.
Этот человек, должно быть, был уже мертв. Все оборудование вокруг свидетельствовало о том, что отныне это — всего лишь кусок безжизненного мяса. Однако он все еще пытался что-то сказать. Хрипы умирающего делали его похожим на тонущего человека, который, отчаянно барахтаясь, пытается поймать ртом хотя бы еще один глоток воздуха.
Так продолжалось недолго.
В конце концов невидимая рука вновь потащила его за собой; душа Джозефа Б. Рокфорда, казалось, была поглощена его смертным ложем, оставившим пустое тело, как бесполезный мусор.
32
Едва придя в себя, Никла Папакидис сразу же оказалась в распоряжении специалиста по составлению фотороботов федеральной полиции, чтобы помочь в создании словесного портрета человека, виденного ею вместе с Джозефом.
Того самого его знакомого, которого он окрестил «типом» и который, как подразумевалось, был Альбертом.
Длинная борода и густая шевелюра мешали монахине обрисовать с точностью все наиболее значимые черты его лица. Она не знала, как выглядела его челюсть, нос представлял собой лишь расплывчатую тень. От ее внимания ускользнул и разрез глаз этого типа.
Она с достоверностью могла утверждать только, что они были серые.
Тем не менее полученный результат наверняка был бы разослан по всем полицейским машинам, портам, аэропортам и пунктам пограничного контроля. Роке оценивал возможности рассылки копий портрета также и в СМИ, что, в свою очередь, могло повлечь за собой запрос о даче официальных разъяснений о способе получения подобного фоторобота. Если бы пресса узнала, что в этом деле фигурирует медиум, в СМИ тут же сделали бы вывод о том, что у полиции на руках нет никаких доказательств, что они бродят в потемках, поэтому от отчаяния и были вынуждены обратиться к экстрасенсу.
— Ты должен рискнуть, — советовал ему Горан.
Старший инспектор вновь наведался к следственной группе, находившейся в доме Рокфордов. Он не хотел встречаться с монахиней, поскольку с самого начала дал понять, что не хочет ничего знать о проведении этого эксперимента: как обычно, вся ответственность в таких случаях ложилась бы на плечи Горана. Криминолог с охотой принял это условие, поскольку отныне он полагался на интуицию Милы.
— Послушай, девочка, я подумала вот о чем, — сказала Никла, обращаясь к своей любимице, когда обе наблюдали из окна фургона за оживленной дискуссией стоявших на лужайке возле дома Горана и Роке.
— О чем?
— Я не хочу денег из обещанного вознаграждения.
— Но если это тот самый человек, которого мы ищем, то они принадлежат тебе по праву.
— Я не хочу их.
— Ты только подумай о том, что ты можешь сделать для людей, за которыми ухаживаешь каждый день.
— А что им, собственно, требуется, кроме того, что у них уже есть? У них есть наша любовь, наша забота, и поверь мне, когда Божье создание приходит к концу своего жизненного пути, другого ему и не нужно.
— Если эти деньги получишь именно ты, тогда я смогу надеяться на то, что из всей этой истории может еще получиться что-то хорошее…
— Но зло порождает другое зло. И это его главное свойство.
— Однажды я слышала, как кто-то говорил, что зло всегда находит способ выставить себя напоказ. А добро — никогда. Поскольку зло само оставляет после себя следы. В то время как добро можно только удостоверить.
Наконец Никла улыбнулась.
— Это — глупость, — тут же возразила она. — Смотри, Мила, это факт, что добро слишком быстротечно, чтобы можно было его как-то заметить. Оно не оставляет после себя мерзости. Оно — чистое, а зло, наоборот, гадкое… Но я могу ощутить добро, потому что вижу его все дни напролет. Когда кто-нибудь из моих бедняг оказывается при смерти, я пытаюсь по возможности быть с ним как можно дольше. Я держу его за руку, выслушиваю все, что он хочет сказать, а если он рассказывает мне о своих прегрешениях, то не осуждаю его за это. Коль скоро они понимают, что с ними происходило, вели ли они праведную жизнь, не причиняли зла или делали все наоборот, но потом раскаялись… они всегда улыбаются. Не знаю, отчего это происходит, но это так, уверяю тебя. Ведь доказательство добра — это улыбка, с которой они не боятся смерти.
