Майкл Грубер - Ночь Ягуара
— Джимми, это безумие…
— Ш-ш-ш! Знаю. Последнее — все эти сны с ягуаром у нас троих прекратились потому, что я позволил матушке задействовать амулеты с защитными чарами, так называемые енкангуэ. Один из них — над кроваткой Амелии, другой — у меня на шее, третий — вот здесь.
Он похлопал по постели.
Она отстранилась от него и вытаращила глаза с таким видом, словно вот-вот расплачется:
— Не могу в это поверить! Это необъяснимо!
— Можешь говорить это и дальше. А я предлагаю, если угодно, в интересах науки убрать енкангуэ и посмотреть, не посетят ли тебя эти сны снова. Должен, правда, предупредить, что Елеггуа не нравится, когда кто-то отвергает его дары, а он страж проходов между нашим миром и миром снов. Во второй раз это может не сработать. Ну что, хочешь попробовать?
Лола испустила такой вздох, словно рационализм представлял собой газ и теперь вытекал наружу через прокол, образовавшийся где-то у нее внутри. Потом она снова упала на подушку и натянула на лицо легкое одеяло.
— Чего я хочу, так чтобы ничего этого вовсе не происходило, — вырвалось у нее.
Он мягко, но настойчиво потянул одеяло вниз, чтобы видеть ее глаза.
— С этим, детка, ничего не получится. Что происходит, то происходит, и нам придется играть в эту игру. Но если мы сыграем как надо, то выкарабкаемся.
— Но почему? — простонала она. — Почему этому индейцу понадобилась Эйми? Бога ради, она ведь ничего ему не сделала, она вообще еще дитя! Почему?
— Вот и мы с Амелией на днях обсуждали вопрос о том, что Исаак тоже был невинен, так почему же Бог возжелал его смерти? Невинные гибнут ежедневно, причем без всяких церемоний. Просто существуют некие правила, по которым живет мир, нечто такое, чего мы не понимаем. Но пытаемся. Вот почему у нас есть сантерия и все в этом роде. Включая, конечно, науку. Однако создается впечатление, что научная цивилизация по части истребления ни в чем не повинных людей ничуть не уступает всякому там вуду. А если вдуматься, так и превосходит. Существуют некие силы. Ты можешь игнорировать их, делать вид, будто их нет, пытаться воздействовать на них или умиротворять их и надеяться, что они оставят тебя в покое. Амелия говорит, все мы хоббиты. Между тем, и это уже имеет к нам самое прямое отношение, магический ягуар весом в четыре сотни фунтов хочет сожрать наше дитя.
— Прекрати! Мне страшно!
В комнате было тепло, но Лола не могла унять дрожь.
— Подумать только, ей страшно! Обалдеть можно.
— Что же нам делать?
Голос у нее стал высоким, чуть ли не детским, а на лице появилось такое выражение, какого Паз еще никогда не видел. Так мы выглядим, когда патина материализма дает трещину, открывая взору древний ужас: он сам прошел через это.
Сжав ее руку, Паз ответил:
— Я думал об этом. Ясное дело, главная фигура тут — моя матушка. Мы подключим к этому ее приятелей по сантерии и посмотрим, что они порекомендуют. До этого я хочу держаться поближе к Амелии, поэтому ей придется некоторое время не ходить на занятия. А еще я хочу поговорить с Бобом Цвиком. Думаю, я приглашу его завтра на рыбалку. И Амелию возьмем.
— А почему с Цвиком?
— Он чертовски умный малый, а я хочу предпринять последнюю попытку убедить себя в том, что все это не более чем дерьмо.
Кукси дождался, пока не стемнеет, и затем, с маленьким вещмешком цвета хаки на плече, направился по улице Ингрэм к школе «Провиденс». Луна еще не взошла, и в тени огромного дерева царила полная тьма. Ощупью, спотыкаясь о выступающие над землей корни, он добрался до серой колонны главного ствола, сложил ладони у рта и издал крик, подражая голосу птицы гоацин. Очень скоро сверху, из мрака густой кроны, донесся отклик, тихий, шелестящий звук, а потом оказалось, что Мойе, хотя и совершенно невидимый в кромешной тьме, стоит перед ним.
— У тебя хорошо получился голос гоацина, Кукси, — сказал Мойе. — На миг мне показалось, что я сплю или даже вернулся домой.
— Спасибо. Я боялся, что немного утратил навык. Рад видеть, что полиция до сих пор тебя не схватила.
— Нет. Человек забирался сегодня на это дерево. Он нашел мой гамак и мешок отца Тима и забрал их. Я находился совсем рядом с этим человеком, но заставил его не смотреть на меня. Уай'ичуранан очень плохие охотники, их счастье, что они получают еду из машин. Двое из них приближаются к дереву прямо сейчас. Думаю, они поймают тебя.
— Не сомневаюсь, что ты прав, но это не имеет значения. Однако сомневаюсь, чтобы они поймали тебя. Послушай, Мойе, чиниткси убили Обезьяньего парня и похитили Огненноволосую женщину. Можешь ты найти их и вернуть ее мне?
— Я могу найти их, да. Они к югу отсюда, не так далеко. Возможно, я смогу освободить ее. Но куда она пойдет, того не знаю. Она следует своим путем.
— Это правда. Ступай сделай, что сможешь. И спасибо тебе.
Кукси почувствовал движение воздуха у своего лица и понял, что остался в темноте один. Достав из сумки фонарик и другие приспособления, профессор приступил было к работе, но спустя считанные мгновения лес корней вокруг пронзили лучи мощных фонарей: он был схвачен, прижат к древесному стволу и умело обыскан двумя крепкими полицейскими.
— Где индеец? — требовательно спросил один из них.
— Я не видел никакого индейца, — ответил Кукси с честнейшим лицом.
— Что вы здесь делаете? — осведомился коп.
— Я собираю ночных насекомых. В кронах таких деревьев, как это, родственных смоковницам, обитают древесные осы, объект моих научных интересов.
Прекрасно зная, что лжец он никудышный, Кукси по возможности всегда старался говорить правду. Но довольно часто говорил не всю правду.
В голове Мойе находилась карта, по которой он мог узнать, куда надо идти, но это была не обычная карта. Не рисунок земной поверхности с высоты птичьего полета, выполненный в определенном масштабе.
Эту карту Мойе составил ночью, странствуя по умам мертвых людей, вехами ее служили ужас и желание, похоть и ненависть, любовь и гармония, и, хотя это трудное занятие, ему удается привести знаки, обозначающие улицы и дома обиталищ уай'ичуранан, в соответствие с собственными пространственными ориентирами. Нагой, если не считать набедренной повязки и плетеного мешка, он спешит на юг, следуя по приятно ровным, характерным для этой земли каменным дорогам.
Некоторые люди видят, как он движется по федеральной трассе, однако всякий раз, когда кто-то оборачивается, не померещилось ли ему столь необычное зрелище, он уже ничего не обнаруживает. «Слушай, надо же, — говорит один другому, — а мне показалось, будто индеец чешет по автостраде», но если кто-то один и замечает Мойе, никогда не бывает, чтобы его увидела вся компания, да и те, кто увидел, очень быстро забывают об этом. Описание находящегося в розыске Мойе имеется в Майами у каждого копа, но ни один из полицейских, мимо которых он проходит, направляясь на юг, не только не пускается в погоню, но даже не пытается его окликнуть.
Затем, без особых затруднений, он находит дом. Двое чиниткси лежат внутри, еще один стоит перед входом, в тени крыльца, курит сигару и смотрит по сторонам. Кроме того, Мойе ощущает присутствие внутри девушки. Он проскальзывает к задней стороне дома — посмотреть, нет ли там другого входа.
Дверь там есть, но из тех, которые не открываются, — Мойе уже видал такие, знал, что в этой земле одни двери открываются, а другие нет, и мог лишь гадать, в чем тут дело.
Может быть, думает он, уай'ичуранан так же невежественны в изготовлении дверей, как неумелы в охоте. Возле двери лежит масса полезных вещей, который уай'ичуранан оставляют, чтобы их мог взять любой: металл, стекло, бумага и груды покрышек.
По наблюдениям Мойе, это у них в обычае: каждое утро огромные машины катят по улицам, и люди стаскивают в них мешки и корзины с едой и другими нужными предметами, возможно для того, чтобы дать их другим, кому этого недостает. А возможно, так еда попадает в их машины.
Не теряя времени на размышления над этими загадками, он легко взбирается по груде покрышек на крышу и направляется прямиком к находящейся там маленькой стеклянной хижине; поплевав на руку, стирает со стекла грязь, заглядывает и видит внизу то, что искал.
В помещении гаражного офиса Дарио Раскона вырвал из тревожного сна звон разбитого стекла. Он мигом вскочил с потертого кожаного диванчика, на котором спал, вытащил пистолет и, не став будить храпевшего Иглесиаса, прошел через дверь в рабочий отсек.
Несколько мгновений он напряженно вслушивался в темноту, а потом щелкнул выключателем. Из восьми трубок дневного света, находящихся в двух потолочных светильниках, зажглись только три, но этого вполне хватило, чтобы увидеть индейца — низкорослого, коричневого, почти голого, стриженного под горшок мужчину с татуировками на лице. Он стоял под разбитым световым люком, вокруг валялись поблескивающие осколки стекла.
