Грегг Гервиц - Обвинение в убийстве
– …Я сняла для тебя пару тысяч сегодня утром. Они в сейфе для оружия.
– Спасибо. Что с Доббинсом?
– Они не смогут до него добраться. Его больничная палата как Форт-Нокс. А где Баурик?
Срок пребывания Баурика в центре реабилитации заканчивался в полночь.
– Они его не найдут.
– Зачем Мастерсонам оставаться здесь, где все их ищут?
– Они ненавидят Лос-Анджелес, потому что их сестру убили здесь, они ненавидят лос-анджелесских полицейских, потому что те не справились с делом их сестры, и ненавидят здешнюю судебную систему, потому что лос-анджелесские суды отпустили убийцу на свободу.
– Где сейчас убийца?
– Его застрелили.
– Какое совпадение.
– Именно. У них здесь связи, они знают, как делаются дела. Плюс папки с документами, которые они украли, – все лос-анджелесские.
– Теперь ясно, почему убили Рейнера, – сказала Дрей. – Заметают следы.
– Да. Они знают, что вещественных доказательств нет, а обвинения им не предъявляли. Они заметают следы.
Дрей откинула голову, словно ее ударили. Раздражение окрасило ее щеки румянцем.
– Есть еще один конец, который они постараются отрезать.
Тим почувствовал, как у него пересохло во рту. Осознание.
Он был уже на ногах, бежал по коридору.
Он вытащил патроны и оружие из сейфа. Монетки положил в задние карманы джинсов. Дрей смотрела на его руки, патроны, оружие.
– Возьми бронежилет, – сказала она.
– Он меня будет тормозить.
– Может быть, ты умрешь и в другой жизни станешь женщиной в Афганистане.
Тим стоял, перекинув через плечо пакет с оружием и патронами. Он пошел к двери, но она замерла в проходе, блокируя выход. Неожиданная близость ее лица, груди, напоминающая момент перед объятием. Он чувствовал запах жасминового лосьона, ощущал жар, исходящий от ее раскрасневшихся щек.
– Ты берешь чертов жилет, – произнесла она. – И не спорь.
42
Когда Тим свернул с дороги Граймс-Кэньон на петляющую змейкой дорожку, ведущую к сожженному дому, он чувствовал, как пустота начинает пульсировать в том месте, где должен быть желудок. Он остановился на заросшем травой бетонном основании, где когда-то стоял дом; мертвые сорняки трещали под колесами.
Впереди в маленькой эвкалиптовой роще стоял одинокий гараж. Тим надел перчатки и бронежилет.
Покрытые грязью окна стали светонепроницаемыми. Дверь гаража скрипнула на ржавых петлях. Запах сырости. Из треснувшей трубы водопровода на жирный бетонный пол стекали струйки грязи.
Тот же истрепанный диван. Та же дырка в задней стенке. Та же обволакивающая темнота.
Кинделла не было.
Боковой столик был перевернут, дешевые деревянные панели раскололись и осыпались опилками. На полу валялась разбитая лампа. Голая лампочка все еще светилась.
Признаки борьбы.
Тим прижал кончики пальцев в перчатках к темному пятну на диване, затем к белой поверхности задней стены, чтобы различить истинный цвет пятна. Кроваво-красный.
На стойке лежал пакет молока, тоненькая, как ниточка, струйка жидкости вытекала из приоткрытого горлышка. Тим поднял пакет. Почти пустой. Он уставился на лужу молока на полу. Пакет пролежал как минимум полчаса.
Они забрали Кинделла. Если бы они просто собирались его убить, они бы сделали это здесь. Заросли эвкалиптов помогли бы заглушить звук выстрелов.
У них был другой план.
Тим направился к выходу, но белый шов недавно выпотрошенной обивки дивана привлек его внимание. Он подошел и потянул за этот шов. Появился носок его дочери.
Носок его дочки. Спрятанный в надорванной подушке, как какой-то грязный журнал, пакетик марихуаны, пачка наличных.
Его ноги дрожали, поэтому он присел на диван, схватив носок обеими руками, вжав большие пальцы в ткань. Маленькая комната закружилась у него перед глазами. Запах растворителя. Молоко, капающее со стойки. Ноющая боль в ссадине над глазом. Запах стола, обработанного антисептиком.
Он прижал руку ко лбу. Колени тряслись так сильно, что он не мог сдержать дрожь. Он попытался встать, но силы в ногах не было, и он снова сел, сжимая носок Джинни, дрожа не от ярости, а от неослабевающего желания обнять дочь – желания, которое сидело в нем глубже, чем горе или боль.
Через десять или тридцать минут он вышел под солнце и пошел через осыпающийся фундамент к своей машине. Посидел минутку, пытаясь выровнять дыхание.
Ему не сразу удалось попасть ключом в зажигание.
На шоссе Тим давил на газ, пока спидометр не показал сотню. Оба окна были опущены, кондиционер включен на полную мощность. Дыхание пришло в норму только тогда, когда он промчался мимо въезда на Первую улицу.
Он остановился и позвонил Дрей.
– Они забрали Кинделла.
Казалось, пауза тянется вечно.
Ее смех был похож на кашель:
– Что они с ним сделают?
– Не знаю. Не могу поверить, что машина Аиста не всплыла. Если бы чертова пленка была четче, я смог бы разглядеть номер машины.
– Подожди секунду. Пленка? Какая пленка?
– Запись камеры наблюдения. Я нашел его машину на пленке, которую взял из видеопроката.
– Был день или ночь, когда сделали запись?
– Ночь.
– Какое было освещение?
– Что?
– Освещение. Как ты увидел машину?
– Не знаю. Фонарь, думаю. Какое это имеет значение?
– Потому что, умник, если у фонаря натриевая дуга, от его света синяя машина на пленке будет казаться черной.
У Тима приоткрылся рот.
– Откуда ты знаешь?
– Курс по системам безопасности секретных служб в Белтвилле прошлой весной. Ты забыл, что я высокопрофессиональный следователь? Поезжай и проверь фонарь. Начну копать синие «крузеры».
– Уже еду.
К счастью, фонарь стоял в паре десятков метров от входа в «Киносенсацию», поэтому Тим мог глазеть на него без риска быть замеченным подростком, которого он обокрал в субботу утром. Он не учел того факта, что днем, когда фонарь был выключен, трудно – если вообще возможно – было определить, какая в нем лампа. Тим надел куртку на молнии, чтобы спрятать бронежилет.
Паренек в кофте с черным капюшоном проехал мимо Тима на скейтборде, с интересом его рассматривая. Тим подождал, пока тот завернет за угол, потом достал пистолет и выстрелил в фонарь. Появилось облачко белого порошка, осколки стекла посыпались на тротуар.
Тим вернулся в машину и набрал номер.
– Да, он точно натриево-дутовой.
Тим терпеливо ждал за угловым столиком. Перед ним на тарелке скучал комбинированный завтрак, хотя было время ужинать. Он просмотрел первую страницу газеты «Санди».
«Судебный исполнитель клянется остановить „тройку мстителей“».
Была открыта горячая криминальная линия для звонков. Человек, представляющий Полицейский департамент Лос-Анджелеса, полагал, что Мастерсоны финансировали операции, используя деньги, которые получили в качестве компенсации от таблоида, опубликовавшего фотографии с места убийства их сестры.
На второй странице сообщалось о торговце автомобилями из Балтимора: вдохновленный казнями Лейна и Дебуфьера, он застрелил двух мужчин, пытавшихся его ограбить. Одному из налетчиков было семнадцать, другим был его пятнадцатилетний братишка.
Тим перешел к некрологам. Конечно же, там был Дюмон – в дорогом костюме, строгий, импозантный и, как всегда, немного самодовольный, словно знал нечто недоступное остальному человечеству. Причиной смерти был назван рак легких, а не самоубийство, и не было никакого упоминания о его причастности к «тройке мстителей».
Прошло еще десять минут, и Тим нажал кнопку повторного вызова.
– Судебный исполнитель Рэкли.
– Это опять я.
– Синие «крузеры» бывают двух оттенков: стальной синий и синий. У Эдварда Дейвиса, так называемого Дэнни Данна, так называемого Аиста, синий «крузер». Для регистрации он выбрал новое имя – Джозеф Харди. Ха-ха. Судя по фотографии на водительских правах, у Нэнси Дрю денег больше.
Тим резко сел, оттолкнув от себя тарелку рваных блинов.
– Адрес?
– Ты был прав насчет Эль-Сегундо. 147 Орчард-Оук-Серкл.
43
Поскольку лицо Аиста смотрело со всех экранов и подъездов штата, сбежать за последние два дня ему вряд ли бы удалось. Его характерная внешность делала маловероятным переодевание. Все, что знал о нем Тим, ограничивалось его выдающимися техническими данными, но на другие области его таланты не распространялись. Тим полагал, что тот сидит дома, ожидая, пока свернут кампанию. Тогда он сможет ускользнуть на самолете, где много-много песка и коктейлей с зонтиками.
Дом, как Тим и предполагал, стоял на отшибе за пустырем. Здание обосновалось в тени крутого холма. Неприветливый вид этой территории, скорее всего, и спас ее от дальнейшего освоения. Возле входной двери не оказалось таблички с номером, так же как не было ее и на почтовом ящике. Дом справа был выставлен на продажу, а дом слева ремонтировался.
