Грег Айлс - Кровная связь
– Есть и другие кандидаты на роль человека, который нажал на курок.
По какой-то причине мне требуется некоторое время, чтобы понять, на что намекает Майкл. Наконец я соображаю.
– Моя мать? – шепчу я.
Он кивает.
– Это легко представить. В течение нескольких лет она отрицает саму возможность растления, но однажды ночью сама становится тому свидетельницей. Может быть, она была пьяна или накачалась наркотиками по рецептам. Они ссорятся, она хватает ружье, висящее над камином, и убивает его.
– Притом что я нахожусь в комнате?
– Мы не знаем, была ты там или нет. Впоследствии твой дед переносит тело Люка в розовый сад и выдумывает историю о грабителе, чтобы защитить свою дочь. Если хочешь знать мое мнение, то при таком сценарии твой дед герой.
– Кто еще мог сделать это? Пирли?
– Конечно. По тем же самым причинам психологического порядка, что и твоя мать. Годы отрицания – или, быть может годы сознательного сокрытия правды, – но в конце концов она ломается и убивает его. Твой дед мог перенести тело Люка в розовый сад, чтобы защитить служанку, которая работала на его семью в течение пятидесяти лет. Она же была нянькой, то есть той, кто заботился о тебе в первую очередь.
– Ты прав. Боже, теперь я понимаю, почему все буквально сходили с ума, стоило мне только заговорить о проведении судебно-медицинской экспертизы в спальне. Кто знает, какие еще улики и доказательства обнаружила бы бригада экспертов.
Майкл смотрит на меня так, словно ему есть еще что сказать, но некоторое время хранит молчание. Наконец он говорит:
– Я подумал, что тебе следовало бы поразмыслить над тем, что еще можно обнаружить, прежде чем ты отправишься в крестовый поход за правдой. Как уже сказала Пирли… некоторые вещи лучше не знать.
– Нет. Я должна знать.
– И правда сделает тебя свободной?
– Именно это сказал мне вчера вечером доктор Малик.
Майкл качает головой.
– Я бы не рискнул использовать Малика в качестве ориентира или гида. И не забывай, что все эти рассказы имеют смысл только в том случае, если насильником был твой отец. А если тебя растлевал дед, то это отец застал его на месте преступления. И Киркланд убил Люка, чтобы заставить молчать. Других вариантов нет.
Внезапно я чувствую, что мне не помешали бы еще часов десять сна.
– Понятия не имею, что делать дальше.
– Ты должна выяснить, кто насиловал тебя. Прости за грубость, но я бы поставил на деда.
Что-то в тоне Майкла раздражает меня.
– Ты уже высказал свою точку зрения, о'кей? Не детективу-любителю решать такую проблему. Ты говоришь, что мой дед любил деньги и проводил ненужные хирургические операции, чтобы получить их. Согласна, это неэтично, но какое отношение имеет жадность к растлению детей? Луиза Батлер рассказала о том, как дедушка забил лошадь до смерти. Я его ненавижу за такое, но разве это доказывает, что он стал растлителем несовершеннолетних? Гитлер любил животных. А ты знаешь, что мой отец убивал людей?
– Во время войны, – негромко замечает Майкл.
– Да, но его подразделение совершало военные преступления, включая изнасилование. А он занимался на острове сексом с шестнадцатилетней девчонкой. Но это все косвенные улики. А мне нужны прямые доказательства.
– Как насчет твоей спальни? Это источник и первопричина всего происходящего.
– Она не может рассказать того, что я хочу знать. Предположим, я найду дедушкину кровь и папину тоже. Она не сможет подтвердить ни одну, ни другую версию.
– А если там есть что-либо помимо крови?
Его слова заставляют меня умолкнуть.
– Сперма, например?
Майкл кивает.
– Разве в этом случае сперма не станет решающим доказательством?
– Если мы сможем спустя столько лет получить жизнеспособные образцы ДНК, то да. Но сперма, в отличие от крови, не обладает жизнеспособностью и сохранностью последней.
– Но все равно это возможно. Кровать та же самая, в которой ты спала маленькой?
По коже пробегает неприятный холодок, когда я вспоминаю разговор с матерью после своего первого приезда в Натчес.
– Нет. Маме пришлось избавиться от матраса из-за пятен мочи. Она сказала, что маленькой я часто мочилась в постель. Но я этого не помню.
– Энурез, недержание мочи, – бормочет Майкл. – Это заболевание давно связывают с сексуальным насилием. Иногда это крик о помощи. – Он опускается на край постели. – И у тебя не осталось никаких воспоминаний о домогательствах?
Из горла у меня вырывается истерический смех.
– Какое это имеет значение? Доктор Малик предположил, что я страдаю множественным расщеплением личности. Полагаю, что так думает и Кайзер. Ради всего святого, мы же говорим о множественных личностях! То, что я думаю, что знаю, может не соответствовать действительности. А подлинная правда, возможно, сокрыта в таких местах в моей голове, куда мне даже нет доступа, – в качестве самой себя, по крайней мере.
Майкл качает головой. В его глазах проскальзывает нечто похожее на жалость.
– Так вот как ты себя чувствуешь… Что, существуют участки мозга, к которым у тебя нет доступа?
– Иногда. Собственно, это не другие места и не скрытые личности. Да, у меня бывают провалы в памяти. Да, существуют отрезки времени, в течение которых я не помню, что делала. Но я уверена, что это всего лишь пьянство, а не множественное расщепление личности. Это больше похоже на глубину, понимаешь? Я чувствую, что правда похоронена у меня в голове, но, черт возьми, слишком глубоко. Совсем как в свободном нырянии. Пять сотен футов – это Святой Грааль для женщины. Я отчаянно хочу опуститься глубоко. Но с таким же успехом это может быть и Марианская впадина. Я просто не смогу настолько долго задержать дыхание, не смогу нырнуть так глубоко. Мои истинные воспоминания живут на четырехстах футах, а я недостаточно сильна, чтобы опуститься туда.
– Это не вопрос силы, – говорит Майкл. – Когда ты впервые заговорила со мной о подавленных воспоминаниях, я не придал этому особого значения. Но чем больше я читаю об этом в Интернете, тем больше мне нравится эта идея. Существуют многочисленные доказательства того, что во время тяжелой травмы информация кодируется совершенно иным, чем в другое время, способом. У людей с тяжелой степенью «вьетнамского синдрома» обнаружены физиологические изменения в мозжечковых миндалинах. Совершенно очевидно, что во время травмы такого рода нейротрансмиттеры сошли с ума и воспоминания распихивались по черным дырам и закоулкам. Они проявляют себя только в случае, если человек оказывается в ситуации, аналогичной той, во время которой получил травму. Скажем, когда дети, испытавшие сексуальные домогательства, став взрослыми, занимаются сексом. Или когда ветераны войны проходят мимо машины, у которой громко стреляет глушитель, или над головами у них слишком низко пролетает вертолет теле- или радиокомпании. Эти триггеры вызывают к жизни эмоции, которые человек испытывал во время травмы, но необязательно сами воспоминания. Это и есть так называемая «память тела». Собственно говоря, все это чертовски интересно.
– Я совершенно точно испытывала нечто подобное. Особенно во время занятий сексом.
– О чем был твой сегодняшний кошмар?
Я зажмуриваюсь, и перед глазами всплывает видение, похоже, навсегда запечатлевшееся у меня в голове. Я пересказываю, как мне снился грузовичок, пруд и отец, идущий по воде.
Майкл качает головой.
– Я не специалист по толкованию снов, но хождение по водам – это явно образ Христа. А доктор Гольдман занимается интерпретацией подобных вещей?
– Иногда. Я устала от разговоров обо всем этом, Майкл. Я хочу сделать что-нибудь.
– Я понимаю. Прости меня за любительские детективные изыскания, но…
– Это я должна просить у тебя прощения. На самом деле я вся на нервах. Я потихоньку схожу с ума.
– Еще пара вопросов.
– Давай, только побыстрее.
– Что ты знаешь о детстве своего отца?
– Они жили в сельской местности. Он вырос в Крэнфилде. Его отец был сварщиком и погиб при аварии на нефтяной вышке в Мексиканском заливе. По-моему, папе было девять лет, когда это случилось. Какое-то время мать воспитывала его одна, но когда ему исполнилось одиннадцать, она умерла от рака легких. Его взял к себе дядя.
– В том доме были другие дети?
Теперь я поняла, к чему он ведет.
– Я думаю, да.
– У него были братья или сестры, когда он жил с родителями?
– Два старших брата. Их забрали другие родственники, и братья почти не поддерживали отношений.
– Тебе известно что-нибудь о детстве твоего деда?
Я качаю головой.
– Только то, что превратилось в легенду. Его родители погибли, когда везли его на крещение. Лобовое столкновение с грузовиком. Дедушку выбросило из машины, и он приземлился на поросший клевером склон. Не получив ни царапины.
