Марк Олден - Демон
Он подошел к двери из спальни, выключил фонарь, подождал, когда глаза привыкнут к темноте. Потом вышел в коридор — босыми ногами было несравненно приятнее ступать по ковру, чем по камням дворика. Закрыв дверь, прислушался. Не услышал ничего, но это ничего и не значило, так что он проверит каждую комнату на этом этаже. Падерборн, Осмонд и Лайделл Колмс — все пришли к единому мнению. Живых в доме не оставлять. Ни в коем случае не нужны свидетели того, что они здесь побывали. Ники Макс вытер рукавом пот со лба. Во рту на удивление пересохло. В желудке образовался ком льда, и еще, вероятно, он наложил в штаны и сам не заметил. Старею, подумал он.
А почему он здесь оказался, кстати? Потому что он и Эдди кое-что вместе пережили во Вьетнаме, потому что там они стали как братья, потому что тогда было самое лучшее время в жизни Ники, с тех-то пор ничего подобного. Америка не очень позаботилась о людях, которых послала туда, это уж точно. У тебя были приятели, вот и все. Ты страхуешь мою спину, я твою, и если дело не сделаем мы, оно и останется несделанным. Вот почему я здесь, подумал Ники Макс. Я здесь потому, что Эдди сделал бы то же самое для меня.
Он осмотрел спальню для гостей, маленький кабинет, комнату служанки. Везде пусто. Он даже заглянул в шкаф для белья. Закрыв дверцу этого шкафа, он опять ее открыл и взял две сложенные розовые простыни. Осталось проверить одну комнату на этом этаже, потом вниз, встретиться там с остальными. К тому времени Падерборн успеет разобраться с другими помещениями, за исключением «Хора». Тогда придет мгновение Хермана Фрея. Он должен отвести их в винный погреб, откуда есть вход в «Хор». Войти, выйти, и побыстрее в аэропорт.
Он остановился у последней комнаты, располагалась она прямо перед лестницей. Снизу донеслись голоса, и он задержал дыхание, но тут услышал отчетливо Падерборна: «Проверь оба окна». Затем — тишина. Ники попытался сморгнуть пот с глаз, ничего не получилось, и он вытер лицо простыней. Нервы грозили совсем разгуляться, и его уже не волновало, наложит он в штаны или нет.
Он открыл дверь и чуть не выскочил из собственной кожи. В комнате кто-то есть. Дерьмо. Он чувствовал присутствие, не зная, кто этот мерзавец и даже где находится. Ники уже был готов убивать, все равно кого, но потом расслабился. С улыбкой сказал себе, что опять все контролирует. Лунный свет. Он проникал в комнату через открытые ротанговые двери, выходящие на железный балкон, и освещал кого-то в большой кровати под москитной сеткой.
Ники Макс увидел маленькую фигурку в белой ночной рубашке, покоившуюся на нескольких подушках — голова двигалась из стороны в сторону в такт мелодии, которую этот человек беззвучно напевал. Отец Асбуна. Похож на труп. Очень больной человек, сказал о нем Фрей. Слишком больной, чтобы помешать кому-либо. Без помощи не передвигается. Ники увидел два кресла на колесиках, ночной столик, уставленный лекарствами, и другой стол, на нем остатки пищи. Явственно почуял запах судна, оставшегося не опорожненным, и гнилостный запах, неотделимый от очень старых и очень больных — запах этот напомнил ему отца, который вот так же гнил много лет, пока не сделал наконец всем одолжение, умерев.
Ники не понадобился фонарь, хватало лунного света. Он закрыл дверь, положил фонарь и простыни на пол, потом, держа пистолет за спиной, подошел к старику. Отвел сетку, вгляделся в сморщенное, лысое, беззубое существо. И еще у него были блестящие глаза слабоумного. Значит, старик не просто болен, он сенильный или чертовски близок к сенильности. Он смотрел в открытую дверь балкона на фейерверк над городом и яхтами в гавани, улыбался ярким цветам и напевал что-то из мелодий давних карнавалов, когда он был намного моложе и мог танцевать всю ночь.
Отец Асбуна повернулся со своей беззубой ухмылкой к Ники, а тот подумал — музыка твоей жизни сейчас кончится, старик. Ники улыбнулся ему, потому что разум старика не совсем угас. Ну уж нет. Он узнал сутану священника и прошептал: падре. Протянул свои костлявые руки к Ники Максу, а тот выстрелил ему два раза в голову. Никаких свидетелей. Ни одного.
* * *Ники Макс сошел с винтовой каменной лестницы в прохладную, просторную гостиную комнату, грубые цементные стены которой были увешаны произведениями доколумбова искусства. Он прошел по плитке песчаного цвета к внутреннему круглому фонтану, где его ждали Падерборн, Лайделл Колмс и Эмил Осмонд. Улыбнулся Херману Фрею, который сидел один на белой кожаной банкетке у стены, украшенной ацтекскими и олмекскими масками. У старины Хермана вид по-прежнему был нервозный. Даже слишком.
Первым заговорил Падерборн.
— Все нормально. Тех двух охранников мы ликвидировали. Они сидели в кухне, пили пиво и смотрели «Империя наносит ответный удар» по видео. Я вижу тут халатное отношение к вопросам безопасности.
Ники Макс кивнул.
— Зажирели они здесь.
— Наверху все окей? — спросил Падерборн.
Ники подал ему две простыни, и пока немец основательно вымачивал их в фонтане, начал перезаряжать свой пистолет.
— Все окей, — ответил он после паузы. Об отце Асбуна Ники не упомянул.
Херман Фрей подумал, что манипуляции с простынями — самое странное из того, что делали при нем наемники. Смысла тут никакого не получалось. Но то же самое он мог бы сказать и об иглах, которые свисали с шеи Максимилиана как непристойные медальоны. Эти типы все сумасшедшие, все до единого.
Он наблюдал, как немец вытаскивает мокрые простыни из фонтана и показывает Максимилиану. Максимилиан дернул головой в сторону Фрея, тот весь съежился — что будет? А немец подошел и бросил простыни ему на колени: понесите, пожалуйста, будьте так любезны. Потом он приказал Фрею ввести их вниз, в «Хор».
* * *Эдвард Пенни лежал на металлической кушетке, изо рта, носа и ушей у него текла кровь, он весь дрожал, буквально еле живой после телефона Такера. На нем по-прежнему были наручники, глаза залеплены. Он почувствовал, что его голову осторожно приподнимают, и услышал голос Асбуна — вот, выпей, компадре. У его губ появился стакан, Пенни сделал большой глоток и закашлялся, судорожно, сипло, ловя ртом воздух. Он не видел, как покачал головой Асбун, но слышал смех остальных. Вода была мыльная.
Недалеко надрывался стереокомбайн. Пенни беззвучно заплакал, чувствуя ту же вину и унижение, которые он замечал у других жертв пыток. Тело подвело его. Инстинкты тоже. Он хотел, чтобы все это оказалось кошмаром. И кончилось сейчас, сейчас, тогда он, проснувшись, вновь станет цельным человеком.
Но это не было дурным сном. Он всегда полностью доверял своим способностям, своему умению, а теперь это доверие разрушено. Гордость держала его на расстоянии от большинства мужчин, из-за этого расстояния ему казалось, что они меньше него. Теперь получается, что меньше — он.
Асбун говорил неторопливо, задумчиво.
— Сентиментальность. Вот в чем твоя проблема, компадре. У тебя сердце размягчается в неудачное время. Пример с твоим командиром. Я о том, что ты отказался от прекрасной военной карьеры, не пожелав дать против него показания. И мальчик, Томас. Ну, об этом говорить не будем. Видишь ли, компадре, правда в том, что при всей твоей подготовке и искусстве у тебя сердце продавщицы из магазина. Твое сердце не устает обливаться кровью, как говорят. О да, с очевидным ты умеешь справляться, но с более тонкими вещами у тебя сплошные осложнения. Ну, мы все учимся на ошибках, так ведь?
Пенни почувствовал руку Асбуна у себя на плече.
— Я свое пари выиграл, — сообщил Асбун. — Я поспорил с одним из наших генералов на две лошади, что сломаю тебя. Пари мы заключили в тот день, когда ты разделался с Индейцем в спортзале. Да, кстати, твоя подпись на признании не понадобится. Признание оформим уже после твоей смерти. И знаешь, что, компадре? Я посадил твоего друга Фабио под домашний арест, теперь он ждет, когда отец вернется и выдаст ему за то, что притащил тебя сюда. Ну ладно, пора кончать. Прощай, компадре. Сейчас ты получишь ответ на самый важный вопрос: есть ли жизнь после смерти?
Запахло бензином.
Пенни почувствовал новый, совершенно раздавивший его страх.
— Видеть ты не можешь, — продолжал Асбун, — так что я тебе объясню. Они льют бензин на автомобильную покрышку, которую поместят тебе на шею. О, друг мой, ты плачешь? Великий Эдвард Пенни плачет. Жаль, тебя не видит сейчас Фабио. Но не беспокойся. Мы все сфотографировали, я позабочусь, чтобы Фабио увидел фотографии.
Он коснулся кровоточащего скальпа Пенни.
— Знаешь, что, компадре? Ты себя переоценил. Это и все, что я хотел доказать. Вообще же у меня к тебе ненависти нет. Я тебя уважаю и даже восхищаюсь тобой. Правда, это так. Но и у тебя есть свои пределы, и ты должен это понять, пока еще способен соображать что-то. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ты думаешь, что все твои жизненные ценности исчезли. Ты хочешь, чтобы прекратилась боль. Ты даже хочешь жить.
