Сергей Арбенин - Собачий бог
И неизвестно, чем бы закончилась схватка мёртвого пса с бессмертной волчицей, если бы не Коростылёв. Он выполз из-под навеса и побежал к ним на четвереньках, но тут же как бы опомнился, поднялся на ноги, вернулся, прихватил что-то чёрное и кривое. Топор. Старый ржавый топор, забытый хозяевами в куче щепы, оставшейся от поленницы дров.
Коростылёв, проваливаясь в снег по колени, поспешил к месту схватки. При этом он угрожающе размахивал топором и, кажется, что-то кричал.
Бракин уже ничего не понимал; полуобмороженный, почти безумный, он начал расстреливать последнюю обойму, целясь Коростылёву в голову. Голова дергалась, болталась из стороны в сторону, но Коростылёв не останавливался.
Между тем в проёме ворот появилось новое чудовище. Это была Наташка. Она шла, спотыкаясь, то и дело запрокидывая голову. Когда она приблизилась, Бракин разглядел: она пыталась выдернуть из глазницы какой-то железный штырь.
Коростылёв уже бил топором наотмашь, прямо по сбитым в клубок телам, не разбирая, где Джулька, где Белая волчица. И клубок начинал распадаться. Вот, наконец, Белая отскочила. Она была изранена, изодрана так, что лохмотьями свисала шкура. Но кровь не струилась из ран, и Белая стояла на ногах. А Джулька уже не мог подняться. Он просто полз к Белой, волоча задние лапы, а за ним шагал Коростылёв и молотил его топором.
Когда до Белой оставался всего только шаг, к Джульке подошла Наташка. Ей удалось, наконец, выдернуть штырь из глазницы. Она поглядела на штырь одним глазом, размахнулась — и вонзила Джульке в загривок.
Джулька дернулся, по его могучему, изуродованному телу волной пробежала длинная судорога. Он прилёг мордой в снег и затих. Но глаза его продолжали смотреть, и — видеть.
— Ну? — визгливо пролаяла Белая. — Где ещё твои мёртвые шакалы?
Она рассмеялась, выпрямилась. Она была почти прежней, хотя что-то в ней сломалось: она уже не поднимала голову, не принимала величественную позу. Больше всего она походила на обыкновенную, — только седую, израненную, — волчицу.
«Всё кончено», — вяло подумал Бракин. Обмороженная щека стала распухать, глаз заплывал. Руки уже не держали пистолета, и он понимал, что больницы и долгого отдыха на больничной койке ему теперь не миновать.
Белая покинула место схватки, оставив в сугробах два трупа. Коростылёв и Наташка куда-то исчезли, как и Уморин.
Белая молча добрела до дома, взглянула вверх, на полуоткрытое, еле держащееся на одной петле, чердачное окно.
— Дева! Я иду к тебе! — проревела она, плавно взлетела, одним прыжком достигла дверцы, выбила её, и влетела под крышу.
Она уже чуяла — Дева здесь. Под провисшими листами шифера, под изломанными балками, маленькая девочка, — перепуганная насмерть, а может быть, и вовсе уже умершая от ужаса.
Белая приостановилась, ловя запахи. Вот оно, здесь. Под тёмным старым пальто, пропахшим человеческим потом.
Человеческим потом и… собачьей шерстью.
Белая остановилась, вздрогнула. И не успела развернуться: сбоку на нее летело косматое, забинтованное тело с горящими глазами, — горящими почти так же, как у неё…
Мощные челюсти сомкнулись на глотке. Белая упала, дёрнулась. Она знала, что убить её невозможно. И поэтому оставалась спокойной.
Она оставалась спокойной, даже когда челюсти разомкнулись, и пёс, хромая, отошел от неё.
— Тарзан! Ты живой? — раздался тонкий дрожащий голос Девы.
Когда всё затихло, над белыми крышами Черемошников показались крылатые тени. Звучно пропел охотничий рожок, раздался далёкий свирепый лай. Тени промчались над двором, и из тёмного облака вывалилась стая больших черных ворон. Вороны молча обсели трупы и начали рвать их на куски.
Через некоторое время на поле битвы остались только черный перепаханный снег и тело странного существа, которого вороны не посмели тронуть.
Уничтожив собак и тела Ка без остатка, стая шумно поднялась в небо. А на проломленную крышу дома бесшумно опустился тёмный всадник.
Алёнка, прижимаясь к телу Тарзана, увидела, как на чердаке появился человек в тёмном плаще, который делал его почти невидимым. Человек распахнул плащ, который стал невероятно огромным, на весь чердак, и опустил его на лежавшую без движения Сараму.
Он закутал волчицу в плащ, словно в ночь, поднял её на руки, и взмыл через пролом прямо в холодные небеса.
И тогда снова раздались лай и хриплое далёкое карканье, а потом запел охотничий рог. Он пел печальную, траурную песнь, от которой холодело сердце. Он пел долго, то удаляясь, то приближаясь, и Алёнка, слушая, молча вытирала слезы, и не успевала: они скатывались со щек круглыми горошинами и, замерзая на лету, звенели, падая вниз.
Вот и всё.
Студия гостелевидения. Сутки спустя
Мэр города Ильин выступал в прямом эфире, отбиваясь от бесконечных звонков телезрителей. Он уже объяснил, что никакого чрезвычайного положения нет, что массовый отстрел волков, затеянный охотуправлением, прекращён, и против виновных экологической прокуратурой начато дело. Что никаких диких собак в городе не было и нет, а вспышка бешенства была зарегистрирована не в городе, а в пригородном селе.
Он повторял это весь вечер, у него разболелась голова, ему страшно хотелось курить и ещё — послать всех подальше, но звонки не прекращались, а въедливая ведущая Ирина всё не отставала с одними и теми же дурацкими вопросами.
— А правда, что на Черемошниках вчера ночью было какое-то побоище?
— Мне об этом ничего не известно. Если было «побоище», как вы выражаетесь, то скажите, пожалуйста, кто там был убит, — сказал Ильин уклончиво.
— А правда, что из морга исчезли трупы? Местные жители утверждают, что видели мёртвую цыганку. То есть, ожившую.
— На Черемошниках? — уточнил Ильин, усмехнулся, и развёл руками, как бы давая понять, что от жителей Черемошников всего можно ожидать.
— И все-таки, о трупах… — не отставала ведущая. — Это правда, что несколько трупов исчезли из морга, например, труп председателя КЧС Владимира Густых?
— Неправда, — соврал Ильин. — Мой личный опыт врача, да и простой здравый смысл подсказывают, что трупы не сбегают из холодильников, и уж тем более не ходят по улицам. Что касается Густых, — его тела в нашем морге действительно нет: оно отправлено в Новосибирск на специальную экспертизу.
— А бешенство?
— Да прекратите вы о бешенстве, наконец! — не выдержал Ильин. — Я уже много раз повторял, и повторяю ещё раз: была локальная вспышка бешенства в пригородном селе в начале декабря. Все больные животные усыплены, часть животных содержится в спецпитомнике института вакцин и сывороток. Что касается людей, — то была проведена массовая вакцинация, и ваша вспышка, так сказать, была успешно погашена.
Ильин устало взглянул на ведущую. Она поняла его взгляд, да и время передачи давно уже вышло, наверху, за стеклом, стояло все начальство и грозило Ирине кулаками.
— Последний звонок, Александр Сергеевич, — умоляющим голосом пропела Ирина. — Всего один, — и всё, точно уже всё.
Ильин махнул рукой: дескать, давайте уж, чего там.
Включился микрофон, и далекий сумрачный голос явственно произнёс сквозь помехи на линии:
— Не бей собаку — судороги потянут.
— Кто говорит? — звонко перебила ведущая.
— Народ говорит.
— Нет, вы представьтесь, пожалуйста. Как вас зовут, и в чем суть вопроса?
Раздался шум помех, потом звонкий детский голос заявил:
— Волки и собаки были на Черемошках. Сарама и еще тот, кого называли Анубисом, Луперкасом, Волхом, — по-разному… Извините, но вы всё врете, дяденька! Перестаньте врать!
Раздались гудки, Ирина покраснела, а Ильин, растягивая слова, сказал севшим голосом:
— Ну вот, видите, какое грамотное поколение подрастает.
— Да, да, да, — рассеянно повторила ведущая, сидевшая уже как на иголках. — Жаль только, что вопрос так и не был сформулирован. («Действительно, очень, очень жаль», — вполголоса, но довольно ясно проговорил Ильин). На этом, дорогие друзья, мы вынуждены прекратить передачу, так как наше время давно уже вышло… — Она боязливо взглянула на монитор, и зачастила, затараторила: — Все вопросы, на которые Александр Сергеевич не успел дать ответ, записаны, и будут переданы ему. Ответы вы получите во время следующей встречи в передаче «Час Ильина». Спасибо, Александр Сергеевич, и до свиданья!
Ильин ответил в том смысле, что с большим нетерпением ждёт следующей встречи. Лицо его при этом выражало нечто, близкое к отвращению.
В эфир пустили рекламный ролик, и Ильин, наконец, расслабился, потянулся, кашлянул. И, вставая из неудобного кресла, участливо спросил:
— А вас, Ирина, собачки не покусали?
Наверху, за стеклом, начальство, редакторы, выпускающие зашлись от хохота.
Нар-Юган. В тот же вечер
— Оставайся, Стёпка, у меня, — вдруг сказала Катька. Она допила четвёртый стакан чаю, лицо её покрылось бисеринками пота. — Со мной живи.
