Павел Астахов - Продюсер
Павлов поднял рюмку, повернулся к залу и… снова доверился интуиции.
— Мой друг Алимджан…
Зал мгновенно притих. Дерзость обращения была необыкновенной. Многие знали: если Алиму это не понравится, он может позволить себе все: и наказать сразу, и сделать ради гостей приветливое лицо — на несколько часов.
И только Алим даже бровью не повел.
— Мой друг Алимджан, — повторил Артем, — обладает многими достоинствами. Но есть в нем три особенных человеческих качества, каких я более не видел ни у кого.
Зал превратился в слух. Гости Алимджана имели богатейший опыт лести: если не сами говорили, то слышали — на каждом торжестве Фахрутдинбековых. И что такого нового мог выдать адвокат Павлов, было прелюбопытно.
— Я никогда не видел человека, столь же неукротимого, сколь бывает горная река, и при этом столь крепко держащего в руках свои страсти.
Алим удовлетворенно улыбнулся, а гости зашептались. Это была чистая правда: несмотря на вавилонскую роскошь, очень страстный по натуре хозяин этого дома держал себя в невероятной строгости. И это были не только спортзал и диета. Алимджан — не чета остальным — умел наступить сам себе на горло и отказаться от любого своего замысла на любой стадии. Потому и выигрывал — стратегически.
— Более того, — продолжил Артем, — я никогда не видел человека, столь же верного своему слову. А я адвокат. Поверьте, я видел самых разных людей.
Гости разулыбались. И это было чистой правдой. Да, Алим умел повернуть дело так, что белое становилось черным и наоборот. Но оно именно становилось! И если Алим спорил, что кремлевские стены белого цвета, будьте уверены, вечером он добьется согласования, а ночью Кремль побелят — чего бы это ни стоило.
— И главное, — улыбнулся адвокат, — Алим — хороший человек. Да, это звучит не столь внушительно, как остальные похвалы в его адрес. Но именно это качество — хороший человек — вызывает в моем, персонально моем насквозь юридическом сердце наибольший отклик.
Только что шептавшиеся гости умолкли. Все знали, что Алим умеет быть и жестким, и даже жестоким — если напроситься. Но все знали и главное: в отличие от многих и многих Алим умел и просто отпускать виновного с богом…
Артем поднял бокал, гости заулыбались, зачокались, а едва Алим приготовился сказать что-то в ответ, в его кармане зазвонил телефон.
— Простите, гости дорогие, — поднял руку хозяин дома, — прости, Артем, это из Кремля. Нельзя не ответить.
Тишина наступила такая, что гости слышали даже трепет пальмовых листьев через открытые окна дворцового зала.
— Да, спасибо, дорогой, — двинулся прочь от стола, чтобы поговорить наедине, Алим, — обязательно передам внуку твои поздравления…
Артем сосредоточился. Он говорил, что на душу легло, а потому понятия не имел, угадал ли с тостом. Само сочетание обстоятельств: Фрост неподалеку, внезапный вопрос Алима о наследстве Шлица, нарушенная очередность поздравлений — все вместе говорило ему, что прямо сейчас происходит нечто важное из того, что обычно записано на небесах. Но он понятия не имел, куда повернет.
Ревность
Корней понял, что дело плохо, едва Алим подошел к Артему. А уж когда Павлов начал произносить тост, Фрост и вовсе встревожился. Нет, он чуял, что Алим окончательного решения не принял и пока просто пробует адвоката на зуб — как тот себя поведет да можно ли на него ставить… Но Фрост чувствовал и другое: сказанное Павловым перевешивало чашу весов не в ту сторону, что надо. Совсем не в ту.
«И что делать?!»
В этой набирающей прочность невидимой конструкции отношений надо было сломать или ослабить хоть что-то.
«Павлова?»
Адвокат прямо сейчас улыбался сидящей метрах в шести от него Айе Кисс. Как бы чокаясь на расстоянии, поднял бокал…
«Ох, ты!»
Фрост вдруг ясно понял, что значит и эта прямая широкая улыбка Павлова, и эта ответная чуть смущенная улыбка Айи, и прикусил губу. Его от Артема отделяло всего одно место, и прямо сейчас этот стул пустовал, а их никто не разделял.
— Бедная девочка, — демонстративно не глядя на Айю, проронил Фрост.
Повисла короткая пауза, но Фрост уже чуял: его эмоциональный посыл до адвоката дошел.
— Вы о ком, Корней Львович?
— Ну, так о Киссочке, конечно. Она, я так вижу, еще и не понимает ничего…
Адвокат так и замер с вилкой в руках.
— Не понимает — чего? О чем вы?
Фрост невесело рассмеялся:
— Не понимает, за что ей будут выписаны премиальные в размере двадцати тысяч евро.
Адвокат окаменел. Он был взрослый мальчик, многое повидал.
— Вы это серьезно, Корней?
Фрост деловито отправил в рот кусок лангуста.
— Куда уж серьезнее. Все деньги через меня проходили. Митя-то в больнице, так что я и контракты готовил, и условия согласовывал… но… сами понимаете, не все условия пишутся на бумаге, и не все условия говорятся заранее…
Адвокат заиграл желваками.
— То есть вы ей не сказали.
— А зачем? И потом… против Алима ей все равно не устоять. Там такая харизма! Хо-хо! Через трое суток он для нее станет главным мужчиной жизни. Ну и деньги для девушки не лишние…
Артем начал привставать, и глаза у него были…
— Вы ей не сказали…
Фрост повернулся прямо к нему — глаза в глаза — и сделал это знаменитое отмороженное выражение лица, за которое и получил прозвище Холодильник.
— Не сказал о чем?
И Павлов ударился взглядом об этот лед абсолютного цинизма и осел на стул. Никто не выдерживал этого особого замороженного взгляда, говорящего, что здесь разговаривать попросту не с кем.
Фрост взял салфетку и вытер чуть забрызганные соком лангуста руки. Дело было сделано. Каким бы удовлетворенным ни вернулся за стол Алим и каким бы удачным ни был сказанный Павловым только что тост, черная искра пробежит. Потому что настроение у Павлова теперь не просто сбито, оно разворочено, как бывает разворочен грузовик угодившим в него фугасным снарядом.
Теперь адвокат в принципе не мог скрыть своего расположения духа от Алима, но как только он это сделает, — Фрост ядовито усмехнулся, — все сложившиеся между ними эмоциональные связи будут мгновенно разорваны.
«Вдребезги!»
И миллиардное наследство Шлица останется беззащитным и перетечет ровно туда, куда ему и положено перетечь.
Дар
Когда целомудренно отошедший в сторону для разговора с Кремлем Алим вернулся за стол, его лицо сияло.
— Как ты сказал, Артем… — прищурился он, — не потакать страстям, держать слово и…
— Быть хорошим человеком, — подсказали рядом.
Артем попытался сосредоточиться, но… здесь не помогала даже йога!
Дыхание не подчинялось, впрочем, как и все тело вообще — оно теперь подрагивало и, повинуясь генетической памяти тысяч поколений предков, похоже, готовилось к смертельной схватке с невероятно опасным противником. Это был финал всему, ибо, что бы адвокат Павлов сейчас ни сказал и ни сделал, на этом будет стоять дымящийся отпечаток его реальных чувств.
«Жаль, так и не приложился к алимджановскому коньяку!»
— …нет слов, чтобы передать, как я благодарен… вам всем… — как издалека, доносился голос Алима, — тебе, Артем, особенно. Ты ведь угадал. Угадал самое главное. Попал в самую сердцевину…
Павлов молча ждал. Он просто обязан был успеть взять себя в руки до конца спича!
— У одного из восточных народов есть хороший обычай, — продолжал счастливый хозяин, — и я сейчас поступлю в полном согласии с ним.
Артем просканировал свое состояние… и понял, что не успевает взять ни тело, ни эмоции под абсолютный контроль. Просто не успевает.
— Проси, что хочешь, Артем! Все, на что бы ни упал твой взгляд, станет твоим!
Артем поднял глаза, ткнулся взглядом в Айю Кисс и уже не смог отвести его.
Наступила такая тишина, словно все они провалились туда, где ничего и никогда не происходит. Молчал стоящий в совершенном сердечном коллапсе Артем. Молчала уже видящая его чувства Айя. Молчали гости — все до единого. А главное, молчал все уже прекрасно чувствующий и понимающий хозяин дома.
— Я бы хотел слушать пение этой дивной птицы всю свою жизнь, — произнес Артем еле слышно.
Но его услышали — весь зал.
— Но как я попрошу у тебя, Алим, то, что не может принадлежать мне на правах подарка? Даже твоего…
Тишина стояла гробовая.
— И у кого мне просить того, чем распоряжаются лишь Всевышний… и сама женщина?
Дамы завздыхали и потянулись к салфеткам. Мужчины чувствовали себя напряженно и старались ни на хозяина дома, ни на лучшего в мире адвоката не смотреть… И только хозяин дома остался верен себе, то есть на коне.
— Ай, молодец, — прищурился Алим так, что не стало видно глаз, и, как бы приглашая всех гостей в свидетели, широко развел руками в стороны, — вот хитрый! Выбрал единственное, на что у меня нет прав!
