Дэвид Балдаччи - Верблюжий клуб
Джамиля, сидя в своем доме за кухонным столом, записала в дневник предполагаемые день и час своей смерти. Интересно, думала она, насколько точным окажется ее прогноз? Если она завтра умрет, то дневник найдут. Не исключено, что его опубликуют в газете и ее настоящее имя, которое она написала рядом с датой смерти, появится в печати. Повинуясь внезапному внутреннему импульсу, она стерла имя. Какова вероятность того, что она завтра выживет? И существует ли вообще такая вероятность?
Джамиля поднялась со стула, открыла окно и посмотрела на улицу, позволив легкому ветерку гладить ее лицо. Воздух полнился запахом недавно скошенной травы. Это был новый, практически не знакомый ей аромат. В округе царили покой и тишина. Ни бомб, ни автоматного огня. Какой-то старик сидел на ступенях дома, попыхивая сигаретой и потягивая пиво. С расположенной неподалеку игровой площадки до нее доносились взрывы детского смеха. Джамиля была еще молода, и ее ждали долгие годы жизни. Девушка медленно затворила окно и исчезла в темноте квартиры.
– Помоги мне исполнить мой долг! – обратилась она к Богу. – Не дай мне обмануть тебя!
* * *А в каких-то двадцати минутах ходьбы от дома Джамили Аднан аль-Рими только что завершил последний, вечерний намаз. Он тоже, подобно Джамиле, обращался к Богу.
Затем он свернул и убрал молитвенный коврик. Аднан молился только дважды в день – на рассвете и вечером. Правилам Рамадана он следовал крайне неохотно. Ему так долго приходилось существовать впроголодь, что для строгого поста сил уже не осталось. В течение всех этих лет он иногда позволял себе выкурить сигарету или принять немного алкоголя. Аднан не совершал паломничества в Мекку, поскольку денег на дорогу у него никогда не было. Однако он считал себя правоверным мусульманином, ибо много и хорошо трудился, помогал тем, кто жил в нужде, и никогда не лгал. Но ему приходилось убивать. Он убивал во имя Бога, дабы защитить ислам и свой образ жизни. Иногда ему казалось, что вся его жизнь состоит их трех элементов: работы, молитв и борьбы. Он трудился, не покладая рук, ради того, чтобы его детям не надо было сражаться, чтобы им не надо было взрывать себя для доказательства своей правоты. Но все его дети умерли. Насилие достало малолеток, несмотря на все усилия отца обеспечить им безопасную жизнь.
Теперь ему оставалось выполнить еще одно, последнее задание.
Закрыв глаза, Аднан мысленно шагал по коридорам больницы. Он спустился в зал, свернул направо, сделал четырнадцать шагов и, снова повернув направо, открыл дверь. После этого он представил, что спустился на восемь ступеней. Достигнув площадки, Аднан повернулся и спустился еще на восемь ступеней. Пройдя по коридору, он добрался до выхода. После этого он мысленно снова повторил весь путь. Затем он проделал его еще раз.
Покончив с тренировкой, Аднан снял рубашку и изучил в зеркале ванной комнаты свое тело. Хотя его сложение по-прежнему производило впечатление, в мышцах появились признаки дряблости, свойственные пожилому человеку, а не мужчине в расцвете сил. Многочисленные телесные раны, полученные им за годы борьбы, давно затянулись, но шрамы в душе остались навсегда.
Он присел на край кровати, достал из бумажника десять фотографий и разложил их перед собой в особом, одному ему известном порядке. Это было помятое и потерявшее первоначальный цвет напоминание о его семье. Аднан в который раз печально разглядывал снимки, вспоминая то время, когда семья жила в мире и любви. Не забыл он и того ужаса, который ему не раз пришлось испытать. Отец Аднана был обезглавлен в Саудовской Аравии за проступок, заслуживавший лишь административного наказания. Для того, чтобы отрубить голову, обычно требуется два удара меча. У отца Аднана была очень толстая шея, и, чтобы отделить его голову от туловища, потребовалось рубить трижды. Аднана, тогда еще восьмилетнего мальчишку, заставили наблюдать за экзекуцией. Мало кто может, предаваясь подобным воспоминаниям, не пролить слезу. Но глаза Аднана оставались сухими. Однако когда он покрывал поцелуями блеклые образы своих мертвых детей на снимках, его пальцы дрожали.
Несколько минут спустя Аднан надел куртку и вышел из дома. Езда на велосипеде до центра города много времени не заняла. Прикрепив машину цепью к стойке на велосипедной стоянке, путь он продолжил пешком. Аднан дошагал до больницы Милосердия и посмотрел на то место, где работал – работал, по крайней мере, до завтра. Затем его взгляд переметнулся на стоящее через дорогу здание, где, как он знал, двое афганцев проверяли и перепроверяли свое оружие. Они были методичными и преданными своему делу людьми, каковыми, собственно, и должны быть все хорошие снайперы.
Продолжая путь, Аднан свернул в одну улицу, потом в другую, после чего, скользнув в довольно узкий проулок, дважды стукнул в дверь. Ответа не последовало. Аднан позвал на фарси. За дверью послышались шаги, и он услышал голос Ахмеда:
– Что ты хочешь, Аднан?
Вопрос был задан также на фарси.
– Надо поговорить.
– Я занят.
– Все должно быть сделано, как надо. У тебя есть проблемы?
Дверь открылась, и Ахмед произнес с кислым видом:
– Никаких проблем.
Он отступил назад, давая Аднану войти в гараж.
– Я решил, что будет не вредно проверить все еще разок, – сказал Аднан и, присев на стоящий рядом с верстаком табурет, посмотрел на автомобиль, которому предстояло сыграть завтра столь важную роль. Удовлетворив свое любопытство, он одобрительно кивнул и добавил: – Выглядит прекрасно! Ты хорошо потрудился, Ахмед!
– Вот завтра и посмотрим – хорошо или плохо, – ответил Ахмед.
Следующие двадцать минут они посвятили обсуждению поставленных перед ними задач.
– За нас с тобой я не беспокоюсь, – угрюмо произнес Ахмед. – Меня тревожит женщина. Кто она? Как ее готовили?
– Это не твоя забота, – ответил Аднан. – Если ее выбрали на это дело, она, вне сомнения, прекрасно справится с работой.
– Женщины годятся лишь для того, чтобы рожать детей, готовить пищу и вести уборку.
– Ты живешь в прошлом, мой друг, – возразил Аднан.
– У ислама славное прошлое. Нам в свое время принадлежало все самое лучшее.
– Весь мир прошел мимо нас, Ахмед. Чтобы вернуть мусульманам подлинное величие, нам следует двигаться вместе с ним. Надо показать миру, на что мы способны. А способны мы на многое.
Ахмед смачно плюнул в пол и сказал:
– Вот что я думаю о мире. Этот самый мир должен оставить нас в покое.
– Завтрашний день покажет, кто из нас прав.
– Ты слишком доверчив, – покачал головой Ахмед. – Ты, например, доверяешь американцу, который с удовольствием играет роль нашего лидера.
– Пусть он американец, – глядя в глаза иранцу, жестко произнес Аднан, – но он отважный человек, который знает, что делает.
– Я сделаю то, что обязан сделать, – сказал Ахмед.
– Да, сделаешь, – поднимаясь, чтобы уйти, ответил Аднан. – Потому что я буду рядом и прослежу, чтобы все прошло как надо.
– Ты полагаешь, что мне требуется иракская нянька? – дрожа от ярости, усмехнулся Ахмед.
– Завтра мы все будем не иранцами, иракцами или афганцами, – спокойно ответил Аднан. – Мы все будем мусульманами, слугами Бога.
– Не смей ставить под сомнение мою веру, Аднан, – с угрозой в голосе предупредил Ахмед.
– Я ничего не ставлю под сомнение. Только Богу известно, что творится в душах его чад. – Подойдя к дверям, Аднан повернулся и добавил: – Увидимся завтра, Ахмед.
– Увидимся в раю, – ответил тот.
Глава пятьдесят первая
Ровно в час дня шасси самолета «борт номер 1» коснулось посадочной полосы международного аэропорта города Питсбурга. Все воздушное движение в небе над регионом было запрещено. Такой же запрет будет наложен и тогда, когда борт номер один станет готовиться к взлету. Длиннющая колонна автомобилей была готова начать движение. В президентском кортеже существовало одно незыблемое правило, которое никто не смел нарушить: как только задница президента касалась сиденья «Зверя», все машины начинали движение. И если кто-то не успевал занять место в своем автомобиле, на бал его не брали.
Секретная служба заранее перекрыла дорогу, по которой предстояло следовать президенту, и остальные автомобилисты, пребывая, мягко говоря, не в самом лучшем расположении духа, следили за тем, как мимо них проносится «Зверь» и еще двадцать шесть машин кортежа. В лимузине президента, помимо хозяина, следовали его супруга, шеф кабинета, губернатор штата Пенсильвания и Картер Грей.
Когда колонна подъехала к месту проведения торжества, там уже собралось около десяти тысяч человек. Зрители размахивали плакатами, дабы продемонстрировать поддержку городу и человеку, который подарил ему свое славное имя. Автобусы журналистской братии были запаркованы за оградой, а элегантно одетые и безукоризненно причесанные ведущие из национальных телевизионных сетей стояли рядом со столь же хорошо причесанными, но слегка небрежно одетыми юнцами с продвинутых кабельных каналов. Всем гуртом они готовились поведать об историческом событии стране и миру, хотя и в несколько разной тональности. Молодые голоса, как можно заранее предположить, будут развязнее и циничнее, нежели тщательно отшлифованные фразы дам и джентльменов из числа работающих в национальных СМИ.
