Дин Кунц - Скованный ночью
За те две неполных минуты, в течение которых я быстро просматривал этот монтаж выдержек из дневника Джонни, моя клаустрофобия сменилась более глубинным и первобытным страхом. Слабый, но ощутимый электронный гул, подобный грохоту железнодорожного состава, и менее частый, но страшный скрежет маскировали звуки нашего приближения к логову убийцы, но та же какофония могла скрыть звуки приближения Джонни к нам.
Я был последним в процессии и, оглядываясь на пройденный нами путь (а это случалось каждые десять секунд), был убежден, что старина Джонни Рандольф идет за моей спиной, готовясь нанести удар, ползет на брюхе, как змея, или прыгает с потолка, как паук.
Видимо, он был жестоким убийцей всю свою жизнь. Может быть, теперь он «превращался»? Не поэтому ли он крал детей и переправлял их в это зловещее место — вдобавок к желанию отомстить тем, кто доказал, что он убил своих родителей, и отправил его в колонию? Если такой хороший человек, как отец Том, быстро дошел до состояния дикости и безумия, то в какую темную бездну должен был пасть Джон Рандольф? Каким немыслимым чудовищем должен был стать этот человек, учитывая, кем он был с самого начала?
Поразмыслив, я пришел к выводу, что нарочно подхлестываю свое воображение и забираюсь туда, куда обычно не забирался, потому что эти лихорадочные страхи позволяют мне не думать об одиноком и беспомощном Бобби Хэллоуэе, истекающем кровью в нише лифта.
Следуя за Сашей, Доги и Рузвельтом, я быстро провел инфракрасным лучом по последним экспонатам этой чудовищной выставки.
Два года назад частота убийств возросла. Судя по вырезкам на стене, теперь они совершались каждые три месяца. Заголовки кричали о сенсационном количестве убитых. Жертвы больше не были одиночками: теперь их было от трех до шести одновременно.
Возможно, именно тогда Джонни и решил взять себе напарника — коренастого красавчика, который так стремился раздробить мне череп в коридоре под складом. Где встретился этот тандем убийц? Едва ли в церкви. Разделили ли они обязанности между собой или расширили дело?
Очевидно, партнер помог Джонни освоить новую территорию; вырезки говорили, что он добирался даже до Коннектикута и южной солнечной Джорджии. До Флориды. Совершил увеселительную поездку в Луизиану. Дальнюю прогулку в Дакоту. Путешественник.
Выбор оружия у Джонни тоже изменился: никаких молотков, обрезков труб, ножей для разделки мяса и колки льда, никаких топоров и даже экономящих усилия циркулярных пил и электродрелей. Теперь этот малый предпочитал огонь.
Кроме того, его жертвы стали более «однородными»; у него наконец появился свой конек. В последние два года это были исключительно дети.
Были ли все они детьми и внуками тех, кто перешел ему дорогу? Или это всего лишь последнее увлечение, добавлявшее азарта его черному делу?
Теперь я еще сильнее боялся за четверых ребятишек, оказавшихся в руках Джона Джозефа Рандольфа. Меня утешало только то, что согласно экспонатам этой дьявольской галереи, чиня свои зверства над группой жертв, он уничтожал их разом, на одном костре, словно совершал жертвоприношение. Следовательно, если один из похищенных детей был жив, то, вероятно, были живы и все остальные.
Мы думали, что исчезновение Джимми Уинга и трех других малышей имело отношение к передающему гены вирусу и событиям в Уиверне. Но не все зло в мире имеет источником работы моей ма. Джон Джозеф Рандольф изо всех сил стремился попасть в ад по крайней мере с двенадцати лет. Возможно, то, что я сказал Бобби вчера ночью, было правдой: Рандольф привез детей сюда только потому, что он случайно наткнулся на это место и ему понравилась здешняя атмосфера и сатанинская архитектура.
Галерея закончилась двумя экспонатами, которые заставили нас вздрогнуть.
На стене висел лист ватмана с изображением вороны. Той самой вороны. Вороны со скалы на вершине Вороньего холма. Складывалось впечатление, что лист приложили к камню и водили по нему карандашом, пока не проступил контур.
Рядом с вороной висела эмблема «Загадочного поезда», которую мы видели на космическом костюме Уильяма Ходжсона.
Вот оно. Опять Уиверн. Все-таки связь между Рандольфом и осуществлявшимися на базе сверхсекретными научными разработками была, но она могла не иметь отношения к моей ма и ее ретровирусу.
В море сомнений вдруг вырос островок истины. Я пытался ухватиться за его край, но мозг был слишком измучен и слаб, а скала оказалась чересчур скользкой.
Джон Джозеф Рандольф не просто «превращался». Может быть, он вообще не «превращался». Его связь с Уиверном была более сложной.
Я смутно припомнил историю о ненормальном мальчишке, который убил своих родителей в доме на краю города, у шоссе Гадденбека, случившуюся много лет назад. Но если я даже и знал его имя, то давно забыл. Мунлайт-Бей был городком консервативным, хорошо ухоженным, приманкой для туристов; здешние жители старались поддерживать миф о том, что это райский уголок, и умалчивать о его недостатках. Поэтому Джон Рандольф, сирота по собственному желанию, не имел шансов попасть в здешний музей восковых фигур или удостоиться чести быть занесенным в путеводитель наряду с другими знаменитыми местными уроженцами. Но если бы он уже взрослым вернулся сюда жить и работать задолго до похищения детей, это стало бы сенсацией. Прошлое всплыло бы, и я узнал бы обо всем благодаря сплетням.
Конечно, он мог вернуться под другим именем, еще в колонии официально перестать быть Джоном Джозефом Рандольфом с санкции благосклонных врачей, стремясь оставить прошлое позади, начать новую жизнь, исцелившись душой, восстановив самооценку и тому подобные тра-ля-ля. Выросший убийца, застреливший отца и зарубивший мать, мог ходить по улицам родного города неузнанным и устроиться в Форт-Уиверн на работу, связанную с «Загадочным поездом».
Джон Джозеф Рандольф… Это имя продолжало мучить меня.
Когда Мангоджерри повела нас по последнему пролету тоннеля, который мог оказаться тупиком, я бросил прощальный взгляд на галерею и, кажется, понял ее цель.
Сначала эта стена казалась мне бравадой, чем-то вроде выставки спортивных трофеев, витриной, возле которой Джонни мог бы засовывать пальцы под мышки, выпячивать грудь и пыжиться. Однако убийцы-психопаты, хотя и гордятся своими подвигами, редко рискуют показывать такие коллекции родным и соседям, а потому вынуждены распускать хвост лишь наедине с самими собой.
Потом я подумал, что выставка является чем-то вроде порнографии для возбуждения извращенного сознания. Газетные заголовки могли заменять этому подонку непристойные диалоги. Фотографии жертв и описания преступлений должны были возбуждать его сильнее, чем фильмы для взрослых категории «три Х».
Но сейчас до меня дошло, что эта экспозиция — жертвоприношение. Вся его жизнь была жертвоприношением. Убийство родителей, по одному убитому каждые двенадцать месяцев, 364 дня сурового самоограничения в год и последняя вспышка убийств детей. Жертвоприношение сожжением. Изучая эту мерзкую выставку, я долго не мог понять, для кого она предназначена и для чего устроена; кажется, теперь до меня начинало что-то доходить.
Тоннель заканчивался герметичной заглушкой диаметром два с половиной метра, когда-то открывавшейся с помощью электромотора.
Но Доги отложил автомат, сунул пальцы в выемку и без всякого мотора отодвинул заглушку в сторону, как раздвижную дверь. Хотя заглушка не использовалась больше двух лет, она отъехала на рельсах практически без шума. Его остатки перекрыл зловещий грохот и визг, доносившийся до самых недр «темпорального релокатора».
Как ни странно, я подумал о моряках из романа «Восемьдесят тысяч лье под водой», потерпевших кораблекрушение и спасенных капитаном Немо. Эти люди, охваченные благоговейным страхом, бродили по механическим внутренностям мечты мегаломаньяка, гигантского «Наутилуса». В конце концов они привыкли считать этого левиафана среди субмарин своим домом, играть на волынке и танцевать джигу. Но даже самые общительные и неприхотливые люди, вынужденные жить в бесконечных металлических внутренностях яйцевидной комнаты, всегда чувствовали бы, что они находятся на чужой и враждебной территории.
Хотя Доги отодвинул заменяющую дверь заслонку только на метр, свет, хлынувший в эту щель, едва не ослепил меня.
Я поднял инфракрасные очки на лоб, выключил фонарь и сунул его за пояс. Свет был не таким ярким, как мне показалось; линзы усиливали его, потому что они не были предназначены для ультрафиолетового спектра. Остальные тоже сняли очки.
За заслонкой обнаружился тоннель длиной в четыре-пять метров, облицованный нержавеющей сталью и заканчивавшийся другой такой же заслонкой. Она уже была открыта приблизительно на ту же ширину, что и первая. Из-за нее и шел ультрафиолетовый свет, делавший очки бесполезными.
