Джой Филдинг - Бегство Джейн
Эмили кивнула.
— Я не буду сердиться на тебя, что бы ты мне ни сказала. Хорошо? Не бойся говорить со мной. Очень важно, чтобы ты сказала мне, что на самом деле произошло.
— Я все тебе скажу, мамочка.
— Солнышко мое, скажи мне, когда с тобой оставалась Селина, она никого не приглашала на ночь?
Эмили отрицательно покачала головой. Ее волосики снова упали ей на личико.
— К ней никогда не приходили мальчики, когда мама и папа уезжали на ночь?
— Нет, она всегда играет только со мной.
— А что ты можешь сказать мне об Эндрю?
— Он никогда не оставался со мной.
— Нет, в прошлом году это было несколько раз.
— Да, правда. Теперь я вспомнила.
— К нему никогда никто не приходил? — настаивала на своем Джейн.
— Нет. Не думаю.
— Эндрю… Он когда-нибудь… Он не говорил ничего такого, что тебе было неловко слушать?
— Я не понимаю.
— Он не предлагал тебе… делать что-нибудь такое, что тебе не хотелось бы делать?
— Я не очень хорошо тебя понимаю мама, о чем ты спрашиваешь?
— Он когда-нибудь прикасался к тебе так, что ты неловко себя чувствовала?
Эмили не отвечала.
— Эмили! Эндрю когда-нибудь трогал тебя так, что это было тебе неприятно?
Эмили, потупив глаза, молчала. Джейн с великим трудом держала себя в руках. Изнутри же ее захлестывала волна ярости: «Я убью этого ублюдка! Я убью этого ублюдка!»
— Пойми, солнышко, ты должна сказать мне всю правду, это очень важно. Я знаю, что бы ни произошло — в этом нет твоей вины. Я обещаю, что не буду сердиться на тебя, что бы ты мне ни сказала. Я знаю, что ты маленькая чудная девочка, ты моя радость, ты не можешь сделать ничего дурного и, что бы с тобой ни произошло, ты в этом не виновата. Но мне очень важно знать правду, солнышко. Скажи мне, не трогал ли тебя Эндрю так, что это причиняло тебе неудобство? Трогал ли он тебя за стыдные места?
Джейн содрогнулась. Неужели это она на самом деле произносит такие слова, разговаривая с собственной дочерью? Может, это не она. Ей в голову вдруг пришла мысль, что это не может происходить в действительности, что все это эпизод какого-то дурного, тяжелого сна. Джейн слышала, как настенные часы, громко тикая, отсчитывали минуты. Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Эмили заговорила.
— Эндрю не делал этого. Это не Эндрю, — сказала она.
— Что?
— Это не Эндрю, — повторила Эмили, избегая встречаться взглядом с матерью.
— Не Эндрю? Но кто же тогда? — Одновременно Джейн лихорадочно перебирала в уме, кто бы это мог быть? Если не Эндрю, то, может быть, кто-нибудь из его приятелей? А может, кто-нибудь из старшеклассников в этой школе? Может, кто-нибудь из учителей? Может быть, зубной врач, к которому Джейн возила дочь несколько месяцев назад? Может, вообще какой-нибудь незнакомец? Боже милостивый, кто?!
— Эмили, кто это был? Пожалуйста, скажи мамочке. Кто тебя трогал, солнышко мое? Кто заставлял тебя краснеть? Пожалуйста, радость моя, ты все можешь сказать маме.
Эмили медленно подняла глаза, и их взгляды встретились.
— Папа, — произнесла Эмили.
Все остановилось: сердце в груди, часы на стене. Джейн показалось, что она перестала дышать. Стихли все звуки, в ушах стояло одно только назойливое жужжание. Несомненно, она не могла на самом деле это услышать. Это ей только показалось. Это только воображение. Просто ее дочка сказала первое, что пришло ей в голову, потому что мать загнала ее в угол своими вопросами. Она просто хотела угодить матери, науськанная своей учительницей. Нет никакого сомнения, что это просто невозможно. Не-воз-мож-но!
Этого не могло быть. Подумать только, человек, с которым она прожила в браке одиннадцать лет, любящий муж и уважаемый детский хирург, этот благословенный столп общества, признанный благодетель, обожаемый всеми, кто его знал, этот человек мог растлить собственную дочь? Нет, это положительно невозможно. Больше того, это просто смешно. Ведь это тот самый человек, которому она безоговорочно доверяла все свои радости и горести в течение почти двенадцати лет, который всегда был рядом с ней и всегда успокаивал и утешал ее в самые трудные минуты — и подумать о нем такое… Если он растлил их дочь, то это было бы такое предательство, какого она не смогла бы перенести. Это невозможно. Это не могло произойти, и этого не было.
Если это было правдой, подумала она, видя, как, оставляя мокрые следы, по щекам ее дочери текут слезы, то где же была она и ее глаза все эти годы? Кто же она, если ее было так легко обвести вокруг пальца и одурачить? Что можно сказать о ней, если мужчина, которого она знала столько лет, оказался совсем не тем, за кого она его принимала? Кто такая эта Джейн Уиттекер, если она не смогла разобраться, что из себя представляет ее муж? Что она за мать, если даже не подозревала о том, что кто-то растлевает ее родную дочь, что же она за мать, если узнаёт об этом от молодой учительницы? Что она за человек? Кто она такая, если занимается защитой окружающей среды, но не может защитить собственное дитя? Кто она после всего этого?
Она не знала этого. Она вообще ничего больше не знала и не понимала.
— Ты не сердишься на меня, мамочка?
Джейн ответила с трудом. Голос плохо повиновался ей.
— Нет, конечно же нет, моя маленькая. Я совсем не сержусь на тебя.
— Папа заставил меня пообещать ничего не говорить тебе, — без понукания продолжила девочка.
Джейн охватило неудержимое желание зажать уши и завизжать: «Довольно!», но теперь было уже поздно. Ей придется дослушать рассказ Эмили, хочет она того или нет.
— Он сказал, что это будет наша маленькая тайна.
— Я знаю, моя маленькая, — простонала Джейн. — Я знаю.
Что она знала? — в бешенстве спрашивала она себя. Что она вообще знала? Она проглотила желчь, скопившуюся во рту, потом выдавила сквозь дрожащие губы следующий вопрос.
— За какие места тебя трогал папа?
Она безмолвно молила: «Не отвечай мне ничего, я прошу тебя. Я не желаю этого знать. Я не вынесу этого. Я не вынесу этого».
— Вот здесь, — застенчиво призналась Эмили, указывая на свою неоформившуюся грудь. — И здесь, — она машинально дотронулась до места между ног. — Иногда он трогал меня за попку, — закончила она. Джейн содрогалась от каждой фразы дочери.
— Когда он трогал тебя? — Джейн слышала свои вопросы так, словно их задавал кто-то посторонний. Она сама не могла произносить этих слов, это было просто немыслимо. Это не могло произойти.
— Иногда он делал это, когда я купалась в ванне. Папа заходил и вытирал меня.
— Когда ты купалась в ванне? — Джейн почувствовала в своем голосе облегчение. Ну, конечно! Все это обычное недоразумение. Майкл просто вытирал ее после ванны, как это делают все родители. Все это было раздуто слишком старательной учительницей и матерью, слишком скорой на обобщения. Совершенно невинные действия приобрели оттенок двусмысленности и даже порочности.
— Иногда, когда ты ходила на митинги, папа ложился ко мне в кроватку, — продолжала Эмили, и Джейн поняла, что мыльный пузырь ее рационального объяснения с треском лопнул. — Он говорил, что это такое счастье, что он сделал такую прекрасную девочку.
Вдруг Эмили разразилась громкими мучительными рыданиями.
— Он говорил, что в этом нет ничего страшного, что все папочки так любят своих маленьких дочек.
Джейн обняла Эмили. Следующий вопрос давил ее изнутри, она едва не подавилась им, с таким трудом он был наконец высказан вслух.
— Папа… папа когда-нибудь просил потрогать его?
Эмили вырвалась из ее объятий, опустила голову и показала пальчиками на пах Джейн.
— За его член? — прошептала Джейн.
Эмили кивнула.
— Это мне очень не нравилось. Он становился в моих руках мокрым и липким.
Джейн покачнуло, она испугалась, что сейчас потеряет сознание.
— Он… — Она замялась. Была ли она в состоянии задать следующий вопрос? Какие еще мерзости услышит она сегодня? — Он еще что-нибудь делал с тобой?
Эмили отрицательно покачала головой.
— Он не делал тебе больно?
— Нет.
Джейн прикрыла глаза. Слава Богу!
— Он заставил меня пообещать ничего не говорить тебе, а теперь он рассердится, потому что я нарушила обещание.
— Не волнуйся, моя крошка. О папе я сама позабочусь, — сказала Джейн, не зная еще, что она предпримет. — Послушай, радость моя, сейчас я поеду домой и возьму кое-какие наши с тобой вещи, потом я вернусь, заберу тебя и мы с тобой уедем. Устроим себе маленькие каникулы. Мы уедем вдвоем. Это будут девичьи каникулы. Только для нас двоих. Ты хочешь?
— А папа?
— В этот раз его не будет. — «Неужели это говорила она?» — В этот раз мы будем только вдвоем. Ладно?
Эмили кивнула головой, вытерла рукой слезы.
— Не забудь мое любимое одеяло.
