Стивен Кинг - Конец смены
— Ты не собираешься оставлять ее в живых, даже если я тысячу наберу, — говорит Ходжес. — Не верю тебе ни на секунду.
Голубые глаза Бэбино блестят притворным возмущением:
— Но ты должен! Всем, что я имею, я обязан этой суке, которая лежит тут на полу! По крайней мере, жизнь я ей оставлю. Если она, конечно, сейчас не умирает от кровоизлияния в мозг. Но не пытайся выиграть время. Поиграй лучше в игру. Твои сто двадцать секунд начинаются, как только кликнешь по иконке.
Не имея другого выхода, Ходжес так и делает. Экран становится пустым. Он мигает синим, и Ходжес щурится — вот уже и рыбки, плавают туда и сюда, вверх и вниз, друг мимо друга, рассыпая серебряные пузырьки. Звучит музыка: «Где море, где море красивое…»
Только это не просто музыка. К ней примешиваются слова. И во вспышках тоже слова.
— Десять секунд, — говорит Брейди. — Цок-цок, цок-цок.
Ходжес тычет пальцем в розовую рыбку и промахивается. Он правша, и от каждого прикосновения все сильнее болит запястье, но эту боль невозможно сравнить с той, которая пронизывает его от паха до горла. С третьей попытки он ловит розовую — и рыбка превращается в цифру 5. Он произносит это вслух.
— Только пять очков за двадцать секунд? — говорит Брейди. — Лучше старайся, детектив.
Ходжес нажимает быстрее, его глаза бегают туда-сюда, вверх, вниз. Он уже не щурится от синих вспышек, потому что привык. И становится легче. Рыбки кажутся какими-то большими, даже немного замедляются. Музыка тоже не так сильно бренчит. Становится какой-то более полной. «Мы будем с тобой счастливы…» Или это Брейди подпевает музыке, или это только представляется? Живой звук или фанера? Некогда над этим задумываться. Tempus fugit — время проходит.
Вот рыбка — семь, потом — четыре, потом — джекпот! — одна становится цифрой двенадцать. Он говорит:
— Уже семьдесят семь.
Но так ли это? Он потерял счет.
Брейди не комментирует, просто говорит:
— Остается восемь секунд, — и теперь его голос отдается легким эхом, словно он обращается к Ходжесу с другого конца длинного коридора.
Тем временем происходит чудо: боль в животе начинает отступать.
Оба-на, думает Ходжес. Об этом надо сообщить в Американскую ассоциацию здравоохранения.
Ловит еще одну розовую. Двойка. Не так чтобы очень, но их еще много. Очень, очень много.
Тут у него в голове появляется ощущение, словно туда кто-то запускает пальцы, — и это не воображение. Происходит вторжение. «Это было нетрудно, — говорил Брейди о сестре Макдональд. — Это всегда легко, если уж влез и начинаешь дергать за рычаги».
А что, если Брейди полезет к его рычагам?
Он вскочит в меня, как тогда в Бэбино, думает Ходжес… хотя это осознание для него где-то так, как голос и музыка, словно идут через длинный коридор. В его конце — дверь в палату 217, и она приоткрыта.
Но зачем он хочет это сделать? Зачем ему лезть в тело, превращенное в фабрику рака? Потому что он хочет убить Холли. Не застрелить — в этом он мне никогда не доверял. Он моими руками хочет ее задушить — с переломанным запястьем и все такое. И оставит меня наедине с произошедшим.
— О, тебе уже лучше, детектив Ходжес, и у тебя есть еще одна минутка. Просто расслабься и лови. Когда расслабишься, легче.
Голос уже не идет звоном по коридору: хотя Брейди и стоит перед ним, говорит он, словно из далекой-далекой галактики. Брейди наклоняется и с интересом заглядывает Ходжесу в лицо. Только теперь между ними плавают рыбки. Розовые, красные, синие. Ибо теперь Ходжес внутри «Рыбалки». Он рыба в аквариуме. Скоро его съедят. Живьем.
— Ну же, Билли, лови этих розовых рыбок!
Я не могу впустить его в себя, думает Ходжес, но и не пускать тоже не могу.
Он ловит розовую рыбку, превращает ее в девятку — и теперь уже чувствует не пальцы, а чужой разум, который вливается ему в голову. Как чернила в воду. Ходжес пробует бороться и понимает, что проигрывает. Сила захватчика чрезвычайно мощная.
Я утону. Утону в этом рыболовном водоеме. Утону в Брейди Хартсфилде.
«Где море, где море красивое…»
И тут где-то рядом разлетается на осколки оконное стекло. И радостные мальчишечьи голоса орут: «Хоумран!»
Связь между Ходжесом и Брейди Хартсфилдом разрывает чистая неожиданность этого звука. Ходжес дергается в кресле и смотрит на Брейди: тот, пошатываясь, улетает на диван с выпученными глазами и разинутым ртом. «Виктори» 38-го калибра, который был засунут коротким стволом за его пояс сзади (дальше барабан мешал), падает прямо на медвежью шкуру.
Ходжес не колеблется. Он бросает «Заппит» в огонь.
— Не делай этого! — кричит Брейди, разворачиваясь. Поднимает винтовку. — Как ты, сука, посме…
Ходжес хватает то, что подворачивается под руку: это не револьвер, а керамический череп. С левым запястьем все в порядке, а бросать недалеко. Он бросает его в лицо, которое похитил Брейди, со всей силой, и попадает точно посередине. Керамический череп разлетается. Брейди вскрикивает — от боли, но больше от удивления, — и из его носа течет кровь. Когда он хватается за винтовку, Ходжес выбрасывает вперед ноги, терпя очередной болевой разряд, — и пинает ими Брейди в грудь. Брейди качается назад, пятится, перецепляется через табурет для ног и падает на медвежью шкуру.
Ходжес пытается подскочить с кресла, но ему удается лишь перевернуть стол. Он оказывается на коленях, а Брейди садится и берется за «SCAR». Но не успевает он прицелиться в Ходжеса, как раздается выстрел, и Брейди снова кричит. Теперь уже только от боли. Он, не веря, смотрит на свое плечо, и там, в рубашке, дыра, и из нее течет кровь.
Холли теперь сидит. Над ее левым глазом гротескного вида кровоподтек: почти там же, где шишка у Фредди. Левый глаз красный и налитый кровью, а правый чистый и ясный. Двумя руками она держит «виктори» 38-го калибра.
— Стреляй еще! — кричит Ходжес. — Стреляй в него еще, Холли!
Когда Брейди вскакивает на ноги — одной рукой он зажимает рану на плече, второй держит «SCAR», его лицо пустое, он не верит собственным глазам, — Холли стреляет снова. Пуля пролетает слишком высоко, рикошетит от каменного дымохода над пламенем, которое гудит в очаге.
— Стой! — кричит Брейди, уклоняясь. Одновременно он пытается поднять винтовку. — Ну-ка прекрати, сука-бл…
Холли стреляет в третий раз. Рукав рубашки Брейди дергается, он вскрикивает. Ходжес не уверен, попала ли она, но пуля, по крайней мере, зацепила Брейди.
Ходжес встает на ноги и пытается броситься на Брейди, который снова собрался поднять автоматическую винтовку. Но бежать он не может, разве что медленно ковылять.
— Ты мешаешь! — кричит Холли. — Билл, блин, отойди!
Ходжес падает на колени и прячет голову. Брейди разворачивается и бежит. Раздается выстрел из револьвера. От косяка в футе справа от Брейди летят щепки. И он исчезает. Открываются двери. В здание врывается холодный воздух, и огонь нервно танцует.
— Я промазала! — убивается Холли. — Я глупая и никчемная! Глупая и никчемная!
Она бросает «виктори», и дает себе пощечину.
Ходжес перехватывает ее руку до того, как она бьет себя во второй раз, и опускается на колени возле нее.
— Нет, ты в него попала раз, а то и два. Благодаря тебе мы до сих пор живы.
Но насколько долго? Брейди выбежал с этой чертовой переделанной винтовкой, у него может быть еще парочка обойм, и Ходжес понимает, что о разнесении бетона Брейди не врал. Ему приходилось видеть, как подобная штурмовая винтовка — «НК-416» — именно это с бетоном и делает, на частном стрельбище в глуши округа Виктория. Он ездил туда с Питом, и по дороге назад они шутили, что было бы, если бы «НК» было стандартным оружием полиции.
— Что мы делаем? — спрашивает Холли. — Что мы делаем сейчас?
Ходжес берет револьвер, крутит барабан. Осталось два патрона, да и годится он лишь на небольшом расстоянии. Холли, как минимум, контужена, а он вообще почти ничего не может. Горькая правда такова: у них был шанс, но Брейди сбежал.
Он обнимает ее и говорит:
— Не знаю.
— Может, нам стоит спрятаться.
— Не думаю, что это поможет, — говорит он, но не говорит почему, и для него большим облегчением является то, что она не спрашивает. Это потому, что в нем еще осталось немного Брейди. Может, это и ненадолго, но, по крайней мере, пока что Ходжесу кажется, будто ему в голову вмонтировали маячок.
32Брейди бредет по щиколотку в снегу, его глаза расширены — он сам не верит в то, что произошло. Шестидесятилетнее сердце Бэбино отчаянно бьется в грудной клетке. Во рту металлический привкус, плечо горит, а в голове крутится одна мысль: «Ах ты ж сука, сучара, вонючая сука подколодная, ну чего я тебя не убил, когда мог?!»
