Монс Каллентофт - Летний ангел
Рука без пальцев падает на ткань дивана.
Она закончила с ним.
Поворачивается ко мне, мама.
Я бьюсь, рвусь, кричу, плачу.
Но ничего не происходит.
Если ты идешь сюда, поторопись.
69
Финспонг.
Часы показывают четверть седьмого, улицы маленького городка по-прежнему пусты. Зак неправильно поехал на развязке, чуть не сбил полусонного почтальона на велосипеде.
Центр.
Серые здания, павильон быстрой еды, деревья, расправляющие на солнце свои ветви, газоны и клумбы не такие ухоженные, как в Линчёпинге, но все же ощущение сонной идиллии так явно, словно маленький городок хорошо чувствует себя в роли спального района.
Однако что-то здесь происходит.
— Сворачивай сюда! — кричит Малин.
Звонит ее мобильник, она знает, что это Свен Шёман, он звонил уже десяток раз, вызывал их по рации, но это они должны сделать сами.
— Остановись!
Зак резко тормозит, они распахивают двери и выскакивают из машины. Малин бежит к дому, где находится квартира Стюре Фолькмана, вытаскивает из кобуры под жакетом пистолет, Зак мчится за ней тоже с оружием в руке, Янне следует за ними как тень, приседает, словно ожидая очередь вражеского огня из окон белых многоэтажек.
Они бесшумно поднимаются по лестнице.
Прижимаются к стенам.
Малин прикладывает ухо к двери, делает остальным знак молчать, приложив палец к губам, прислушивается к тому, что происходит в квартире.
Стоны.
Женский голос говорит: «Ну вот, ну вот, ну вот».
Как же поступить теперь?
Она прицепила к себе синий предмет, разрезала мои брюки и трусы ножом, я теперь совсем голая.
Этого не произойдет.
Скажите, что это неправда.
Отрезанные пальцы вокруг меня, кольцом, как черви, как безглазые змеи.
Я пытаюсь зажмуриться и заплакать, но она все время держит мне веки, словно ей обязательно нужно, чтобы я все это видела, моя кожа горит, словно она натерла меня чем-то огненным.
Стоя надо мной, она трясет ожерельем из когтей животных.
— Ты видишь пальцы?
Ее лицо закрыто маской, на руках у нее белые резиновые перчатки, а кровь мужчины на диване течет в мою сторону, она уже совсем рядом, я не хочу, чтобы она касалась меня, уйди, кровь, уйди!
Что она делает теперь?
Разговаривает, спрашивает.
— Как лучше?
Голос полон любопытства, ожиданий.
— Синее нечто или паучьи лапы на шее?
Она смотрит в потолок, словно ищет ответа.
Сейчас все произойдет.
Я убью тебя, и ты восстанешь из мертвых.
Пальцы обезврежены.
И затем мы понесемся на велосипедах, ветер будет развевать нам волосы, мы поедем к воде, где любовь вечна, где мы можем лежать рядом на песке и верить, что этот мир желает нам добра.
Я все исправлю.
Вот так, не бойся.
Сначала я обниму так, чтобы жизнь покинула тебя, затем в последний раз вставлю в твое тело синее нечто, и потом ты посмотришь на него, на себя, на мир, безопасный и открытый нам.
Ты увидишь, что я все вернула на свои места.
Мы понесемся вместе по открытым пространствам, как любящие летние ангелы.
Малин!
Не жди больше ни секунды!
Войди туда!
Еще не поздно для Туве — то, что поздно для нас. Истина, ты приблизилась к ней вплотную, она за этой дверью.
Зрелище, которое скрывается за ней, ужасно.
Но ты справишься, вы справитесь — ради той жизни, которую еще можно спасти из этого мрака.
Ты должна положить этому конец.
Уничтожь наш страх, помоги нам насладиться свободой. Дай нашим мамам и папам утешение хотя бы в том, что зло найдено, названо по имени.
Открой дверь. Малин.
Сделай это прямо сейчас.
Время пришло.
Мои руки на твоей шее.
Прекрати извиваться!
Это произойдет быстро, и я понимаю, что ты боишься, что это больно, но ты вернешься как самая чистая любовь, как самое прекрасное человеческое существо на свете.
Твоя кожа теплая, такая теплая, и я нажимаю сильнее.
Не противься, сдайся, вот так, вот так.
Они в сомнениях.
Беззвучно шепчут друг другу:
— Как поступить?
— Войти!
— Но…
Никаких «но», никаких альтернатив. Малин отступает назад, со всей силы ударяет в дверь и влетает на четыре метра в квартиру. Видит окровавленное чудовище в человеческом облике, склонившееся над белым телом на полу, вокруг разбросаны человеческие пальцы, руки чудовища на шее у неподвижного тела. Чудовище — как черная органическая магма с жилами, полными пылающих червей, и Туве на полу, и Малин кричит:
— Прекрати! Отпусти ее!
И держит перед собой оружие, целится, а чудовище движется, смотрит на Малин, глядит ей прямо в глаза и снова поворачивается к Туве.
Потому что это ведь ты, Туве?
Она смотрит мне в глаза, и я исчезаю, все белеет, и я как будто парю — мама, это ты кричишь, папа, это твой голос я слышу?
Твои глаза, ты исчезаешь в них, и что-то новое рождается на свет.
Это твои глаза, сестра моя, и ты вернулась, я смотрю в твои зрачки и чувствую безграничную любовь.
Стало быть, синее нечто было ни к чему.
Я обнимаю тебя, и тут в моих ушах взрывается звук.
Малин нажала на курок.
Времени на драку нет, нельзя терять ни секунды, просто ответить на том же языке, стать частью вулкана.
Снова и снова нажимает на курок.
Зак тоже стреляет.
Еще и еще раз, и запах крови смешивается с запахом пороха, и Янне кричит: «Туве, Туве, прекратите стрелять!» — и кидается в комнату, чуть не поскользнувшись в луже крови, тянет, отбрасывает в сторону безжизненное тело, упавшее на Туве, прикладывает два пальца к ее шее, кричит: «Проклятье!» — и прижимается губами к губам Туве, вдувает воздух в ее легкие.
Малин и Зак рядом.
Изрезанный труп на диване, руки как окровавленные куски мяса, лицо белое, без кровинки, обнаженный труп рядом с Туве, пробуравленный десятками пуль. Кровь толчками вытекает на отрубленные пальцы, сложенные в кружок. Янне командует: «Не стойте просто так, освободите ее».
Не думая, Малин берет большой нож с черной ручкой и перерезает веревки, которыми привязана Туве, одну за другой, и Зак ругается где-то рядом:
— Такой гребаной чертовщины я в жизни не видел!
А Янне вдувает в нее воздух, считает, делает вдох, снова вдувает, и Малин садится рядом с ним, гладит Туве по лбу, умоляет, ни к кому не обращаясь:
— Пожалуйста, пожалуйста, только не это, только не это.
Янне дышит в нее.
Никаких признаков жизни.
Туве.
Где ты?
«Вернись к нам, Туве!» — шепчет Малин ей в ухо.
Я здесь, мама, я вижу тебя, но не знаю, как мне проснуться.
Я вижу двух девочек, которые парят рядом с тобой, их губы произносят слова, которых я не слышу, но я понимаю, что они не хотят брать меня в свою компанию, они хотят, чтобы я вернулась.
Вернулась куда?
Иди на голос, говорят они.
И я слушаю тебя, мама. «Вернись, вернись, вернись», и я чувствую, как воздух заполняет мои легкие, зрение возвращается ко мне, и я вижу вас, тебя и папу, вижу, как страх и горе в ваших глазах сменяются радостью и любовь, жизнью.
Малин и Янне сидят с двух сторон от Туве.
Она дышит и смотрит на них осмысленным взглядом.
Они обнимают друг друга и Туве — мягкие нежные объятия, которые никогда, никогда не кончатся, это они все трое обещают себе, кровь течет под ними, связывает их, загоняет зло обратно в его подземное убежище.
Зак поднимает жалюзи.
Последний придел залит солнцем.
Тот, кто умеет внимательно слушать, может услышать песню летних ангелов; песню без слов, тихое бормотание о единении, любви и сопричастности, песню, которую человек давно забыл и потому не ожидает снова услышать.
Но песня звучит в тех троих, сидящих на полу.
В тех троих, обнимающих друг друга.
Эпилог
Шестнадцатое августа, понедельник, на окраине Линчепинга
Мы вместе наверху, внизу, везде, в тех пространствах, которые принадлежат нам.
И это хорошо.
Мы навсегда останемся юными девушками, летними ангелами Линчёпинга, и мы забыли, что такое страх.
Наши мамы и папы по-прежнему в горе, их горе таково, что его не вылечит даже время.
Но они знают, что с нами произошло.
Ты знаешь, что произошло, папа. И никого ни в чем нельзя упрекнуть.
Пусть так и будет.
Мы есть друг у друга.
Мы все делим поровну.
Как и задумано.