Александр Проханов - Виртуоз
— «Райская Правда»? — Алексей уже слышал о загадочной «Формуле Рая» из уст горбуна-ракетчика.
— «Райскую Правду» не всякий поймет. А если поймет, то не всякий выскажет. А если выскажет, не всякий с собой понесет. Великий русский поэт Кузнецов понял «Райскую Правду», начал ее высказывать, но ему не позволили.
— Какой Кузнецов? Как не позволили? — Алексея тревожили невнятные слова священника, пугали его огненные глаза, отражавшие блеск свечей.
— Великий русский поэт Юрий Кузнецов, Данте нашего времени, написал поэму «Ад» и в ней запечатал зло. Начал писать поэму «Рай», чтобы воспеть добро и святость. Но его схватили и упрятали в сумасшедший дом. Напечатали в газете, что он умер от разрыва сердца, но он живет на Урале в доме умалишенных под Невьянском и все пишет свою поэму. Отправьтесь к нему, и он вам откроет «Райскую Правду».
— Но разве сегодняшнее торжество не вселяет надежды? Разве мы не отринули зло?
— А вы ничего не поняли? — священник поднял глаза, в которых дрожали слезы.
— А что я должен понять?
— Не поняли, что вас обманули?
— В чем же обман?
— Нет никакой «царской серии». Лодки, которые вы видели, остались недостроенными от советских времен. Эту лодку, на которой написали: «Царь Михаил Романов», ее по договору с американцами надлежало пустить на слом, разрезать автогеном. Ее после спуска отвели в сухой док и уже режут под надзором американцев. Вас просто ввели в заблуждение.
— Не верю! — ужаснулся Алексей, вспоминая красоту и мощь корабля, ликующих строителей, преданные взгляды директора, золотого орла на черной могучей рубке.— Никогда не поверю!
— Тогда пойдемте со мной.
Они покинули утлый храм. Направились сквозь заводской пустырь, мимо заброшенных цехов, вдоль округлой акватории, млечной, под негаснущей голубой зарей. Впереди возвышалась огромная стена, чернея на бледном небе. Вдоль стены наверх, отмеченная тусклыми лампами, вела лестница. Перед ней на земле стояла группа людей, краснея сигаретами. Проходя мимо, Алексей услышал английскую речь.
— Это док, — сказал отец Михаил. — Поднимайтесь осторожнее. Лестница может быть скользкой.
По сваренным железным ступеням, вдоль серой бесконечной стены, они поднимались к небу. Останавливались, переводили дыхание. Достигли верхнего уровня. Вышли на стену. Алексей с колотящимся сердцем сделал несколько шагов и заглянул вниз, по другую сторону стены. Под ногами открылась пропасть, глубокий провал с удаленной, мерцавшей водой. В пропасти висела лодка, черная, как гигантский кит, застрявший среди бетонных конструкций. В черном теле зияли огненные надрезы, из которых сыпались искры, изливалась красная жижа, пламенела белая плазма. Лодку резали на части, на сочные ломти. В распилах шипело, скрежетало, словно огненная пила рассекала позвонки, раскраивала скелет. Один из распилов пришелся на название лодки «Царь Михаил Романов». Другая огненная щель рассекала начертанную мелом надпись: «Не валяй дурака, Америка». Третий разрез вонзился в золотого орла. Лодка сотрясалась, издавала мучительный, похожий на стенание звук. Алексей округлившимися, полными ужаса глазами смотрел на истребление лодки.
Виктор Викторович Долголетов, он же Ромул, принимал приехавшего из Швейцарии финансиста, которому доверял размещение своих средств в иностранных банках. Владея акциями Газпрома, сталелитейных компаний, алюминиевых и никелевых корпораций, Ромул постоянно пополнял свое многомиллиардное состояние, размещая деньги в швейцарских банках, в «Барклае», в «Банк оф Америка», «Дейчебанке», а также в офшорных банках Кипра и Каймановых островов. Он приобретал ценные бумаги на фондовых рынках Европы, Америки, Азии, пользуясь рекомендациями опытных игроков, к числу которых принадлежал приехавший из Женевы советник. У советника был голый череп, складчатый затылок черепахи, пронзительные васильковые глаза и вислая розовая губа, свидетельствовавшая о тайных пороках. Он обстоятельно, с множеством примеров, предупреждал Ромула о неизбежном и очень скором, мировом финансовом кризисе.
Объяснял характер американской «финансовой пирамиды», не выдерживающей бесконечных внешних заимствований. Чертил графики ипотечных кредитований, приближавших американскую экономику к краху. Констатировал исчерпанность рынков, переоценку доллара, аномально высокие цены на нефть, рисуя картину ужасающего коллапса, который неизбежно сметет мировую финансовую систему.
— Что же вы предлагаете делать? Отказаться от банковских вкладов? — допытывался Ромул.
— Не надо класть яйца в одну корзину.
— По вашему совету я уже выбрал десяток корзин.
— Надо выбрать еще.
— Советуете Гонконг?
— Кризис сметет Гонконг.
— Советуете банк Токио?
— Кризис сметет банк Токио.
— Советуете Сингапур?
— Кризис сметет Сингапур.
— Что же вы советуете?
— Рассовываете деньги по карманам.
Это была еврейская шутка, которая на минуту развеселила Ромула.
— Так все-таки, что же делать?
— Кризис минует, а русская нефть останется. Потери неизбежны, но они не смертельны. Вкладывайтесь в недвижимость.
Он стал предлагать услуги по покупке золота в слитках, антиквариата, включая картины мастеров Ренессанса и русские иконы. Советовал приобретать большие участки земли в различных районах мира — саванну в Кении рядом с Национальным парком, территории Сахары с подземными линзами пресной воды, австралийские предгорья с неразведанными запасами олова, и конечно угодья русского Нечерноземья, — будущую продовольственную базу планеты.
— А как обстоят дела у президента Лампадникова? Ведь он держит свои деньги в Европе.
— Артур Игнатович просил у меня совета. Я посоветовал ему рассовать деньги по карманам.
Вторично повторенная еврейская шутка, розовая слизистая оболочка губы, складчатая кожа на шее советника вызвали у Ромула легкую гадливость, которая не укрылась от васильковых глаз коммерсанта.
Еще большую гадливость и близкое к истерике раздражение испытал Ромул, просмотрев телевизионный сюжет, где ненавистный провинциал из Тобольска присутствовал на спуске стратегической лодки. Был окружен ликующими рабочими, славящими его, как будущего царя. Его выступление было похоже на тронную речь.
Всякие сомнения отпали. Налицо был заговор. Лукавый и вероломный Лампадников нарушил священную клятву дружбы. Отказывается уступать ему кремлевское кресло. Заслоняет его от народа лжецарем. Воздвигает самозванца, который должен привлечь к себе народные симпатии и отвратить эти симпатии от него, Духовного Лидера, Виктора Долголетова.
Он не стал звонить Виртуозу и Рему, не стал набрасываться на руководителя телеканала Муравина. Впервые пришла ему в голову, жарко обожгла мысль о верных воинских частях. О преданных офицерах двух подмосковных дивизий. О командирах десантных полков, получавших из его рук награды за Чеченскую войну. Ему стало сладко и жутко. Он представлял шелестящий бег по московскому асфальту юрких «боевых машин пехоты» и тяжкое лязганье танков.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Алексей, еще с вечера, вернувшись в свою просторную квартиру на Тверской, бросился звонить Марине, но так и не дозвонился. Разочарованно упал на кровать, видя, как на лепном потолке плывут водянистые медузы — отражения ночных автомобилей. Ночью ему снилась огромная, висящая в небе лодка, из пламенеющих разрезов клокочут, бурлят, опадают на землю бесчисленные огненные ручьи, и под этими огненными водопадами стоят молчаливые монахи.
Проснулся поздно среди солнца и городского шума. Тверской бульвар за окном был в круглых ярко-зеленых вершинах, краснели на клумбах тюльпаны, из переполненной площади на бульвар переливались машины. Он тут же позвонил Марине:
— Где же ты была? Я вернулся! Так хочу тебя видеть! — упрекая, любя, с нетерпеливой настойчивостью, он звал ее к себе.
— Родной мой, какое счастье, что ты вернулся. Я была на ночных съемках. Не вынимала телефон из сумочки. Ты жив, здоров?
— Приезжай ко мне сейчас, не откладывай. Ты где? Я пришлю машину.
— Я в Останкине. У меня могут быть съемки.
— Скажи начальству, что это царское повеление. Высылаю к тебе машину.
Он позвонил шоферу Андрюше, и тот бодро, молодецким голосом, пообещал:
— Не волнуйтесь, Алексей Федорович. Мигом доставлю, как в сказке про Конька-Горбунка!
Алексей принялся ждать, представляя, как машина ныряет в московских улицах, проскальзывает в узких зазорах, приближается к Останкинской вышке, причаливает у стеклянного входа. Из прозрачного вестибюля, щурясь на солнце, подхватывая летящий по ветру пучок золотых волос, выходит Марина. Усаживается на сиденье, поправляя на коленях свое лучистое, из таинственных тканей платье. Машина мчит ее среди слепящего блеска, прорывается сквозь запруды. Пробирается к высокому, сталинскому дому на Пушкинской площади, где он нетерпеливо расхаживает по комнатам, прислушиваясь к металлическим шелестам лифта. Он чувствовал огромный, в витринах, особняках, небоскребах город как место ее обитания. Словно ясновидец, видел в нем драгоценную светящуюся точку — вел ее по невидимой карте, приближая к себе.
