Крейг Расселл - Мастер карнавала
— Только дай мне повод нажать на курок, — произнесла Тансу сквозь стиснутые зубы. — После всего, что ты сделал с этими женщинами! Где Андреа?
Послышался стук ботинок по ступенькам, и через мгновение дверь распахнулась. В квартиру ворвались полицейские, скрутили клоуна и замкнули ему за спиной наручники.
Тансу поднялась с пола и отряхнулась.
— Я спросила, где Андреа.
— Это и есть Андреа…
Тансу обернулась и увидела в дверях Фабеля и Шольца. Она снова посмотрела на клоуна. Мужские черты лица. Квадратная челюсть.
— Этого не может быть…
— Может, — подтвердил Шольц. — Поэтому мы и не находили следов семени на месте убийств.
— Она убила всех этих женщин?
— Да, всех. Но первой женщиной, убитой ею, оказалась она сама. Вера Райнарц.
Они посторонились и пропустили полицейских, поднявших Андреа на ноги. Та смотрела на них пустыми глазами, а на губах по-прежнему играла нарисованная на лице улыбка.
— В этом и была связь между изнасилованием и убийствами. Как я уже говорил Бенни, причина и следствие. Людеке изнасиловал ее и множественными укусами сделал жертвой своего извращения. Она ненавидела себя, вернее, Веру Райнарц в себе, и подражала нападению Людеке на нее. Но на этом не остановилась и пошла еще дальше. Она вырезала у жертв кусок плоти и съедала ее. К этому ее подтолкнула встреча с Ансгаром Хёффером.
— Йен обо всем догадался, — заметил Шольц. — Мы сразу помчались к тебе на помощь, но, насколько я понимаю, ты отлично справилась и без нас.
— Я в этом не так уверена, — сказала Тансу, потирая горло.
— Вам нужен врач? — поинтересовался Фабель.
— Нет, мне нужен бармен. Но сначала, похоже, придется заполнить кое-какие бумаги.
6
В небольшом баре было оживленно и шумно. Как раз то, что требовалось Фабелю. Три часа утра, и вечеринка в самом разгаре. Шольцу, Фабелю и Тансу приходилось постоянно наклоняться вплотную друг к другу, чтобы перекричать толпу.
Андреа была уже в камере. Шольц договорился, чтобы она прошла психиатрическое освидетельствование как можно скорее. Но на следующий день это сделать будет невозможно. Похоже, во время карнавала даже психиатры позволяли себе расслабиться. Фабель и Шольц рассказали Тансу о ране на ягодице Ансгара и его навязчивой сексуальной фантазии быть съеденным; как агентство «На все вкусы», специализировавшееся на удовлетворении самых необычных запросов клиентов, привлекло Андреа и как Ансгар на одну ночь стал ее добровольной «жертвой».
Теперь Андреа сидела в одиночной камере, не отвечала ни на какие вопросы и ни на что не реагировала. Фабель не исключал, что она даже не сознает, что делала. У нее в квартире нашли дневник с характерным бессвязным бредом, однако из него следовало, что Клоун считал себя мужчиной, чья личность не имела ничего общего с девушкой по имени Андреа. Подобно тому как Андреа полностью отрешилась от Веры Райнарц и всего, что с ней связано.
— Раздвоение личности? — удивилась Тансу. — А я считала, что все это сказки.
— Корректным научным термином является «диссоциативное расстройство личности», — поправил Фабель. — Американцы в него очень верят. Но вы правы: за пределами США отношение к этому психиатров гораздо более сдержанное. Хотя не сомневаюсь, что именно к этому будет апеллировать Андреа, чтобы избежать тюрьмы. Не исключено, что ее игра в молчанку на допросе — не что иное, как способ защиты.
Они сидели за угловым столиком, и Фабель обратил внимание, что его бокал с пивом постоянно обновляется, хотя он об этом и не просил. Он с удовольствием слушал песни на непонятном наречии, распеваемые подвыпившими посетителями бара, и понимал, что сам, похоже, сильно перебрал. Тансу сидела рядом, и каждый раз, когда она наклонялась, чтобы ее было слышно, он чувствовал тепло ее тела.
— Бенни сказал, что вы вычислили Андреа, — сказала Тансу. — Но как?
— По ряду признаков. Вы же сами говорили, что Кёльнская дева должна быть мужчиной, — ответил Фабель. — Что карнавал позволяет людям стать кем-то другим, выпустить наружу то, что обычно загоняется вовнутрь. В Андреа было нечто, что беспокоило меня с самого начала. Я был в соборе, и один иностранец спросил, откуда на витраже носорог. Среди множества метафор воскрешения из мертвых эта является символом силы и праведного гнева. Именно так себя и ощущала Андреа. Она убивала этих женщин, потому что они напоминали ей Веру Райнарц. Она покончила с Верой юридически, когда полностью сменила имя, а потом начала убивать снова и снова, чтобы покончить с ней физически. А последней подсказкой явился большой недостающий кусок мяса в ягодице Ансгара. Чтобы все сложить воедино, не надо быть Шерлоком Холмсом.
Они перестали говорить о работе, и Фабель почувствовал, как действие алкоголя становится все сильнее. Шум в баре еще больше усилился, и говорить стало вообще невозможно. Когда к ним присоединилась еще одна группа полицейских, все решили, что пора перейти в другое место. Фабель заметил, как Шольц, стараясь не привлекать внимания, потихоньку покинул бар в обществе молодой симпатичной девушки, наряженной монашкой.
— Это Симона Шиллинг, — пояснила Тансу, — руководитель отдела судмедэкспертизы.
Фабеля подхватила толпа и вынесла на улицу. Кругом бушевало веселье, и Фабель вдруг понял, что отделился от группы полицейских и слился с прохожими. Ночной воздух не только не отрезвил его, а, наоборот, оживил старые страхи, что он теряет над собой контроль.
— А я уже боялась, что мы вас потеряли… — Он обернулся и увидел рядом Тансу. — Наверное, нам лучше найти какое-нибудь место поспокойнее. Но сначала я настаиваю на старинном обычае «бабьего» четверга и требую поцелуя…
— Ну что ж, — отозвался Фабель с улыбкой, — закон есть закон… — Он наклонился, чтобы чмокнуть Тансу в щечку, но она взяла его лицо в ладони и притянула к себе. Он ощутил у себя во рту ее язык.
Глава двенадцатая
24–28 февраля
1
Мария очнулась, увидела свет и почувствовала себя замерзшей и разбитой. Все клеточки тела ныли так, будто на натянутых струнах тела исполнялось бесконечное глиссандо, а потом на передний план выступила боль от раны на голове, еще не зажившей после удара пистолетом. Сначала ей показалось, что они снова включили холодильник, но потом поняла, что это просто реакция организма на перенесенные мучения. Для Марии холод не был признаком смерти — он означал, что она по-прежнему могла чувствовать, а значит, была жива.
Ее удивило спокойствие, с которым она призналась себе, что им удалось добиться своего. Она отдавала себе отчет, что в ней что-то изменилось, что теперь она мыслила по-другому. Она лежала и думала о Марии Клее как о ком-то постороннем, а не о себе. Возможно, Мария Клее действительно умерла, но то, во что или в кого она превратилась, намеревалось выжить любой ценой. Она лежала в пустом холодильнике, покрытая синяками и надломленная, и думала о том, что единственная возможность выжить заключалась в отказе от собственного «я» и направлении всех внутренних ресурсов на поиск выхода из создавшейся ситуации.
Мария с трудом поднялась на ноги, обернулась в одеяло и подошла к тяжелой входной двери холодильника. Она прижалась головой к ее холодной стальной поверхности, но та оказалась слишком толстой, чтобы пропускать какие-то звуки из соседнего помещения. Она медленно обошла помещение, стараясь найти хоть что-нибудь, способное послужить оружием, но не нашла ничего подходящего. Но даже если бы поиски и увенчались успехом, то это импровизированное оружие вряд ли могло представлять хоть какую-то опасность для Носа с пистолетом в руке. Мария вернулась к матрасу и села, продолжая размышлять. Они по-прежнему ее кормили. Значит, Витренко она зачем-то нужна живой, хотя и не исключено, что всего лишь на несколько дней. Она осторожно потрогала вздувшуюся на голове шишку, чтобы напомнить себе, что ее благополучие никого здесь не волновало. Она была заложницей. Лучшего места для заключения и не придумать: ее — как кусок мяса! — сунули в холодильник, чтобы сохранить до тех пор, пока она не понадобится.
В следующий раз еду принесла Ольга Сарапенко. Потом Нос. Наверное, они дежурили по очереди и сменяли друг друга. Если ей и суждено попытаться спастись, то это надо сделать в смену стервы Сарапенко. Мария понимала, что против Носа у нее нет шансов. Однако и возможность справиться с Сарапенко казалась тоже довольно призрачной, тем более что Мария была далеко не в лучшей физической форме. Однако за годы работы в отделе по расследованию убийств Мария четко уяснила одно: любой человек может убить другого. Дело было не в силе, а в настрое и готовности пойти на все.
Мария понимала, что если Витренко и собирался использовать ее в качестве козыря, то все равно не оставит ее в живых. А когда надобность в ней отпадет, он совершенно спокойно лишит ее жизни способом, соответствующим его извращенному пониманию справедливости. Ее смерть будет медленной, мучительной и ужасной. Она усилием воли заставила себя вернуться к своему нынешнему положению. Она избежит участи, уготованной для нее Витренко, и не важно, удастся ли ей действительно сбежать или она погибнет при попытке к бегству.
