Юхан Теорин - Призрак кургана
Вдруг в памяти возникла картинка семидесятилетней давности: маленький Арон на кладбище, как раз в тот день, когда из гроба послышался этот стук. Он был похож на маленькое привидение – настолько неестественно бледным было его лицо с алой царапиной на лбу…
– Он был белый… – почти воскликнул он.
– Белый?
– Как припудренный!
Ион смотрел на него как на сумасшедшего: может, друг тоже слегка тронулся, как Никлас Клосс?
– Ты не понял… Арон, когда я его увидел на кладбище. Он был как припудренный! И не только лицо, одежда тоже…
– И что? – сказал Ион. – В муке. Его отчим же на мельнице работал. Арон наверняка ему помогал.
– Вот именно! Не на мельнице, а на мельницах. То у одного фермера, то у другого.
– На мельницах…
– Мне кажется, я знаю, где он прячется. На какой-то из ветряных мельниц. Из тех, что еще не развалились. Детская память подсказала.
Ион помрачнел:
– А ты знаешь, сколько их, этих мельниц? В одном нашем уезде тридцать пять или сорок.
– Считай только заброшенные. Ветхая мельница где-нибудь в кустарнике… Из тех, про которые давно забыли.
– Тогда меньше, – кивнул Ион.
И Герлоф кивнул. Старики еще несколько раз покивали друг другу с промежутками в несколько секунд – что-то соображали.
Герлоф напряженно думал. И вдруг вспомнил – иногда, сидя в своем саду, он слышал голоса. Два голоса – пожилого человека и молодой женщины. Что они говорили, он, несмотря на новый слуховой аппарат, не разобрал. Тем более что, как ему показалось, они говорили на каком-то иностранном языке. Наверное, туристы, решил он тогда. С каждым годом на Эланд приезжало все больше иностранцев. Причем голоса шли откуда-то сверху. Тогда он решил, что этого не может быть – что они, на дереве, что ли, сидят?
– Я могу ошибиться, – медленно сказал он. – Но я почти уверен, что это наша мельница. В Стенвике, в рощице за моим садом.
Возвращенец
Солнце так и не появилось, зато ветер усилился. Почти шторм. Столетняя мельница сотрясалась от ударов, скрипела и покачивалась – почти как деревья вокруг. Но держалась. Так же, как и деревья.
Верхнее отделение представляло собой квадратное помещение без потолка, прямо под крутыми стропилами. В центре – пыльные машины. Никаких окон, только прорези в стенах, напоминающие бойницы, поэтому здесь даже в солнечные дни было сумрачно, почти темно.
Арон привязал мальчиков к старым венским стульям у стены и зажег керосиновые лампы и найденный им фонарь, называемый почему-то «летучая мышь». Плюс ко всему на пыльном полу во всех четырех углах он зажег толстые стеариновые свечи. Последняя месса.
Все равно было довольно темно. Колеблющийся, неровный свет освещал бледные лица ребят. Арон знал, о чем они думают. Ждут, когда Вероника придет им на помощь.
Что ж, их желания совпадали. Он тоже ждал Веронику. Его сильно лихорадило, боль в животе временами становилась почти невыносимой.
Он прислонился спиной к стене, прислушиваясь к дикому вою ветра. Пламя свечей колебалось, ветер задувал и в мельницу: доски рассохлись, между ними зияли щели, местами такие, что можно палец просунуть.
Ничего в этом мире не происходит по мановению волшебной палочки. Надо ждать.
Вероника, естественно, поняла, о какой мельнице идет речь.
Он различил в завываниях ветра урчание автомобильного двигателя. Машина остановилась, и через несколько секунд Арон услышал шаги. Кто-то поднимался в мельницу по деревянной лестнице. Прислушался. Похоже, одна. Хорошо. Послушалась.
Дверь открылась, и в просвете появилась Вероника Клосс. Черные джинсы. Ветровка, тоже черная. Волосы собраны на затылке в конский хвост.
Он впервые видел ее вблизи. В свете лампы были особенно заметны черные тени под глазами. Она смотрела на него, не отводя глаз. С нескрываемой ненавистью.
Она отвратительна, подумал он. Может быть, и красива, но отвратительна.
– Ты одна?
Она пожала плечами.
– Я тебе вот что скажу, – тихо, но внушительно сказала Вероника. – Ты ненормальный. Ты все испортил.
– Это я знаю. Динамит я взял у Валла. Ты знаешь эту семью? Пекка, Эйнар… обоих убил твой брат.
Вероника сделала шаг вперед.
Он предостерегающе поднял руку:
– Сними куртку. Сними куртку и брось позади себя.
Она, ни слова не говоря, потянула вниз молнию, сбросила ветровку и осталась в тонкой белой блузке. Если у нее и было оружие, то оно в куртке.
Арон держал в руках новенький автоматический карабин Ак-5 – самое мощное оружие из того, что он купил у Валла. Он стоял у стены метрах в пяти от Вероники, частично прикрытый стойкой из толстого дубового бруса. Луло автомата было направлено на ненавистную гостью.
– Подойди поближе.
Вероника встала между связанными ребятами.
– Отпусти их, – сказала она.
– Только после разговора.
Вероника положила руку на плечо Каспера:
– Тогда отпусти только моего сына.
– Почему именно его?
– Потому что он важнее.
Арон подумал несколько секунд.
– Отойди на три метра, – скомандовал он.
Она повиновалась. Арон подошел и развязал узлы – сначала на руках, потом на ногах. Но освободил он не Каспера, а младшего.
Юнас пошевелил затекшими кистями рук.
– Ты можешь идти.
Мальчик уставился на Арона и не двигался с места.
– Иди домой! – Арон чуть повысил голос, повернул пленника и слегка подтолкнул его в спину.
Мальчик заплетающимся шагом двинулся к выходу Вероника даже не посмотрела на него.
Дверь закрылась. Слышно было, как Юнас медленно спускается по лестнице.
Арон посмотрел на Веронику Клосс и показал на стул, на котором только что сидел ее племянник:
– Садись.
– Зачем? – Она не шевельнулась.
– Ты должна выслушать обвинения.
– В чем ты меня обвиняешь?
– В том, что вы с братом разрушили мой хутор. В том, что ты убила мою сестру.
Вероника не двигалась с места, и он добавил:
– И мою жену.
Земля обетованная, апрель 1998
В пасхальный вечер 12 апреля Мила и Арон сели на поезд в Ленинград, который теперь опять назывался Санкт-Петербургом. Лочь оставили дома. Впрочем, в России Пасху никто не праздновал – по православному календарю Пасха наступала через неделю. А в этот лень праздновали Лень космонавтики, о чем им сообщил изрядно напраздновавшийся сосед по купе. Мила помрачнела. Она проклинала космос и его освоение. Космос стоил ей здоровья, а может, и жизни.
К утру настроение исправилось. Она очень хотела посмотреть город. У нее сохранились студенческие воспоминания. Особенно яркое впечатление оставил почему-то не Зимний дворец, а собор. Но не тяжелый и торжественный Исаакий, а воздушный Казанский, с дугообразной, как в римском соборе Святого Петра, колоннадой.
Но когда они сошли на перрон Московского вокзала, Мила опять стала задыхаться. Ни о каких экскурсиях и речи быть не могло. Арон втайне порадовался – ему вовсе не хотелось вспоминать ряды суровых каменных зданий, особенно Кресты. И близкого друга Андрюшу Трушкина с его «Весной священной» запрещенного в тридцатые годы композитора Стравинского.
Он думал только о Швеции и узком и длинном острове в Балтийском море.
Зашли было в ресторан, но там было так накурено, что Мила чуть не выбежала на улицу. Тогда Арон повел ее в вестибюль дорогой гостиницы «Невский палас», показал администратору удостоверение ветерана ФСБ, и тот посадил их в удобные кресла у окна, где они и просидели несколько часов.
Ближе к вечеру они поднялись на борт круизного теплохода «Балтика». Такой же белый, как «Кастельхольм», но намного больше. И без блюющего отчима на соседней койке в тесной, как шкаф, каюте.
Они вышли на палубу.
Морской воздух оказался благотворным для Милы: она перестала кашлять и почти не вынимала ингалятор. Стояла у релинга и слабо улыбалась.
Как много зим, как много весен… – вспомнил Арон чью-то стихотворную строчку.
Через сутки «Балтика» медленно подползла к терминалу.
Рейс занял куда меньше времени, чем в тридцатые годы. В Стокгольме был выходной – второй день Пасхи.
И этот город изменился. Рядом с гаванью выросли большие дома, сияющие вымытыми до блеска стеклами.
Пограничник в будке бегло глянул на их русские паспорта, улыбнулся и сказал: «Welcome!»
Они заказали места в маленькой гостинице на Нюторьет, Новой площади на Сёдермальме. На тумбочке в номере лежал толстенный телефонный каталог, и Арон быстро нашел адрес Вероники Клосс. Норр Меларстранд. Он посмотрел на карты в конце справочника. Судя по всему, богатый район – близко к центру и у самой воды.
– Завтра с самого утра и пойдем. С запасом, чтобы успеть на корабль, – сказала Мила.
Арону было очень не по себе. Как ни крути, он незаконный ребенок, выбллдок, вспомнила Мила меткое русское выражение и засмеялась. Сейчас к этому относятся по-другому, но от чувства собственной неполноценности избавиться не так-то легко.
