Джон Kаppe - В одном немецком городке
– Нацисты! – выкрикнул кто-то.– Нацисты! – снова закричал кто-то, указывая на студента, стоявшего на балконе.
– Назад, в ресторан,– сказал Брэдфилд,– мы можем выйти другим ходом.
Ресторан внезапно опустел. Депутаты и остальные посетители разбрелись кто куда, одни – привлеченные криками в холле, другие – отпугнутые ими же. Брэдфилд не позволял себе бежать, но шел быстрым четким шагом, как на марше. Они вышли в сводчатую галерею. В витрине галантерейного магазина были выставлены черные портфели из тонкой телячьей кожи. В другой витрине парикмахер взбивал пену на лице невидимого клиента.
– Брэдфилд, да послушайте же меня! Господи боже мой, я же хочу предупредить вас о том, что они говорят!
Зааб совершенно запыхался. Его объемистый живот колыхался под засаленной курткой. Капли пота, словно слезы, поблескивали под желтыми, набрякшими веками. Из-за его плеча высовывалась багровая физиономия Аллертона в ореоле черной гривы. Все направлялись к выходу. В конце галереи было уже тихо, в холле тоже воцарился порядок.
– Кто и что говорит? Вместо Зааба ответил Аллертон:
– Весь Бонн говорит, старина. Вся чертова бумагомаральня.
– Слушайте. Ходят слухи. Слушайте. Бог знает, чего только не болтают. Вам известно, что произошло в Ганновере? Вы знаете, почему они взбесились? Об этом шепчутся во всех кафе: делегаты, карфельдовские приспешники – все распускают эти слухи. Они расползлись уже по всему Бонну. А им было дано предписание молчать. Загадочная история, фантастика!
Зааб торопливо оглянулся по сторонам.
– Самая большая сенсация за все годы,– сказал Аллертон.– Даже для этого унылого захолустья.
– Почему во время демонстрации они там, впереди, сломали ряды и ринулись как бешеные в библиотеку? Они – эти молодчики, которых везли в серых автобусах? Кто-то стрелял в Карфельда. Когда оркестр заиграл особенно громко, кто-то выстрелил в него из окна библиотеки. Какой-то дружок этой женщины-библиотекарши, Эйк. Она работала в Берлине с англичанами. Эмигрантка. Сменила свою фамилию на Эйк. Она впустила его, чтобы он мог выстрелить из окна. Потом, перед смертью, она во всем призналась Зибкрону. Эйк. Охрана видела, как он стрелял. Карфельдовская охрана. Когда наяривал оркестр. Они увидели человека, стрелявшего из окна, и бросились, чтобы схватить его. Охранники, слышите, Брэдфилд! Охранники, которых привезли в серых автобусах. Брэдфилд, вы только послушайте, что они говорят! Они нашли пулю, револьверную пулю английского образца. Вы понимаете теперь? Англичане совершают покушение на Карфельда – вот какие распускаются слухи. Фантастика! Вы должны положить этому конец. Поговорите с Зибкроном. Карфельд жутко напуган: он страшней трус. Понимаете, почему он стал так осторожен, почему строит повсюду эти чертовы Schafott? Как, черт побери, это называется?
– Эшафот,– сказал Тернер.
Толпа, хлынувшая из холла, вынесла их на свежий воздух.
– Эшафот! Все это строжайшая тайна, Брэдфилд! Только для вашего личного сведения! – Уже издали они услышали его крик: – Упаси вас бог ссылаться на меня. Зибкрон рассвирепеет. Фантастика!
– Можете быть совершенно спокойны, Карл-Гейнц,– прозвучал среди всей этой суматохи почти неестественно уравновешенный голос,– никто не злоупотребит вашим доверием.
– Послушайте, старина,– Аллертон наклонился к самому уху Тернера. Он был небрит, черные лохмы его взмокли от пота.– Что случилось с Лео? Он словно сквозь землю провалился. Говорят, эта самая Эйк была в свое время весьма лихая девчонка и работала вместе с «охотниками за черепами» в Гамбурге. А кто это вас так разукрасил, старина? Слишком рано полезли ей под юбку, а?
– Это не для печати,– сказал Брэдфилд.
– Нет, пока еще нет, старина,– сказал Аллертон.
– Не пока, а вообще.
– Говорят, он едва не прикончил его в Бонне, в ночь накануне ганноверского митинга. Просто не был вполне уверен, что это он. Карфельд шел с секретного совещания, направлялся к условленному месту, и только чистая случайность спасла его от Лео. Просто зибкроновские молодчики подоспели как раз вовремя.
Вдоль набережной неподвижные колонны замерли в терпеливом ожидании. Слабый ветерок чуть колыхал черные флаги. На другом берегу за синеватой стеной деревьев заводские трубы лениво выдыхали дым в унылом свете пасмурного утра. У края воды томились в бездействии маленькие лодочки – яркие мазки на серой траве. Тернер посмотрел влево – на старую лодочную пристань, которую еще не успели снести. Вывеска доводила до общего сведения, что пристань является собственностью факультета физического воспитания Боннского университета.
Они стояли вдоль берега, ряд к ряду. Тонкая пленка тумана, словно след дыхания на стекле, заволакивала бурый горизонт и мост через реку. Ни шороха – только отзвуки чего-то скрытого от глаз: крик затерявшейся чайки, жалобный стон заблудившейся баржи, неустанное стенанье невидимых дрелей. Казалось, не люди, а серые тени выстроились там вдоль берега реки, и даже человеческие шаги звучали как-то отрешенно; дождя не было, но влага тумана порой ощущалась на лице, словно пульсация крови под разгоряченной кожей. Это не суда, а погребальные дроги плыли вниз по течению, неся свои дары богам севера; и все было лишено запаха, только откуда-то, из глубины материка, тянуло углем и металлом.
– Карфельда упрятали до вечера,– сказал Брэдфилд.– Об этом позаботился Зибкрон. Ждут, что тот сделает новую попытку сегодня вечером. И он ее сделает.– И Брэдфилд, помолчав, повторил все слово в слово от начала до конца, точно заучивая формулу: – Пока не начнется демонстрация, Карфельд не выйдет из своего убежища. После демонстрации Карфельда снова спрячут. Возможности самого Гартинга крайне ограниченны – он знает, что ему недолго разгуливать на свободе. Значит, он сделает попытку сегодня вечером.
– Айкман умерла,– сказал Тернер.– Они убили ее.
– Да. Он будет пытаться сегодня вечером.
– Заставьте Зибкрона отменить митинг.
– Будь это в моей власти, я бы так и поступил. Да и Зибкрон, будь это в его власти,– тоже. Но теперь уже поздно.– Он указал на серые колонны.
Тернер поглядел на него в упор.
– Нет, не могу себе представить, чтобы Карфельд, как бы ни был он напуган, отменил митинг,– сказал Брэд филд, словно сомнение промелькнуло на миг в его уме, но он тут же его отмел.– Этот митинг – кульминация, он должен увенчать собой кампанию, проведенную им в провинциях. Он нарочно приурочил все к этому дню – к самому острому моменту брюссельских переговоров. Он уже на полпути к полной победе.
Брэдфилд повернулся и медленно зашагал по тротуару к стоянке машин. Серые колонны наблюдали за ним в молчании.
– Возвращайтесь в посольство. Возьмите такси. С этой минуты всякое передвижение по городу исключается. Ни один человек не должен покидать посольства, нарушение запрета повлечет за собой увольнение. Сообщите об этом де Лиллу. Расскажите ему также обо всем, что произошло, подготовьте все документы, так или иначе относящиеся к Карфельду, и отложите их до моего возвращения. Все, что освещает его деятельность: доклад группы по расследованию преступлений, его работу на соискание степени – все, что имеется в «святая святых» и может пролить свет. Я вернусь сразу же после обеда.
Он отворил дверцу машины.
– Какое у вас соглашение с Зибкроном? – спросил Тернер.– В чем его тайный смысл?
– Нет никакого соглашения. Либо они уничтожат Гар тинга, либо Гартинг уничтожит Карфельда. И в том, и в другом случае я должен дезавуировать его. И только это существенно в настоящий момент. Может быть, вы предложи те мне какой-либо другой образ действий? Вам известен другой выход из создавшегося положения? Я информирую Зибкрона, что порядок будет восстановлен. Я дам ему слово, что мы не имеем никакого отношения к деятельности Гартинга и ничего о ней не знаем. Можете вы предложить мне другое решение проблемы? Я буду вам признателен.
Он включил мотор. Серые колонны зашевелились, любопытствуя: им нравился белый «ягуар».
– Брэдфилд! – Да?
– Прошу вас. Еще пять минут. Я еще не все карты выложил на стол. Существует еще кое-что, о чем мы ни разу не вспомнили. Брэдфилд!
Ни слова не говоря, Брэдфилд отворил дверцу и вышел из машины.
– Вы говорите, что мы не имеем к нему отношения. Мы имеем. Он – создание наших рук, и вы это знаете, это мы сделали его тем, что он есть, мы перемололи его на этой мельнице, между тем миром и нашим, мы загнали его внутрь самого себя, заставили его увидеть то, чего никто не должен видеть, услышать то… Мы заставили его пуститься в это странствие в одиночку – вы не знаете, каково ему было одному там, внизу. А я знаю! Брэдфилд, послушайте! Мы вдолгу перед ним. И он знает это.
– Перед каждым из нас кто-то в долгу. Мало кому будет оплачен этот долг.
– Вы намеренно хотите уничтожить его! Вы не хотите ничего для него сделать! Вы хотите отречься от него, потому что он был ее любовником! Потому что…
