Лев Пучков - Джихад по-русски
Впрочем, интерьер Ирину особенно не заботил. Медленно двигаясь по паркету вдоль кромки персидского ковра, она косила взглядом в сторону кожаной мебели вовсе не из-за ее непревзойденных качеств — видела и получше. Там, в этой мебели, на просторном диване и в трех креслах, заседали пятеро мужланов ичкерских, включая Махмуда Бекмурзаева. Они были такими же здоровенными и дикими на вид, как их предводитель — одна порода, что и говорить.
И все с нездоровой пристальностью рассматривали Ирину…
Нет, аплодисментов не было, равно как и восторженных криков, улюлюканья и прочих проявлений, каковыми обычно нормальные молодые люди, не отягощенные рамками приличия, приветствуют неожиданное появление соответствующим образом принаряженной сексапильной барышни. Первые мужчины тейпа Бекмурзае-вых сидели молча, во все глаза пялясь на «руски бляд» и даже не обмениваясь впечатлениями. И было в этой молчаливости что-то такое…
Ирина дошла до окна, развернулась, замерла было, но дверь в зал оставалась открытой, в коридоре картинно растопырилась чеченка с плеткой, следившая за каждым движением гостьи. Ирина так же медленно пошла обратно, цокая шпильками по паркету и наливаясь липкой субстанцией всепоглощающей паники.
Господи, пронеси! Сделай так, чтобы все побыстрее кончилось… Нет-нет, она готовилась к этому моменту целые сутки напролет. После того, как ушел Сыч с боевыми братьями, представляла себе, как это будет происходить. Прогоняла перед мысленным взором во всех ракурсах и позах, продумывала свое поведение в этой ситуации, моделировала вариации… Но все это виделось, как в скверном фильме на отвратительной пиратской кассете крайне низкого качества. А сейчас…
Сейчас, чувствуя, как при каждом шаге подол коротенького платьица холодной змеиной чешуей скользит по-предательски выглядывающей наружу грани между непривычно обнаженным бедром и резинкой чулок, Ирина вдруг отчетливо поняла: никак она себя вести не будет! Еще минута — и рухнет в обморок…
— Ауррр!!! — вдруг зарычал Махмуд, вскакивая из кресла и стремительно срывая с себя одежду.
— Ай! — пискнула Ирина, на ватных ногах устремляясь к двери.
Бац! — дверь захлопнулась перед самым ее носом. Правильно, не положено мусульманке смотреть на обнаженного мужчину. Ирина стукнула кулачками в мореную дубовую плаху — дверь не дрогнула, словно ее подперли снаружи.
— Арр-рррааа! — ударило в затылок горячее чесночное дыхание. Могучие лапы подхватили Ирину, швырнули на ковер. Раздался треск раздираемого по швам платья, мелькнули клочья белоснежного французского бельишка, навалилась сверху всей массой туша в полтора центнера. Дышать стало нечем: пол-лица намертво залепил мясистый слюнявый рот, жадно всасывавший помертвевшие губы женщины. Потные ладони железными тисками сжали вяло сопротивляющиеся Иринины коленки, мощным рывком развели бедра в стороны.
— Уу-уррр!!! — победно выстонал Махмуд, с большим трудом входя в словно бы одеревеневшее лоно женщины.
— Мамочка! — в последний раз пискнула Ирина, проваливаясь в хлюпающую заволочь спасительного обморока…
Это было похоже на какой-то галлюцинаторный бред в наркотическом трансе. Страстно ревущие слюнявые рты, жадно чмокающие и сосущие ее тело, скачущие бородатые хари, страшная тяжесть содрогающихся от похоти волосатых туш, гнетущая вонь чужого едкого пота, пропитавшего, казалось, каждую клеточку ее организма…
Окончательно пришла в себя в ванной. Тело было словно ватное. Тупой саднящей болью раздирало низ живота — казалось, неумолимый алчный шатун до сих пор неистовствует там, вгрызаясь в ее недра.
Рабыни приводили ее в порядок деловито и сноровисто — на этот раз Ирина не сопротивлялась. Спросила шепотом:
— Уксусной эссенции нет?
— Нет, — девчонки озабоченно переглянулись. — А зачем?
— Выпить бы…
— Терпи, дура! Помереть всегда успеешь… Помыли, достали из ванной, умело обработали истерзанное лоно фурацилиновым раствором, смазали какой-то мазью. Вроде бы полегчало. Ирина некстати вспомнила о вазелине, который дал ей Сыч, горько усмехнулась. Все-то ты продумал, умник…
— Задолбят они тебя, — жалостливо сказала одна из рабынь, заканчивая обработку и заворачивая Ирину в полотенце. — Маленькая у тебя… Им только это и подавай. А ты долго не выдержишь…
— Вас-то не задолбили, — болезненно поморщилась Ирина. — И я как-нибудь…
— А нас тут сначала было семеро, — бесхитростно пояснила другая рабыня. — Пятерых меньше чем за две недели уделали. Кровью изошли. А мы вдвоем остались. Сколько ни совали — выдержали. У нас как будто резиновые, все выдерживают. Порода, видать, такая — повезло… Потом они привыкли, поняли, в чем дело. Сейчас вообще редко заваливают, мы все больше по работе…
Поместили Ирину в комнату рабынь — приткнувшуюся у черного входа небольшую подсобку с крохотным оконцем, двумя топчанами и деревянным ларем, в котором хранилось все нехитрое имущество юных пленниц. Девчонки представились: Валя и Лена. В возрастном цензе также определились: Вале — 18, Лене — 19. Надели на Ирину какую-то безразмерную, стиранную многажды ночнушку, уложили на топчан, посоветовали на все наплевать и отдыхать, пока не тревожат. Ах, какой замечательный совет! Наплевать. Отдыхать. Пока не тревожат…
Ирина лежала на топчане, бездумно уставившись в окно, выходящее во двор. Окно — это хорошо. Это как раз то, что надо… А почему хорошо? Кому надо? Напряглась, пытаясь вспомнить. Не вспомнила, задрожала вдруг плечами мелко, носом захлюпала, принялась тихо подвывать, отвернувшись к стенке.
— Истерика, — со знанием дела констатировала отлучавшаяся на кухню Валя — принесла какие-то объедки с хозяйского стола и банку с водой. — Так всегда бывает, когда в первый раз скопом делают. Ничего, привыкнешь…
— К чему привыкну?! — вскинулась Ирина, дико вытаращившись на советчицу. — Что ты несешь, дура? Разве к этому можно привыкнуть?!
— Можно, можно, — ласково пробормотала Лена, укладывая ее. — Люди ко всему привыкают. Ты лежи, отдыхай. Я тебе песенку спою…
И правда — спела. Ласково взяла за плечико, принялась покачивать и напевать унылую мелодию — винегрет из разных колыбельных всех времен и народов. Но от этой колыбельной Ирине легче не стало. Потому что, дела ее не умудренная жизнью бабушка-старушка, чей удел как раз успокаивать несмышленых дур, попавших до нерадивости своей в беду, а юная рабыня, годившаяся Ирине в дочери. Незаконнорожденная дщерь своей великой нации, виноватая лишь в том, что имела несчастье появиться на свет во вражьем стане и случайно оставшаяся в живых благодаря спорному «подарку» природы-матери — «резиновой» вульве…
Вскоре девчонки ушли — хозяйка свистнула работать по дому. Через некоторое время прибежала озабоченная Лена — вспомнила, что не проинструктировала новенькую: в барский клозет не ходить! Ни в коем случае! А то хозяйка побьет. Ходить в летний сортир, что расположен в глубине двора, — через черный ход и налево. Через парадный вход — ни в коем случае. Умываться тоже во дворе, рукомойник рядом с сортиром. И вообще по дому не шастать. Побьет. Вот объедки — специально тебе оставили. Есть вполне даже приличные кусочки, надо обязательно покушать, потому что до вечера ничего не будет…
От такой заботливости Ирине стало еще муторнее. Господи, это что же такое творится?! Это какая страна, какой век? Вспомнила вдруг великосветские рауты у родителей, напыщенные брюзгливые лица жен и дочерей властителей «старого света», ударно строивших социалистическую империю, и так тошно стало, хоть разбегайся и лбом в стену. Чтобы сразу, насмерть, чтобы не мучиться. Чем жить в такой сраной идиотской империи, лучше — сразу…
К объедкам не притронулась — кусок в горло не лез. Походила по крохотной комнатушке, с тупым безразличием прислушиваясь к болезненным ощущениям в низу живота, смутно обеспокоилась отсутствием своих вещей — никто не удосужился принести их сюда. Напилась воды из банки, завалилась обратно на топчан и забылась в тяжком тревожном сне…
Вечерком «руски бляд» опять востребовали. Утренняя процедура повторилась без особых изменений. Хозяйка с плеткой, ванна, спальня с барахлом, легкомысленный наряд, похожий на тот, что был растерзан утром.
Гулять вдоль кромки ковра по залу не пришлось. Жаждущей публики чуть поубавилось — был Махмуд и двое его сородичей. Все сильно хмельные, веселые, заводные: едва Ирина вошла в зал, набросились скопом, долго возились, таская по ковру, и переругивались — каждый хотел начать первым. Насиловали исступленно, неутомимо, безмолвно — только мычали натужно да взрыкивали зверовато.
На этот раз обморока не было, хотя Ирина горячо взывала ко всем подряд божествам — дайте! Дайте забыться, утащите хоть ненадолго в спасительную пучину небытия!
