Андерс Рослунд - Три секунды
Свен достал из внутреннего кармана блокнот, полистал, нашел.
— 721018–0010.
Пожилой мужчина ввел десять цифр, подождал несколько секунд и покачал головой.
— Родился в начале семидесятых? Тогда его здесь нет. Десять лет, если по закону. Документы старше десяти лет хранятся в Военном архиве. — Он с довольным видом улыбнулся. — Но… перед тем, как отправить документы в архив, я всегда снимаю копии. Они здесь. Личный архив шведской лейб-гвардии. Данные обо всех юношах, которые служили здесь в последние тридцать лет, — в шкафах в соседнем кабинете.
Тесный кабинетик со шкафами вдоль стен, от пола до потолка. Пожилой встал на колени, провел пальцем по папкам и вытащил одну, с черным корешком.
— Родился в тысяча девятьсот семьдесят втором. Если он был здесь… в девяносто первом, девяносто втором, девяносто третьем, может, даже в девяносто четвертом. Вы сказали — лейб-рота? Проходил обучение как снайпер?
— Да.
Пожилой порылся в папке, вернул ее на полку и вытащил папку, стоящую рядом с первой.
— В девяносто первом нет. Посмотрим девяносто второй.
Он просмотрел половину папки и вдруг прервался, посмотрел на своих гостей.
— Хоффманн?
— Пит Хоффманн.
— Есть.
Эверт и Свен одновременно шагнули вперед, чтобы лучше видеть бумагу в руках у архивариуса. Полное имя Хоффманна, его личный номер, последний в длинном ряду цифр и букв, что-то обозначавших.
— Что это значит?
— Что кто-то по имени Пит Хоффманн, личный номер которого к тому же совпадает с тем, что вы мне дали, проходил здесь военную службу в девяносто третьем году. Одиннадцать месяцев. Обучался снайперской стрельбе.
Эверт Гренс еще раз внимательно изучил простую бумагу.
Это был он.
Человек, который шестнадцать часов назад погиб у них на глазах.
— Спецподготовка по обращению с оружием, стрельбе из положения лежа, из положения сидя, из положения стоя на коленях, стрельбе стоя, стрельбе на малые расстояния, стрельбе на большие расстояния и… думаю, вы понимаете? — Стернер открыл папку, вынул документ и снял копию. Огромный ксерокс занимал почти весь кабинет. — Мне все кажется… он как будто знал, где я нахожусь, что делаю. Если он учился здесь… он правильно сообразил: колокольня в Аспсосе — единственное место, откуда мы сможем его достать. Он знал, что мы можем убить его. — Стернер сжал в руке ксерокопию, почти скомкав, и протянул Гренсу. — Хоффманн старательно выбрал место. Он не случайно оказался в мастерской и именно у окна. Он провоцировал нас. И знал, что если искусный, хорошо обученный снайпер должен попасть, то обязательно попадет. — Стернер покачал головой: — Он хотел умереть.
Стены в коридоре отделения скорой помощи Дандерюдской больницы были желтые, а пол голубой. Приветливо улыбались медсестры, Гренс и Сундквист так же приветливо улыбались в ответ. Утро выдалось спокойное. Оба и раньше бывали здесь по делам службы, часто по вечерам, по праздникам, когда раненых везли на узких каталках по коридору в резком свете ламп. Сейчас коридор был пуст. Ни о пьяных, ни о футбольных матчах не слышно, а дороги не занесет снегом еще долго.
Они приехали в Дандерюд сразу из Кунгсэнгена, из расположения шведской лейб-гвардии, через Норрвикен и Эдсберг, через очаровательные маленькие пригороды, застроенные виллами поселки. Свен даже позвонил домой Аните и Юнасу — они завтракали вместе, а потом уходили каждый в свою школу. Свену так их не хватало.
Врач оказался молодым и долговязым, тощим как скелет, с непроницаемым выражением лица; он поздоровался и проводил следователей в больничную палату. Там царила темнота, шторы были опущены.
— У него сильное сотрясение мозга. Так что побудьте, пожалуйста, в темноте.
В палате стояла одна-единственная кровать.
Мужчина за шестьдесят, седые волосы, измученные глаза, ссадины на щеках, рана на лбу — кажется, глубокая; правая рука на перевязи.
Тогда он лежал у стены.
— Меня зовут Юхан Ферм. Мы виделись вчера, когда вас привезли. Со мной двое полицейских, они хотят задать пару вопросов.
Пожарные спасательной службы уже долго разбирали завалы в сгоревшей дотла мастерской, прежде чем услышали из-под горы обломков слабый стон. Голый, весь в синяках инспектор; со сломанной ключицей, он все же дышал.
— Я даю им пять минут. Потом вернусь.
Седой приподнялся на кровати. Потом вдруг скривился от боли, и его вырвало в стоящее у кровати ведро.
— Ему нельзя шевелиться. Сильное сотрясение мозга. Ваши пять минут пошли.
Эверт Гренс повернулся к молодому врачу.
— Мы хотели бы остаться одни.
— Я побуду здесь. Как врач.
Гренс отошел к окну, пока Сундквист пододвигал табуретку к кровати и садился, стараясь, чтобы его лицо было примерно на одном уровне с лицом раненого охранника.
— Вы знаете Гренса?
Мартин Якобсон кивнул. Он знал, кто такой Эверт Гренс, они несколько раз встречались. Комиссар уголовной полиции регулярно посещал место, в котором Якобсон проработал всю жизнь.
— Это не допрос. Допрос будет потом, когда вам станет лучше и когда у нас будет побольше времени. Но нам уже сейчас нужно кое-что прояснить.
— Вы не могли бы повторить?
— Это не…
— Говорите громче. Барабанные перепонки лопнули от взрыва.
Свен наклонился и заговорил громче:
— Мы довольно хорошо представляем себе, что произошло во время взятия заложников. Ваши коллеги подробно описали, как был убит заключенный в изоляторе строгого режима.
Врач легонько похлопал Свена по плечу.
— Задавайте ему короткие вопросы. Это он осилит. Короткие ответы. Иначе ваши пять минут пропадут напрасно.
Свен подавил желание обернуться и попросить человека в белом халате заткнуться. Но не стал оборачиваться. Какой смысл огрызаться, подумал Свен.
— Первое… вы помните, что было вчера?
Якобсон тяжело дышал, его мучила боль, он искал слова, которые после сотрясения мозга куда-то делись.
— Я помню все. До той минуты, когда потерял сознание. Я правильно понимаю, что на меня рухнула стена?
— Она рухнула при взрыве. Но я хочу знать… что было непосредственно до взрыва?
— Я не знаю. Меня там не было.
— Вас там… не было?
— Я сидел в отгороженной комнате, Хоффманн увел меня туда, со связанными за спиной руками, где-то в задней части мастерской, почти у двери. Мы разделись, и он отвел меня туда. Потом… по-моему, мы разговаривали всего один раз. «Ты не умрешь». Он так сказал. Потом был взрыв.
Свен посмотрел на Эверта, они оба слышали слова пожилого охранника.
— Якобсон… может ли быть так, что Хоффманн переместил вас туда, чтобы… спасти вас?
Якобсон ответил не раздумывая:
— Я в этом уверен. Несмотря на все, что было… я больше не чувствовал, что мне что-то угрожает.
Свен нагнулся еще ниже. Якобсону обязательно надо услышать следующий вопрос.
— Взрыв. Я хотел бы продолжить со взрыва. Припомните, было там что-нибудь, что может его объяснить? Такую невероятную мощность?
— Нет.
— Вообще ничего?
— Я думал об этом. Конечно, это мастерская, там солярка. Может быть, дым был из-за нее. Но такой грохот… ничего.
Лицо Якобсона из белого стало пепельно-серым, по лбу потекли крупные капли пота.
Врач встал возле кровати.
— Он больше не выдержит. Еще один вопрос, и хватит.
Свен кивнул. Последний вопрос.
— Все время, что Хоффманн удерживал заложников, он молчал. Никаких контактов. А в конце заговорил. «Я их убью». Нам это непонятно. Удалось ли вам поговорить с ним? Было хоть что-нибудь, что напоминало бы разговор? Мы не можем понять этого странного молчания.
Охранник, лежавший в больничной кровати с израненным пепельно-серым лицом, медлил с ответом. Свену показалось, что он умирает; врач знаками велел Свену прекратить, и вдруг Якобсон поднял руку — он хотел продолжать, хотел ответить еще раз.
— Он звонил.
Якобсон посмотрел на Свена, на Эверта.
— Он звонил. Из кабинета в мастерской. Два раза.
Эверт Гренс второй раз за сегодняшнее утро подъезжал к Аспсосу, к огромной тюрьме.
Они со Свеном заплатили за горький чай, за белый хлеб с жареными фрикадельками, рассыпанными по чему-то, что, по словам Свена, было фиолетовым свекольным салатом, и сели в кафетерии, располагавшемся в холле больницы. Оба молча ели, обдумывая слова Якобсона. По словам контуженного инспектора, Хоффманн дважды покидал заложников и заходил в кабинет при мастерской. Он смотрел на них через стеклянную стенку, пока брал со стола телефонную трубку. Разговаривал он оба раза секунд по пятнадцать: один раз в самом начале (террорист велел заложникам не двигаться и стал пятиться к кабинету, наставив на них револьвер) и еще раз — непосредственно перед взрывом. Голый, со связанными за спиной руками охранник видел со своего места за внутренней стенкой, как Хоффманн снова звонит, причем явно нервничает. Всего несколько секунд, но Якобсон был уверен: впервые за все время драмы Хоффманн колебался и нервничал.
