Кит МакКарти - Пир плоти
Зазвонил телефон. Долбаная бренчалка!
— Вот черт, — пробормотал он.
В первое мгновение он решил не обращать внимания на звонок и даже посмотрел на Беверли, как бы спрашивая ее совета, но лицо Уортон было непроницаемо, словно она бросала ему вызов.
— Прошу прощения, — сказал он и потянулся за трубкой.
На лице Уортон промелькнула досада.
— Джон Айзенменгер слушает.
* * *— Сожалею, что побеспокоила вас.
В ее голосе беспокойства не было, как и каких-либо других эмоций. Если поначалу Айзенменгер и испытывал некоторое раздражение из-за ее звонка, то, едва Елена открыла дверь и доктор увидел ее большие зеленые глаза на осунувшемся бледном лице, все его раздражение моментально улетучилось. Тем более после того, как она чуть не бухнулась в обморок прямо в прихожей.
— Никакого беспокойства, — улыбнулся Айзенменгер.
Проводив Елену до постели, он пощупал ее пульс и заглянул в глаза. Айзенменгер захватил с собой сфигмометр и стетоскоп, сохранившиеся у него с былых врачебных времен, и с их помощью установил, что кровяное давление его пациентки значительно ниже нормы.
— Наверно, я где-то подцепила вирус.
— Возможно, но скорее это последствия сотрясения мозга.
— Но я очень паршиво себя чувствую… — нахмурилась Елена.
— Так обычно и бывает при сотрясении, — улыбнулся доктор, поднимаясь. — Вам необходимы покой и сон. Такое состояние может продлиться еще день-два.
Елена чуть заметно кивнула, затем произнесла:
— Надеюсь, я не оторвала вас от какого-нибудь важного дела.
Он улыбнулся ей ободряюще, внутренне забавляясь комизмом ситуации.
— Нет-нет, ничем важным я не занимался.
Елена закрыла глаза. Айзенменгер вышел за кувшином с водой.
— Побольше пейте. От головной боли принимайте парацетамол. Если захочется есть, ешьте.
Она уже почти уснула.
— Я пойду, но завтра обязательно загляну еще раз. Если вам что-нибудь понадобится, звоните.
Она ничего не ответила.
* * *Когда Айзенменгер вернулся домой, Беверли там уже давно не было — хотя и не так давно, как он полагал. Он не знал, что Уортон вернулась в квартиру, как только машина доктора скрылась за углом. Проникнуть внутрь, имея за плечами богатый опыт, а в сумочке — необходимые инструменты, для Беверли Уортон не составило труда. Спустя пять минут она нашла заключение о проведенной аутопсии, ради которого и затеяла весь этот маскарад. Еще двадцать минут ушло на то, чтобы подробно законспектировать это заключение.
Оставив все на своих местах, она покинула квартиру доктора. Уортон сделала лишь одну ошибку, широко распахнув дверь кабинета доктора, в то время как сам он всегда ее прикрывал, оставляя лишь небольшую щелку.
Распахнутая дверь пробудила в нем некоторые подозрения, впрочем несерьезные. В конце концов, он мог случайно оставить дверь открытой и сам, мог это сделать и порыв ветра. Но когда Айзенменгер вошел в кабинет и принялся внимательно просматривать бумаги, то ясно почувствовал аромат духов Беверли Уортон.
Сев в кресло возле письменного стола, он задумался.
* * *К понедельнику немного потеплело, но влажность из-за этого только возросла. Атмосфера, казалось, сама не могла решить, в каком состоянии она пребывает — жидком или газообразном, и в результате обернулась чем-то средним. Прогулка по улице не приносила ничего, кроме пропитанной сыростью меланхолии. В туманном сумраке выделялись лишь светлые пятна намокшей паутины, тоскливо свисавшей с заборов и кустов.
Настроение профессора Рассела в это утро нельзя было, конечно, назвать радостным, но все же оно значительно улучшилось по сравнению с тем, как он чувствовал себя в последние недели. Поэтому появление Рассела в отделе патологии не было ознаменовано, как обычно, едкими замечаниями, гневными окриками и оскорблениями, а прошло довольно спокойно, и нервное возбуждение коллег и студентов, неизменно предшествовавшее его приходу, постепенно улеглось.
Профессор даже соизволил улыбнуться Глории, отчего у той немедленно, как она шепотом поведала Белинде, начались месячные.
Пройдя через приемную, Рассел заперся у себя в кабинете, а потому не видел взглядов, которыми обменялись все, кому довелось стать свидетелями столь редкого явления.
Таким образом, день начался благополучно, однако продлилось это благополучие, увы, недолго.
Айзенменгер пришел на работу рано, но ничего значительного совершить так и не смог. Он успел лишь позвонить Елене и с удивившим его самого облегчением узнал, что она чувствует себя гораздо лучше. Он посоветовал ей как можно плодотворнее отдыхать.
Предложение навестить ее она восприняла с благодарностью, но вежливо отклонила.
Доктору оставалось только заняться старыми и все продолжавшими накапливаться делами, в процессе чего он постепенно впал в подавленное и апатичное состояние. Депрессия была вызвана в первую очередь сознанием своей вины. Правда, он не успел совершить грех совокупления с Беверли Уортон, но это являлось небольшим утешением, ибо, не позвони Елена в самый ответственный момент, он, несомненно, провел бы в постели с Беверли столько времени, сколько она бы того пожелала. Поэтому вопреки попыткам рассудка оправдаться он не мог не чувствовать, что совершил предательство. Он не имел никаких моральных обязательств перед Мари, был едва знаком с Еленой и тем более с Беверли, но оттого, что он сознавал это, ему было не легче.
Не улучшала настроение доктора и мысль о том, что единственной целью Беверли Уортон было его заключение. Чувство собственного достоинства с негодованием гнало эту мысль прочь, но, не будучи дураком, доктор понимал, что это вполне возможно и даже весьма вероятно. Не имея доказательств того, что Беверли после его ухода вернулась в его квартиру, он был уверен в этом точно так же, как и в том, что завтра снова взойдет солнце.
И что же ему теперь делать? Он думал об этом по дороге на работу и продолжал думать до сих пор. Единственное, что Айзенменгер знал точно, — признаться Елене в своем предательстве было выше его сил. Придется ему так и жить, мучась сознанием собственной вины и утешаясь мыслью, что фактически он не совершил греха, хотя и был готов к этому.
Грустные размышления Айзенменгера прервал настойчивый стук в дверь, и, прежде чем доктор поднялся со стула, вошел декан.
В первый момент Айзенменгер от удивления потерял дар речи. Встретить Шлемма вне стен его кабинета было все равно что увидеть улитку, выползающую из своей раковины, или, пользуясь более подходящим сравнением, аллигатора, заползающего в гостиную.
— Доктор Айзенменгер.
Никаких полагавшихся по этикету приветственных слов и улыбок. Аллигаторы не щелкают зубами попусту. С некоторым запозданием Айзенменгер поднялся и широким жестом предложил посетителю присесть. Однако посетитель не стал присаживаться и уставился на Айзенменгера с таким выражением, будто застал его в момент, когда тот собирался шагнуть из окна навстречу луне.
— До меня дошли слухи, что вы, несмотря на все мои дружеские предупреждения, упрямо продолжаете заниматься делом Экснер. Это так?
Сама формулировка вопроса, да и тон, каким он был задан, не вполне устраивали Айзенменгера, но по существу придраться было не к чему.
— Да, занимаюсь. А что?
При этом вопросе на лице декана отобразилось удивление. Всем своим видом Шлемм ясно давал понять, что Айзенменгер обладает примерно такими же умственными способностями, что и дождевой червяк с низкой обучаемостью.
— Это отвратительное происшествие породило крайне неприятные для нас толки. Убийство само по себе — событие из ряда вон выходящее, не говоря уже о столь… мерзких сопутствующих обстоятельствах, а тот факт, что его совершил один из сотрудников школы, пусть даже занимавший незначительную должность, еще больше усугубил причиненный ей вред. Я, по крайней мере, надеялся, что худшее уже позади и мы можем спокойно возобновить нашу работу. Однако вы, — декан произнес это местоимение с такой неприязнью, словно оно источало яд, — по-видимому, придерживаетесь иной точки зрения.
Айзенменгер считал себя довольно мягким и уступчивым человеком, однако в это утро у него не было ни малейшего желания подставлять под ногу декана собственный зад.
— Моя точка зрения, — ответил он с натянутой, чтобы не сказать нахальной, улыбкой, — заключается в том, что необходимо установить, кто на самом деле убил Никки Экснер.
— Это уже установлено. Чего вы на самом деле хотите, так это развалить работу отдела и всей школы и окончательно погубить репутацию одного из самых заслуженных медицинских учебных заведений Европы.
Это обвинение настолько потрясло Айзенменгера, что он не успел ничего возразить, и декан продолжил свои инвективы:
