Грег Айлс - Смерть как сон
– Вы сказали, что ваш отец был тяжелым человеком. Может быть, он плохо обращался с вашей матерью? – спросил Ленц.
– По нынешним стандартам да, он обращался с ней плохо, но не забывайте, что мы говорим о середине пятидесятых. Тогда были другие времена и другие нравы. И чем дальше от больших городов, тем хуже.
– Отец был суров и со своими детьми?
Уитон пожал плечами.
– Опять же если судить по современным меркам, то да. Он лупил нас по поводу и без повода – ремнем, розгами…
– А как насчет сексуального насилия?
Уитон смерил Ленца презрительным взглядом.
– Никогда. – Он вытер влажный лоб затянутой в перчатку рукой. – Господа, я снова прошу вас оставить меня наедине с работой.
Ленц легко поднялся на ноги, кивнул художнику на прощание и направился к двери. А уже взявшись за ручку, резко обернулся и бросил напоследок:
– Мистер Уитон, скажите прямо: вы гей или нет? Честный ответ сэкономит нам время и избавит вас от многих дополнительных хлопот, связанных с вмешательством в вашу личную жизнь.
Плечи Уитона опустились.
– Ну что ж… Боюсь, вас не слишком обрадует мой честный ответ. Болезнь, поразившая мои руки, поразила и кое-что другое. Я импотент. Вот уже два с лишним года. – Он поднял хмурый взгляд на Ленца. – Ну, теперь ваша душенька довольна, доктор?
Мне было больно на него смотреть. Во взгляде сквозила затаенная мука, в позе – достоинство человека, которого не так-то просто сломать.
– Спасибо, что потратили на нас столько времени, – торопливо сказала я, боясь, что Ленц меня опередит. – То, что вы рассказали о Гейнсе, должно нам помочь. Смею надеяться, теперь мы гораздо ближе к разгадке, чем час назад.
Я собиралась вытолкать Джона и Ленца из комнаты, но Уитон шагнул мне навстречу и неожиданно взял мои руки в свои.
– Рад был помочь. И молю Бога, чтобы ваша сестра оказалась жива.
– Спасибо…
– Может, когда-нибудь вы поймете, почему я не мог ответить на все заданные здесь вопросы. И тогда лишний раз убедитесь, что это не имело отношения к расследованию. Я очень переживаю из-за того, что случилось с Талией. У нее израненная душа. Ей и без того досталось в этой жизни… Знаете… Если вдруг захотите поговорить или сделать новые фотографии – я всегда буду рад вас видеть. И, кстати, с удовольствием написал бы ваш портрет.
– Но я думала, что вы пишете только пейзажи.
– В старые времена я добывал себе кусок хлеба именно портретами, – улыбнулся он. – Это был мой бизнес. И школа выживания.
– А как продвигается ваша последняя картина? Последняя «поляна»? Насколько я понимаю, вы близки к ее завершению.
– Это действительно так. Дайте мне еще пару дней. Я упросил ректора на время закрыть галерею для посетителей. Студенты узнали, что я вышел на финишную прямую, и не дают мне покоя. А с ними заодно журналисты и частные коллекционеры. Спасу нет от этой публики! Но ничего! Совсем скоро я закончу последний сегмент, и круг «поляны» замкнется! И тогда, чтобы увидеть картину, придется перелезать через нее, как через забор! Вы только подумайте, я уже почти ее закончил! Даже не представляю, что за праздник воцарится в моей на душе, когда я в последний раз проведу по холсту кистью!
– Зато после этого у вас появится куча свободного времени. Может, вы действительно захотите написать мой портрет. С удовольствием буду вам позировать! Мне очень интересно, какой вы меня видите.
– Между прочим, если бы ваш портрет писал Фрэнк, у него это получилось бы ярче. Зато я, как мне кажется, вижу вас несколько глубже, чем он.
Джон и Ленц внимательно прислушивались к этому разговору, словно пытаясь отыскать в нем некий подтекст.
– Спасибо еще раз! – Я пожала ему руку.
– Вам спасибо, моя дорогая. – Уитон отошел от двери, освобождая дорогу визитерам. – Всего хорошего, господа.
Ленц – наивный доктор! – решил было тоже обменяться с Уитоном рукопожатиями, но тот быстро отступил и лишь натянуто улыбнулся. Ленц пожал плечами и вышел из комнаты. Мы последовали за ним.
Уже на улице – по пути к служебной машине – мы обменялись первыми впечатлениями.
– Боюсь, на третий разговор по душам с этим господином нам рассчитывать не приходится, – пробормотал Джон.
– Похоже на то, – отозвался Ленц. – Но прежде чем выгнать нас, он все-таки указал пальчиком на Гейнса.
– Интересно, почему он это сделал сегодня, а не вчера?
– Он же объяснил! – раздраженно бросила я. – Не любит болтать ни о себе, ни о других, это не в его правилах. Он ни слова не сказал бы про Гейнса и сегодня, если бы не то, что случилось с Талией. Он прекрасно знает, чем для Гейнса обернутся его признания. И переживает по этому поводу.
– Пожалуй, – согласился Ленц. – И тем не менее, он нам его сдал.
– А интересно, как ты оцениваешь его трактовку бегства матери? – спросил Джон.
Ленц профессионально нахмурил лоб.
– Он не знает, почему она ушла из дома. Но не может смириться с мыслью, что она предпочла любовника родным детям. Это действительно большая редкость, но в жизни все бывает.
– Он четко дал понять, что не подвергался сексуальному насилию со стороны отца.
– Отрицание – типичная защитная реакция; нам ли, криминалистам, этого не знать. Было ли сексуальное насилие на самом деле или не было – неизвестно. Вот если бы нам удалось поговорить с ним подольше…
Джон помог мне забраться в машину и придержал дверцу.
– Надеюсь, тебе больше повезет с Фрэнком.
– Я буду стараться.
Он улыбнулся:
– Верю. Во всяком случае, Уитон уже не сможет его предупредить. Скажи, ты по-прежнему настаиваешь на том, чтобы идти туда одной?
– По-прежнему.
– Хорошо, тогда вперед.
Я вышла из машины на Эспланад, прошла квартал до дома Фрэнка Смита, поднялась на крыльцо и позвонила, всей кожей чувствуя опоясывающие мое тело провода, которые соединяли микрофон с передатчиком. На сей раз дверь мне открыл сам хозяин. Фрэнк Смит одарил меня лучезарной улыбкой и, сложив руки на груди, оперся плечом о дверной косяк.
– Счастлив видеть. Однако… Кого вы сегодня представляете? Саму себя или ФБР?
– Я и рада бы представлять саму себя…
Смит хмыкнул.
– Понимаю. В таком случае… Ну что ж, в таком случае меня нет дома.
Его совершенная телесная красота начинала потихоньку раздражать.
– Вы сегодня утром включали телевизор?
– Нет, и не жалею об этом.
– Но газеты по крайней мере просматривали?
– Сегодня утром я принял освежающий душ и заварил себе в саду крепкий кофе. Собственно, так я встречаю каждый новый день. А телевизор и газеты не жалую. Почему вы спрашиваете? Уж не хотите ли сказать, что я пропустил нечто важное?
– Можно мне войти?
Он прищурился.
– Что случилось? Опять похищение?
– На сей раз похитили Талию Лаво.
Смит побледнел.
– Вы шутите?
– Нет.
Я впервые наблюдала на этом холеном лице неподдельную растерянность.
– Так я могу войти?
Он отошел в сторону, я переступила порог его дома и, не обращая на хозяина внимания, прямиком направилась в сад. На сей раз фонтан бездействовал, на верхнем ярусе его сидел нахохлившийся дрозд. Я опустилась в плетеное кресло у летнего столика. Смит, выйдя из дома следом за мной, сел напротив. В легких брюках и голубой рубашке-поло он больше смахивал на модель, чем на художника.
– Скажите, каким образом преступнику удалось добраться до Талии, если она находилась под круглосуточным наблюдением полиции?
– А с чего вы взяли, что она находилась под наблюдением?
– Мне известно, что полиция следит за каждым моим шагом. А Талия, насколько я понимаю, также вызывала подозрения ваших друзей. Кстати, где они?
– Работают.
– А вас послали вперед на разведку, не так ли? Вчера я был с вами любезнее, чем с ними, и они решили сыграть на этом?
– Я сама захотела прийти одна.
– Значит, я по-прежнему прохожу по делу в качестве подозреваемого. Великолепно! Что ж, спрашивайте.
Я в двух словах рассказала ему о том, что нам стало известно об их встречах с Уитоном и ссорах, свидетелями которых были стены этого дома.
– А я-то думал, куда задевался мой Хуан… – пробормотал Смит. – Они, конечно, пригрозили ему депортацией?
– Не знаю, Фрэнк, меня в это не посвящали. И поверьте, мне очень неприятно, что мы поневоле вторгаемся в вашу личную жизнь. Но речь идет о жизни и смерти нескольких ни в чем не повинных людей. Кто знает, может быть, Талия еще жива. Мы должны сделать все, чтобы ее спасти.
– Вы в самом деле думаете, что она еще жива?
– А почему нет?
– И правда. Но ваши вопросы не имеют никакого отношения ни к судьбе Талии, ни к судьбе остальных жертв.
– Мы уже слышали это сегодня от Уитона.
Смит развел руками, словно говоря: «Вот видите? Следующий вопрос!» Но я уперлась.
