Джеффри Дивер - Собиратель костей
— Значит, все-таки кто-то работает над этой проблемой? — воодушевилась Сакс.
— Да, но ни один из ученых не ожидает прорыва в ближайшие двадцать или даже тридцать лет.
— Ну, если бы результат был ожидаем, — вставила Амелия, — то его бы и не называли «прорывом».
Райм засмеялся. Нет, эта женщина действительно неповторима.
Сакс смахнула с лица вуаль непослушных волос и напомнила Райму:
— Между прочим, твоя профессия касается юриспруденции, а самоубийство — противозаконно.
— А также грех, — отозвался Райм. — Кстати, индейцы из штата Дакота считают, что люди, которые убили сами себя, после смерти должны таскать за собой дерево, на котором повесились, в течение вечности. И что же, это поверье остановило волну самоубийств? Нет. Просто они стали выбирать самые маленькие деревья.
— Ну, тогда вот что. У меня остается только последний аргумент. — Она решительно взялась за цепочку наручников. — Я забираю его. Попробуй теперь что-нибудь сказать мне против.
— Линкольн! — взмолился Бергер, и в его глазах промелькнул страх. Сакс положила руку доктору на плечо и подтолкнула его к двери. — Не надо. Пожалуйста, я прошу вас, не делайте этого, — залепетал он.
Амелия уже открывала дверь, когда Райм внезапно остановил ее:
— Сакс, перед тем, как ты уйдешь, ответь мне на один вопрос. Она остановилась, ухватившись за дверную ручку.
— Только один вопрос. Она оглянулась.
— А тебе никогда не хотелось это сделать? Убить себя? Она отперла дверь с громким щелчком.
— Отвечай!
Сакс стояла к Райму спиной. Не поворачиваясь, она четко произнесла:
— Нет. Никогда.
— Ты счастлива в своей жизни?
— Как и все другие.
— Тебя никогда не одолевала депрессия?
— Этого я не говорила. Я только сказала, что у меня никогда не возникало желания убить себя.
— Ты говорила, что обожаешь водить машину. Обычно люди, любящие сидеть за рулем, редко ограничивают себя в скорости. А ты?
— Иногда.
— Какая у тебя была максимальная скорость?
— Не помню.
— Больше восьмидесяти?
— Да. — Амелия не могла сдержать улыбки.
— Больше сотни?
Она указала большим пальцем вверх.
— Сто десять? Сто двадцать? — удивился он.
— Мой рекорд — 168 миль в час, — призналась, наконец, Амелия.
— Сакс, милая, это действительно впечатляет! Но когда ты ехала на такой скорости, неужели ты тогда не подумала, что, может быть, просто может быть,сейчас что-то случится. Ось, или шина, или что-то другое, вероятно, просто что-то скользкое на дороге?
— Нет, все было достаточно безопасно. Я не сумасшедшая.
— Достаточнобезопасно. Но когда ты летишь на такой скорости, напоминая больше маленький самолет, ты не можешь стопроцентно быть уверена в собственной безопасности. Разве не так? Значит, ты должна признать, что в любую минуту может произойти авария, и ты погибнешь. Верно ведь?
— Ну, возможно, — уступила она.
Бергер, продолжая нервно сжимать закованными руками позвонок, молчал и переводил взгляд с одного спорящего на другого.
— Значит, ты подходила к этой опасной черте? Ну, ты прекрасно понимаешь, о чем я сейчас говорю. Эта линия разделяет рисксмерти и уверенностьв том, что ты сейчас погибнешь. Понимаешь, Сакс, если ты будешь постоянно думать о мертвых, то эта граница начинает как бы размываться. И становится проще переступить черту, чтобы присоединиться к ним.
Она опустила голову. Ее лицо оставалось спокойным, а волосы, закрывшие глаза, не позволяли видеть их выражение.
— Надо забывать умерших, — прошептал он, моля про себя, чтобы она оставила Бергера в покое. Он знал, что она уже начала колебаться. — Я, видимо, задел какую-то больную струну? Какая часть тебя самой хочет последовать за мертвыми? Это не крохотная частица. Сакс. Она гораздо больше, чем ты думаешь.
Она сейчас уже не знала, правильно ли поступает, и Райм понял, что почти добился желаемого.
Амелия сердито взглянула на Бергера и схватила его за наручники:
— Пойдемте!
— Я надеюсь, ты меня поняла правильно? — крикнул Райм ей вдогонку.
И снова она в нерешительности остановилась.
— Иногда... происходят странные вещи. Сакс. Случается так, что ты больше не можешь оставаться тем, кем был всегда. Ты не получаешь того, что должен получать. И жизнь меняется. Может быть, лишь немного, а может, и значительно. А иногда наступает момент, когда ты понимаешь, что не стоит больше бороться за то, чтобы изменить непоправимое.
Бергер стоял в дверном проеме, молча наблюдая за ними. В комнате воцарилась тишина. Затем Амелия повернулась и посмотрела на Райма.
— Смерть излечивает одиночество, — продолжал Линкольн. — Она исцеляет напряжение. И чесотку, кстати, тоже. — И точно так же, как раньше она осматривала его ноги, он многозначительно взглянул на ее измученные обгрызенные ногти.
Амелия расстегнула наручники и подошла к окну. Слезы сверкнули на ее щеках в отблесках желтоватого света уличных фонарей.
— Сакс, я очень устал, — искренне признался Райм. — Я даже не могу выразить словами, насколько. Для начала только скажу, что вся моя жизнь состоит из целой горы... непомерных грузов, что ли. Умывание, еда, естественные надобности, телефонные звонки, застегивание рубашек или, скажем, почесывание собственного носа... На это накладывается еще одна гора. Сверху этой горы — третья...
Он замолчал. После долгой паузы, наконец, Амелия произнесла:
— Хорошо, я могу предложить вам сделку.
— Какую же?
Она кивнула в направлении таблицы:
— 823-ий захватил мать с дочкой... Помоги нам спасти их. Только их. Если это удастся, я предоставлю вам час «беседы» друг с другом. — Она строго посмотрела на Бергера. — Если, конечно, он пообещает сразу же после этого уехать из нашего города.
Райм с сомнением покачал головой:
— Сакс, но если со мной случится удар, я в любом случае вряд ли буду полезен...
— Если это произойдет, — спокойно продолжала Сакс, — если даже ты будешь не в состоянии произнести слово, условия сделки сохранятся. Я позабочусь о том, чтобы обещанная встреча у вас все равно состоялась. — Она снова расставила ноги и скрестила руки на груди: теперь это стало любимым образом Амелии Сакс для Линкольна Райма. Он испытал сожаление, что ему не удалось увидеть ее вчера утром у железной дороги в тот момент, когда она, отважный офицер полиции, останавливала поезд. — Пожалуй, это все, что я могу сделать.
Через пару секунд Райм согласно кивнул:
— Хорошо. Договорились. — Он обратился к Бергеру. — Значит, в понедельник?
— Ладно. Я думаю, так будет справедливо. — Доктор с опаской посмотрел на Сакс, словно она могла в любую секунду передумать и снова заковать его в наручники. Он прошел к двери, и только тогда понял, что до сих пор вертит в руках позвонок. Он аккуратно — чуть ли не с почтением — положил его на стол рядом с кроватью Линкольна Райма, и только после этого покинул комнату.
......
— Они даже более счастливы, чем свиньи, отыскавшие прохладную грязную лужу в жаркий день, — фыркнула Сакс, устраиваясь на расшатанном плетеном стуле. Амелия имела в виду реакцию Селитто и Поллинга на ее сообщение о том, что Райм согласился еще целые сутки работать вместе с ними. — Особенно обрадовался Поллинг, — подчеркнула она. — Я думала, что этот коротышка просто задушит меня в своих объятиях. Только не говори ему, с кем я их тут сравнивала. Как ты себя чувствуешь? Ну, сейчас ты выглядишь гораздо лучше. — Она плеснула себе немного виски, отпила глоток и поставила стакан на стол, рядом с бокалом Райма. — Неплохо.
Том менял простыни на кровати:
— Вы потели так, будто из вас фонтан хлестал.
— Но только от шеи и выше, — заметил Райм. — Я имею в виду пот.
— Неужели?
— Да, — подтвердил Линкольн. — Там, ниже, мой внутренний термостат испорчен навсегда. Так что мне не нужны никакие осевые дезодоранты.
— Какие? — не поняла Амелия.
— Для подмышек, — фыркнул Линкольн. — Мой первый помощник не любил это слово, — пояснил он. — Он всегда говорил: «Я сейчас подниму вас по осевой линии». Еще я помню такое его выражение: «Если сейчас вам захочется извергнуться, Линкольн, то не стесняйтесь». Он упорно называл себя «осуществляющим заботу». Понятия не имею, почему тогда я выбрал именно его. Мы все очень суеверны. Сакс. Мы считаем, что если назовем кого-то другим именем, то что-то изменится. Предпод. Правонарушитель. А тот парень был самой настоящей нянькой-сиделкой, весь по уши и в рвоте, и в моче. Не так ли, Том? Я думаю, что этой профессии нечего стесняться. Она благородна и не хуже других. Достаточно грязная, конечно, и тем не менее...
— А мне нравится убирать всяческую грязь. Наверное, поэтому я и работаю у вас.
— А кем ты себя сам считаешь. Том? Ты помощник или тоже «осуществляющий заботу»?
— Я святой.
— Он специалист по ехидным ответам. И здорово справляется с уколами. Он воскрешал меня из мертвых. И не раз.
