Александр Бородыня - Крепы
— А вы разве не хотите попробовать? — спросила Анна, чувствуя в кармане под пальцами сильное шевеление. Она пыталась побольнее придавить противного лилипута.
— Нет, предпочитаю оставаться мертвым. Кроме того, возникла еще одна проблема. В деревне умер человек!
— У вас в деревне?
— Да, но не это главное. Главное то, что на похороны прибыли трое.
— Живых?
— Живых всего двое: сын покойной и молодой человек — они привезли с собой механическую женщину. Мы опасаемся инцидентов. Наши силы не рассчитаны на живых.
Вырвавшись из кармана, лилипут пролез между пальцами Анны, перепрыгнул с ее колена на угол стола и, сложив ручки маленьким рупором, закричал:
— Их нужно убить!
— Что это? — спросил француз и брезгливо прикрыл нос кружевным платочком. Сабля его нервно звякнула под столом. — Это ваше, мадам?
— Это мое начальство! — сказала Анна, подавив усмешку. — Мне кажется, он прав: могут быть накладки. Если у вас нет средств изолировать живых, то он прав!
VI
Лес кончился глубокой сырой низиной. Когда Алан Маркович, промокнув по колено, преодолел это, казалось, последнее препятствие, солнце над головой уже разгоралось, и в его свете заблестели по левую руку вдалеке серебряные нити проводов высоковольтной линии электропередач. Легко ступая, Олег шел впереди. Они почти не разговаривали друг с другом.
Олег знал все, что было известно отцу, но отношение мальчика к происходящему было другим. Может, он воспринимал все иначе потому, что был мертв, а может, просто потому, что был еще ребенком.
Алан Маркович остановился и, прикрыв глаза ладонью, огляделся по сторонам. Он поискал взглядом деревню и нашел ее неожиданно рядом. Дома оказались в каких-то трех-четырех километрах слева.
— Пошли!
Без единого слова Олег повернулся на сорок градусов и так же легко зашагал по мокрому полю. Алан смотрел на сына. Олег сделался уже полупрозрачным, он исчезал, растворялся в солнечном свете. Заканчивалось действие цветка. Приложив пальцы к носу, Алан втянул воздух — бесполезно. Он лихорадочно рылся в карманах плаща. Мальчик обратился уже в невесомое облачко, когда на ладони Алана Марковича оказалась розовая таблетка. Как она попала в карман? Когда? Та ли это таблетка? Он не стал особенно задумываться, сунул ее в рот и для скорости раздавил зубами.
Прогудел самолет. По полю мелькнула крылатая тень. Задрав голову, Алан Маркович увидел на широких коричневых крыльях изображение свастики.
«Немцы, — подумал он. — Значит, я все-таки правильно вышел…»
Олег стоял рядом и смотрел на отца. Мальчик был отчетливо виден — заострившееся от усталости детское лицо выражало удивление. Прошел низко над головой еще один самолет. В горле Алана Марковича возникла знакомая сухость — наверное, таблетка лежала в кармане со времени проклятой командировки. Голова кружилась, и мелькнувшая стрелою вниз черная тень показалась просто чернотой в собственных глазах.
В следующую секунду Олег упал. Черная тень, обернувшись птицей, ударила клювом ему в голову и взмыла. Еще одна птица, разворачиваясь в воздухе, прицелилась клювом в широко раскрытые детские глаза.
— Нет! Нет! — закричал Алан Маркович и, размахивая руками, кинулся к сыну.
Олег уклонился, и удар пришелся ему в плечо. Вокруг стало тесно и шумно от распахнутых крыльев. Разгребая руками клубящиеся теплые перья, Алан шагнул к мальчику. Один из клювов ударил его в спину, и Алан вскрикнул.
— Папа, мне больно! — сказал Олег. — Папа…
Сорвав с себя плащ, Алан Маркович укрыл сына.
Следующий удар пришелся в запястье. Кровь с руки забрызгала плащ. Неужели эти птицы — реакция на таблетку? Они запросто могут их заклевать…
Стараясь больше не кричать от боли, он поймал за крыло одну из птиц: та билась в руках, шипела, раскрывая окровавленный черный клюв. Шваркнув птицу о землю, Алан Маркович ударил ее ногой и только после этого посмотрел вокруг. Живое черное облако вновь собиралось над головой. Алан не мог отвести от него глаз. К нервному клекоту и треску примешивался рев моторов.
«Если они могут одинаково поражать и мертвых и живых, то кто же это — мертвые или живые? Почему они напали на нас?»
Самолет шел так низко, что сломанные его шасси, казалось, отвалятся и упадут на голову. Шасси крутились. Птицы били по плоским крыльям; было слышно, как твердые их клювы долбят в стекло фонаря. Кружась, перья тучами падали на землю. Одну птицу затянуло и перемололо левым винтом.
— Бегите к лесу! К лесу! — Этот крик, прорвавшийся сквозь рев моторов и птичий гвалт, почему-то удивил Алана Марковича. — К лесу! Возьмите мальчика и бегите…
Сухо и как-то выделяясь на фоне других звуков, грохнул винтовочный выстрел. Подхватив Олега под локоть и пригибаясь, Алан Маркович успел заметить человека в кожаном шлеме и кожаной куртке. Человек этот, широко расставив ноги, стоял прямо под черной клокочущей тучей и палил по ней из винтовки.
Выстрелы почему-то успокоили Алана Марковича. Достигнув первых кустов, он в изнеможении опустился на мокрую землю. Небо над полем, когда он посмотрел, оказалось совершенно чистым: ни самолетов, ни птиц. Только ярко горело солнце.
— Что это было? — спросил Олег. Мальчик присел рядом и сжал своими холодными пальчиками руку отца. — Они могли заклевать нас насмерть. И тебя, и меня… Папа, я не понял: ты же живой, а я мертвый уже — как это могло быть? Они были живые или все-таки мертвые, эти птицы?
— Мертвые!
Алан Маркович попробовал встать, и тут вдруг прямо перед ним вырос молодой человек в танковом шлеме. Лицо танкиста скрывала черная окладистая борода. Винтовку он повесил на плечо.
— Это крепы такие? — спросил Алан.
— А что, похоже? — В бороде появилась улыбка.
— Похоже, да не совсем.
— Вы в деревню?
Алан кивнул.
— Не стоит вам туда, — сказал танкист. Он протянул руку и представился: — Дмитрий!
— Градов Алан Маркович. Погодите, а ваша фамилия не Лепешников?
— Лепешников.
— Ну, в таком случае привет от Егора Кузьмича!
Они шли теперь по мокрому, просвеченному солнцем лесу, и Алан готов был молиться на эту чудом сохранившуюся в кармане плаща таблетку.
— Послушайте, Дмитрий. Послушайте, вы, как я понял, в курсе того, что здесь происходит?
Танкист покивал. Неожиданно он остановился и поднял большой деревянный люк, замаскированный дерном. Вниз вела деревянная лестница.
— Прячетесь? — спросил Алан Маркович, следуя за танкистом.
— Нет, просто с жильем в деревне туговато. Очень народу много. Заключили соглашение, но по этому соглашению мы можем жить в домах только четыре часа в сутки, а почту занимаем только раз в неделю. Всем плевать, на чьей стороне ты при жизни дрался. И военная доктрина не имеет никакого значения. Здесь считаются только с числом погибших.
— И много вас?
— Четыре танка — «тридцатьчетверки», да полроты пехоты. В основном ребята с Первой мировой, но есть и со Второй несколько человек: два минера, небольшая артиллерия, восемь полевых орудий и миномет. Еще десятка два драгун с восемьсот двенадцатого года. Комсомольцев из продразверстки я не считаю — они сумасшедшие, почти как эти птицы!
Под землей оказалось сухо и уютно. Везде к потолку подвешены электрические лампочки: слабенький их желтый свет не оставлял ни одного слепого угла. Полы застелены некрашеной широкой доской, дверей нет, но по сторонам широкого низкого коридора тянутся ряды прямоугольных отверстий, завешенных то старой шинелью, то куском брезента, то неожиданно ярким легоньким ситцем. Пахло лекарствами и вареной картошкой. Алан Маркович протянул руку и потрогал пальцами лампочку — та оказалась горячей.
— Электричество настоящее, — объяснил Лепешников, поднимая толстый брезентовый полог и приглашая в одну из подземных комнат. — Динамку поставили, а бензина навалом. Аэродром немецкий весь разворотило, а три цистерны с горючим на путях целехоньки — вот и пользуемся. При таком напряжении на двести лет должно хватить. Я даже электробритву себе припас. Потом решил, в бороде теплее. За сорок лет, видите, какие катакомбы выкопали. Только вы, Алан Маркович, имейте в виду, — он опустился на грубый табурет и закурил самокрутку, — рыли только мертвые. Если действие вашей таблетки закончится, а вы не успеете выйти на поверхность, задохнетесь под землей.
— Мальчик! Иди сюда, мальчик… — слышались в коридоре возбужденные женские голоса. — Мальчик, как тебя зовут?
Алан выглянул: красные матерчатые кресты, нашитые на белые косынки, грубые, с завязками на спине халаты кружили вокруг Олега, тонкие белые руки сестер милосердия летали вокруг него, увлекая куда-то в глубину подземелья.
— Ребенка давно не видели, — пояснил танкист. — В селе, конечно, есть дети. Но им не разрешают с нами. Кулачье, одним словом. Их много, а нас раз-два и обчелся. Мы победили здесь когда-то. С малыми потерями победили, поэтому нас и меньшинство. Убили бы Егора здесь, был бы с нами, молодым… Кстати, жив он еще?
