У меня к вам несколько вопросов - Маккай Ребекка
Подобные шуточки не предполагали никакого ответа. Я никогда не могла понять, пытался ли он флиртовать со мной или я была настолько ниже его в социальном плане, что заслуживала только насмешки. Один раз я попыталась подыграть ему и сказала: «Да, я залезла к тебе в окно; хотела позвать на Танец Весны, и я умру, если откажешься», но он только громче засмеялся и сказал своим друзьям: «Видите? Мне надо доложить о ней! Господи, Боди, это же типичное сексуальное домогательство».
На середине Южного моста я поскользнулась и полетела вперед, успев подумать, как сейчас треснусь подбородком об лед, но вместо этого треснулась локтями и предплечьями, и секунду лежала лицом вниз, мозг мой кипел, кости дрожали. Я почувствовала себя странным образом униженной, пусть меня никто и не видел. Одни лишь призраки моей минувшей юности.
И еще кое-что поразило меня — дурацкое несоответствие реальности ожиданиям: я ведь была уверена, что вернулась в Грэнби неуязвимой. Это пятнадцатилетняя Боди могла поскользнуться на льду, могла что-то сломать себе или совсем сломаться, могла напиться до отключки на ночь глядя возле святилища Курта и проснуться от холода, напуганная, что могла замерзнуть до смерти, и не зная, не этого ли хотела. Но сорокалетняя Боди знала, что к чему, и давно привыкла держать под контролем свой разум и тело. Однако твердая холодная земля напомнила мне, как легко потерять равновесие.
После этого я стала осторожней. Пришлось сказать своему эго, избалованному южным солнцем, распределять вес пониже и идти, чуть подавшись вперед. Я включила фонарик в телефоне и стала высматривать гололед.
Открыв дверь гостевого дома, я увидела жильца с нижнего этажа — молодого человека в узких джинсах, — только что прибывшего из Ньюарка после задержки рейса. Он прибыл преподавать двухнедельный курс веб-дизайна. Он предложил мне пиво, но я взяла воду, плюс один апельсин из фруктовой корзины, заботливо оставленной для нас на стойке.
Молодой человек сказал, что никогда не видел ничего подобного. Ему хотелось знать, здесь все ребята гении или что.
— Они умнички, — сказала я, радуясь, что он не спросил, не все ли они богатые сироты, — но они нормальные подростки. У вас также будут ребята из других стран. И американские — из таких мест, где школы не на высоте. Много ребят, чьи родители учились в школах-интернатах, так что для них это нормально.
Молодой человек, чье имя я уже забыла, моргнул. И прижал к груди свое крафтовое пиво. Раньше, приезжая домой в Броуд-Ран, я пыталась объяснить старым друзьям, что такое Грэнби.
Худшее, что я могла сделать, это представить ее элитной школой, поэтому я невольно описывала ее как исправительное учреждение. Немало моих друзей считали, что меня отправили туда против моей воли.
— Думайте об этом как о маленьком колледже свободных искусств, только для ребят помоложе. Или… были у вас в школе классы для отличников? Притворитесь, что это класс отличников.
— Но чтобы в лесу, — сказал он, чуть улыбаясь. — Класс отличников в лесу.
Я сказала ему, что в мое время у нас не было миниместров; мы продирались от самых каникул до начал анализа, спряжения глаголов и уровней pH. А эти ребята изучали зимнее лесоводство, текстиль, психопатологию, шекспировские монологи и историю рэпа.
Парень в джинсах покачал головой.
— У меня в школе даже нельзя было выбрать второй язык. Для всех был испанский. Даже для ребят из Пуэрто-Рико.
Я рассмеялась и сказала:
— Высший балл обеспечен.
Я могла бы честно признаться, насколько двусмысленно относилась к Грэнби, как нелегко мне здесь пришлось, но я уже немного протрезвела, и включился некий защитный механизм, знакомая потребность доказать кому-то, что это не совсем элитное заведение и я сама не элитарная особа, нечего смотреть на меня с опаской. Поэтому я добавила заготовленные для подобных случаев слова: «Это поразительная школа. Приехав сюда по стипендии, я изменила свою жизнь». Отметьте тщательную формулировку и то, как я ввернула, что в число привилегий, доставшихся мне в жизни, богатство не входило. Про стипендию я соврала, но только формально.
— Я была здесь белой вороной, — сказала я, — но это вытащило меня из маленького городка в Индиане, и я оказалась среди ребят из самых разных мест. Иногда люди думают, что школа-интернат — это сплошь белые ребята по имени Трип, но это не так.
Эту речь я отполировала до блеска. Даже пьяной я произносила ее без заминки.
— Я в смысле, — сказал парень в джинсах, — они на самом деле были из Пуэрто-Рико. Что может дать пуэрториканским детям испанский как второй язык? Дальше мы не продвинулись — только до уровня два. Типа: Yo tengo que comer manzanas .[8] Уровень два.
5
Следующим утром я долго лежала в постели — твердый матрас, мягкие подушки, — пытаясь понять, где я, в каком отеле. Ответ пришел, когда я увидела на стене напротив черно-белую фотографию Старой часовни, а через секунду услышала отдаленный звон, пробивший восемь часов. До занятий всего два часа, и час до того, как за мной зайдет преподавательница журналистики, чтобы отвести в отдел кадров подписать какие-то последние бумажки.
Я села, и меня захлестнула похмельная желчь. Кстати, первое похмелье у меня было в Грэнби. Один раз я ушла с физики, чтобы проблеваться в мусорное ведро в коридоре, и мисс Вогел проводила меня в медпункт, где я сказала придирчивой медсестре, что отравилась едой.
Я написала Джерому и спросила, как там дети, чего не удосужилась сделать вчера. Они так привыкли к моим путешествиям, что я давно не писала сообщения вроде «Я в порядке!»
Я проверила, не написала ли вчера по пьяни смс Яхаву; не написала, и он мне — ничего. Тогда я написала: «Встретимся на этой неделе? В среду?»
Выйдя из душевой кабинки в маленькую ванную, я почистила зубы, и похмелье стало проходить; после похмелья остались просто нервы. Нервничала я не только из-за преподавания, но и… у меня ушла минута, чтобы разобраться в этом. Похожее чувство я до сих пор испытываю, заходя в пригородный торговый центр, хотя прошли десятилетия с тех пор, как по зонам общепита бродили группы подростков, ища, над кем бы поприкалываться. Я боялась, как собака боится того места, где когда-то ей на голову упал грецкий орех. Иррациональное нутряное чувство, больше привязанное к памяти, чем к обстоятельствам.
Я надела самую новую одежду, какую взяла с собой: накрахмаленные темные джинсы, красный свитер и золотой браслет, который подобрала для меня той осенью стилистка в интернете.
Осенью выпускного года в Грэнби я была рада получить длинную гофрированную юбку «Джей. Крю» от одной из сестер Фрэн. Лейбл «Джей. Крю», на мой взгляд, не хуже «Армани». Я носила ее с биркенштоками, белой футболкой и пеньковыми украшениями. Я уже сбросила немного веса — в тот год я в итоге сбросила больше, чем следовало, — отпустила волосы и впервые чувствовала себя умеренно привлекательной. Даже подводку для глаз я сделала темнее на полтона. Как-то раз я шла через двор, и какая-то второкурсница, шедшая мне навстречу, сказала мне таким писклявым голосом, каким говорят с детьми: «О боже, помню эти юбки! Они же типа из восьмого класса!» Юбке действительно была пара лет. Одна из самых новых вещей, что я носила. Очевидно, безопаснее было носить вещи из «Сирса» и благотворительных магазинов — что-то такое, чего ребята из Грэнби никогда не видели и не могли привязать к какому-нибудь старому каталогу или распродаже.
За порогом дома для гостей меня встретила Петра, преподавательница журналистики, и презентовала мне сумку Грэнби, в которой лежала флисовая куртка Грэнби, бутылка воды и номер местного «Стража». Петра была поразительно высокой, с шикарной короткой стрижкой — на левый глаз спадала светлая челка — и говорила с легким немецким акцентом. Она спросила, хорошо ли я спала, не нужен ли мне кофе.
Пока мы шли, я пролистала газету: ремонты в общежитии, обновленные варианты доставки сэндвичей, сводка судебного процесса от бывшего преподавателя живописи.
