Лоран Ботти - Билет в ад
— Нет… а при чем здесь дежавю? — неуверенно спросила Шарли. Серж рядом с ней слегка пошевелился на стуле, отчего тот скрипнул.
— Согласно последним научным исследованиям, дежавю — некое кратковременное расстройство памяти. Осечка, можно сказать…
— Нет, доктор, — перебил его Серж с любезной улыбкой уличного торговца, которая всегда была у него наготове для щекотливых ситуаций. — Мы никогда ничего подобного за ним не замечали. Не правда ли, дорогая?
Доктор, слегка нахмурившись, в течение нескольких секунд переводил взгляд с одного на другую и обратно, как будто что-то подозревал. Наконец вздохнул и произнес:
— Что ж, хорошо. Было бы любопытно провести несколько тестов… но если вы ничего не замечали… На всякий случай все же присматривайте за вашим сыном. Если вдруг он испытает шок в результате какой-то чрезвычайной ситуации, это может… пробудить в нем нечто…
«…пробудить в нем нечто…»
— Этой ночью не случилось ничего особенного? — спросила Шарли.
Давид бросил на мать один из тех непроницаемых взглядов, которые порой ее раздражали — можно подумать, говорила она себе в такие моменты, что его невероятная память развилась за счет того, что одолжила немало клеток у системы, отвечающей за коммуникабельность.
— Тебе не снились… какие-то необычные сны?
Вместо ответа Давид низко опустил голову и отпил глоток из чашки с шоколадом.
— Почему ты спрашиваешь? — наконец спросил он, выпрямляясь. Над верхней губой были шоколадные «усы».
Шарли вздохнула. Нет, хватит на сегодня… на утро уж точно.
— Так просто, сокровище мое. А теперь беги, скоро придет автобус. Не опоздай.
Почему он выглядит таким отстраненным?.. То есть отстраненным гораздо больше обычного?.. Конечно, из-за вчерашней сцены. Из-за обморока… Разве могло быть иначе?
Через минуту после того, как Давид вышел из кухни, Шарли почувствовала дуновение сквозняка. Она выглянула в прихожую и увидела, что сын стоит неподвижно возле настежь распахнутой входной двери.
— Давид, что случи…
Он обернулся, и Шарли осеклась. На золотисто-смуглом личике, с огромными черными глазами и четко очерченным, несмотря на юный возраст, подбородком, она ясно прочитала два чувства: панику и вместе с тем решительность. Сходство с отцом было поразительным. То же самое выражение, которое…
…которое появилось на его лице, когда она объявила, что он скоро станет отцом…
Паника.
И решительность.
Это абсолютное сходство даже заставило Шарли испытать мгновенный приступ головокружения. Она слегка пошатнулась.
Давид протянул к ней руку.
— Держи, — прошептал он.
На его ладони она увидела что-то непонятное и машинально взяла это, даже не глядя, — на ощупь предмет казался просто бумажным комком, — поскольку не отрывала глаз от лица сына.
Она очнулась лишь тогда, когда Давид повернулся, вышел из дома и побежал к автобусной остановке.
— Давид!
Но крошечная фигурка уже почти растворилась в синеватом зимнем тумане, который окутывал все предместье последние несколько дней, и вскоре скрылась за поворотом.
Охваченная тревогой, Шарли закрыла дверь, потом с некоторым замешательством развернула смятый листок.
2, 7, 14, 17, 35.
3, 6.
Две последние цифры были обведены контуром, напоминающим звезду.
«Что за…»
Она вглядывалась в цифры, пытаясь понять, расшифровать это послание, этот код — и заодно выяснить, какое отношение он имеет к…
И вдруг ее сердце лихорадочно заколотилось — даже раньше, чем она успела полностью осознать смысл этих цифр.
Нет, воскликнула она про себя, ведь не может такого быть, что это… оно?..
Она пересчитала цифры. Семь. И две последние обведены звездой.
С трудом передвигая ноги, Шарли вернулась в кухню и опустилась на стул, словно придавленная неожиданно свалившимся грузом. Теперь она все понимала — и то, что произошло, и то, что это может означать для их будущего.
Если вдруг он испытает шок… это может пробудить в нем нечто…
Она поняла, что произошло этой ночью и почему наутро Давид так странно взглянул на нее, когда она спросила про сны. И конечно, она поняла, что он ей дал несколько минут назад.
Счастливый билет. Их билет к свободе.
6
Тома Миньоль неторопливо допивал вторую чашку кофе, когда дверь кафе распахнулась и вошел высокий худощавый человек, по виду явный выходец из Северной Африки. Он быстро взглянул в сторону бара, где три четверти здешнего населения уже потягивали свою первую порцию красного за день, потом разглядел в полусумраке кафе лицо Тома, сидевшего за одним из разделенных перегородками столиков, и решительно направился к нему бесшумной, слегка развалистой походкой. Подойдя, он сел напротив юного лейтенанта на банкетку, обтянутую потертой искусственной кожей, спиной к залу.
— Привет, Жамель, — сказал Тома.
— Здорово, земляк.
«Земляк»… В данном случае это слово не означало принадлежность к жителям одного и того же квартала, города или всего Иль-де-Франс, а было лишь одним из проявлений иронии судьбы — напоминанием о том, что в ряды ГИС Тома Миньоля привела вовсе не страсть к расследованиям, а всего лишь его физиономия. И его история.
Если не считать имени, вполне типичного для француза, все выдавало в нем североафриканца: шапка густых черных волос с упругими, словно теннисные мячи, завитками, вызывающий взгляд черных глаз из-под густых ресниц, орлиный нос, шрам на левой щеке. Идеальный кандидат в преступники, по мнению полицейских. Они задерживали его десятки раз, когда он еще подростком жил в арабском квартале, в маленькой квартирке, вместе с родителями — Миньолем-старшим, местным уроженцем, и Лейлой Зерруки, обильной телом женщиной со стойкими генами, которая передала сыну внешний облик своего брата и все тонкости приготовления кускуса по-мароккански.
Именно там, зажатый между башнями Валь-д’Уаза и страстно мечтающий о побеге, Тома, сам еще не зная об этом, выбрал свое будущее предназначение: бороться с полицейским произволом, с правонарушениями, возведенными в правило, с незаконными задержаниями, побоями, провокациями. Он понимал, что порой все это необходимо для обеспечения порядка, но это не могло не вызывать у него возмущения, как у человека, находящегося по ту сторону барьера.
Этот барьер он твердо решил пересечь, и это ему удалось. Отныне он сам был грозой полицейских, и его боялись те, кто некогда отравлял ему жизнь. Он имел полное право их контролировать. Путь от арабского квартала до ГИС был абсолютно прямым… и до сего момента безупречным.
Человек, сидевший напротив него, звался Жамель Зерруки. Один из главных помощников Вдовы. И, так сказать, по совместительству — двоюродный брат Тома.
Последний был ничуть не удивлен, узнав, что его родственник занимает столь высокий пост в иерархии преступного мира: кто бы ни контролировал наркотрафик — русские, африканцы или арабы, — рядовые участники цепочки рекрутировались именно в арабском квартале. Там же хранился товар — в разветвленных тайных лабиринтах домов, подвалов, складов…
До сих пор дела и заботы семейства Зерруки не касались Тома: он занимался полицейскими, а не преступниками. Но после того как в одном из досье он обнаружил имя Жамеля — в списке наиболее доверенных лиц Вдовы, — ситуация изменилась.
— Чем обязан удовольствию тебя лицезреть? — с иронией спросил Жмель.
— У тебя неприятности.
Над столом повисла тишина. Двое мужчин какое-то время в упор смотрели друг на друга. На лице своего родственника и предполагаемого союзника Тома прочел враждебность. Он понимал, что в глазах Жамеля выглядит как минимум трижды отступником. Начать с того, что отец Тома предпочел дать сыну западное образование вместо домашнего, как полагалось бы сделать в порядочной мусульманской семье. Во-вторых, Тома стал предателем, сотрудничающим с копами (так, по крайней мере, это наверняка представлялось Жамелю). И наконец, теперь он явился с дурными вестями.
— С каких это пор ваша «маринадная инспекция» нами заинтересовалась? — спросил Жамель с небрежностью человека, хорошо осведомленного о внутренних полицейских делах.
— С тех пор, как твоя… патронесса завела знакомства среди полицейских, — ответил Тома.
В общих чертах он обрисовал родственнику ситуацию, заметив, что при упоминании имени Тевеннена брови Жамеля слегка приподнялись — стало быть, рыльце у копа и впрямь было в пушку, и Вдова действительно была здесь замешана… Никаких дополнительных подробностей Тома сообщать не стал, ограничившись лишь информацией, необходимой, чтобы приобщить кузена к делу.
Он был уверен, что рыбка заглотнула наживку, как вдруг Жамель быстро и почти незаметно взглянул по сторонам, словно его что-то спугнуло.
