Вячеслав Хватов - Охота на Сталина
Суки бля. Они проделывали с человеком такое, что тот потом свидетельствовал не только против своих сослуживцев, но и против мамы родной. Да и против себя самого тоже.
Вот, например, — «…подтверждаете ли вы, гражданин Николаев Кузьма Семенович, что видели, как Сказочников Петр Вениаминович одиннадцатого августа этого года без четверти восемь встречался на дороге, ведущей из Усть-Каменского в Степановку с разыскиваемым в связи с делом о диверсии гражданином?
— Подтверждаю.
— Подтверждаете ли вы, что в этом гражданине по фотографии вы опознали Якименко Ивана Павловича, являющегося так же немецким шпионом Эрихом Фон Глаубером?
— Подтверждаю.
— Подтверждаете ли вы, что Якименко-Фон Глаубер, получив от гражданина Сказочникова секретную карту, затем направился в сторону железнодорожного узла в Веселогорке?
— Подтверждаю.
— Довожу до сведения суда, что среди личных вещей гражданина Сказочникова при обыске была обнаружена крупная сумма в иностранной валюте.»
Наверняка сами и подбросили. Бенедиктинский потянулся за сигаретами, но, вспомнив о датчике противопожарной безопасности над головой, передумал.
Обвиняемым было предъявлено обвинение по ст. 52.2 и 52.8а — «об организации диверсии.»
В своей заключительной речи государственный обвинитель говорил, — «В этом деле, товарищи судьи, налицо заговорщическая группа, агентура иностранных разведок. Но вина всех участников этой банды наймитов империализма не одинакова…»
Дальше следовал перечень тех, кто, по мнению прокурора достоин смертной казни, и тех кому «посчастливиться» помахать кайлом во благо родины и партии. Ух как Алексей ненавидел этих коммунистов. Он сжал кулаки и продолжил читать.
«…считаю, что Сказочников, хотя и совершил тягчайшие преступления против Советского государства, против Советской власти, заслуживает снисхождения, так как он был всего лишь связным и использовался для передачи документов и ценностей. Кроме того, в преступную организацию он был вовлечен путем обмана В отношении его и выше перечисленных лиц я предлагаю применить закон от второго октября тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Он позволяет суду в особых случаях избирать меру наказания, среднюю между десятью годами лишения свободы и высшей мерой наказания. Я считаю, что в отношении Сказочникова, Степанова, Рюмова, Лагоды, Кераселидзе и Зельштама следует ограничиться двадцатью пятью годами тюремного заключения.
Чудовищность совершенных подсудимыми преступлений поражает. Я спрашиваю, имеют ли право ходить по земле, товарищи судьи, эти чудовища, по вине которых погибли десятки людей?
Пусть же ваш приговор покажет силу и справедливость советского правосудия!
Изменников и шпионов, продававших врагу нашу родину, расстрелять, как поганых псов!
Раздавить проклятую гадину!»
Надо же, сколько патетики. Вот так вот, из-за нарушения техники безопасности, повлекшим за собой взрыв метана, большевики отправили на тот свет полтора десятка человек. Надо будет раскрутить эту историю в своей будущей статье. Странно, что они вообще кого-то оставили живых. Особенно этого военного… Как там его… Сказочникова.
Кстати, где-то ему попадалась эта фамилия. Может быть, когда он копался в архивах ГУИН? Надо будет попытаться отследить судьбу осужденных по этому делу.
Бенедиктинский захлопнул папку и достал мобильник. Хватит на сегодня, пора немного расслабиться, а то подсознание опять зашвырнет в руины.
Кстати, а почему именно туда? Что-то много сегодня вопросов без ответов. Пора в кабак. Он открыл записную книжку.
Ворошилоград. Пересыльный пункт областного управления НКВД. 05.10.1937 г.
Муха, подумав немного, все-таки продолжила свой путь по стеклу маленького зарешеченного оконца, сквозь которое было видно лишь лоскуток плачущего неба, да верхушку начинающего желтеть клена.
Петр задумал, если муха доползет до кляксы из масляной краски, присохшей к стеклу в левом верхнем углу окошка, то там наверху во всем разберутся и выпустят его, исправив эту чудовищную ошибку. Если нет, значит, нет.
Он в который раз прокручивал в голове события того дня. Тот велосипедист в рыжих крагах… Нет, эта встреча не была случайной. Но теперь ему казался подозрительным и парень, попросивший посмотреть за своими вещами на вокзале. Ведь он потом тоже попросил того парня присмотреть за своими. Кто знает, может быть, именно тогда ему подложили деньги, найденные при обыске… Обыск. Они перевернули вверх дном всю хату. А когда его сонного, ничего не понимающего два чекиста выдернули из постели… Он ведь подумал, что началась война… Этот момент он не забудет никогда. Перепуганная родня, отводящие в сторону глаза соседи. Соседи… Эх Кузьма, Кузьма. Нет, зла на него Петр не держал. Ошибся человек, бывает. Но вот прокурор… Что за чушь он там нес про связного? Это была уже не ошибка…
Лязгнул засов, и массивная фигура конвоира заполнила собой весь дверной проем.
— Сказочников, с вещами на выход.
Петр схватил тощий вещмешок и шагнул к выходу. Так и не добравшаяся до кляксы муха выписывала восьмерки по камере.
Тусклая лампочка в конце коридора, ослепляющий свет октябрьского солнца во дворе и опять душная темнота обшитого металлом кузова. Он уже перестал вздрагивать, когда за ним с грохотом захлопывалась очередная дверь, и лязгал засов. Его почти не били. Только в первый день, допрашивающий его капитан, на любой его вопрос отвечал ударом натруженного кулака. Другим повезло меньше. Некоторых привозили с допросов под руки, некоторых приносили и бросали на пол, а кто-то совсем не возвращался.
Его вообще допрашивали как-то странно. У Сказочникова сложилось впечатление, что его ответы никого не интересуют и все с ним давно уже решено.
На допросы Сказочникова водили раз в два-три дня, обычно ближе к вечеру, и лейтенант (с 1935 года, когда в РККА были введены воинские звания, и по 1945 год звания в НКВД были на два ранга выше званий РККА. Например лейтенант НКВД соответствовал капитану РККА, сержант НКВД лейтенанту РККА), выполнивший свою дневную норму по зуботычинам и пинкам, откровенно скучал. Зевая, он или расхаживал по кабинету, как учитель, по два раза надиктовывая печатающему протокол допроса молодому сержанту свои вопросы и повторяя ответы Петра, или сидел, подперев кулаком подбородок и помешивая ложечкой в уже, наверное, десятом за день стакане чая.
Сержант, тот вообще в такие минуты откровенно клевал носом над своей машинкой.
— Скучно с вами, с наймитами, — сказал как-то разоткровенничавшийся лейтенант. — Все вы одинаковые. Сначала «не виноват я», «это какая-то ошибка», а потом «я осознал свою вину перед всем советским народом» и «готов понести суровое наказание». Тьфу. Вот бы нам сюда настоящего немецкого шпиона, матерого… Но опять эти олухи его упустили. Кстати, не записали мы с тобой, гражданин Сказочников, его приметы. Ну-ка давай, колись, — лейтенант постучал по стакану ложкой, и встрепенувшийся сержант передвинул каретку печатной машинки, демонстрируя готовность печатать.
На вокзале, в ожидании, когда к составу, перевозящему раскулаченных с юга украины, прицепят три вагона для перевозки заключенных, группу политических из Ворошилограда и области загнали в отстойник для скота.
— Там вам самое место, — ухмылялись конвоиры.
Просидев несколько часов под проливным дождем, он так и не смог согреться и уже в пути, лежа на верхнем ярусе нар, несколько раз просыпался от холода.
Это уже потом Петр научится спать буквально лежа в луже воды или в продуваемом насквозь бараке, и даже стоя на ледяном ветру в заменяющих карцер полузатопленных развалинах церкви, а пока он выжил, и то ладно. Как выжил в том Усть-Илимском «карцере», откуда в барак мало кто возвращался. Вот и с поезда на третий день сняли пять окоченевших трупов, а до станции назначения не доехала и вовсе треть заключенных. Впрочем, не лучше обстояли дела в теплушках, под завязку набитых раскулаченными. К концу пути там стало заметно свободнее. Кто-то умер в пути, а кто-то сдуру сиганул на ходу прямо в бескрайние снега, которые пассажиры этого поезда только и могли созерцать на протяжении последних дней.
Но не только холод косил людей налево и направо.
Голод. Он довершал черное дело, начатое матушкой зимой. Да, несмотря на начало октября, здесь на севере уже вступила в свои права настоящая зима.
С едой становилось все хуже и хуже. То ли заключенных выжило больше, чем рассчитывало лагерное начальство, то ли сквозь жирные пальцы начпрода просачивалось слишком уж много отнюдь не жирной лагерной пищи. Только в помятых мисках заключенных с каждым днем плескалось все меньше и меньше баланды, которую язык не поворачивался назвать супом.
