Сара Дюнан - На грани
И как подтверждение этой мысли в углу доски заметила выцветший снимок, засунутый за рамку: Эльсбет и Джордж в своем саду в Йоркшире в преддверии холодов. Лет им на этой фотографии никак не больше шестидесяти пяти, но костлявый из «Седьмой печати» уже поджидает их, притаившись за кустами. К этому времени Эльсбет уже полностью сроднилась с Джорджем и наслаждалась тем, что могла угадывать его мысли и заканчивать за него фразы. Они притерлись друг к другу так плотно, что даже капле воздуха не удалось бы просочиться между этими сросшимися телами. Возможно, некоторых бы это умилило, мне же это видится кошмаром. Но, думаю, я получила право и имею резоны не верить в счастливую семейную жизнь. Умер он год спустя. Как мне представляется, для него это был единственный способ оторваться от нее. Однако она все-таки свое взяла, еще через год сама последовав за ним. Продержись она еще чуть подольше — и дожила бы до внучки, хотя в то же время я подозревала, что отсутствие в поле зрения мужчины, которого определенно можно было бы назвать отцом ее внучки, так или иначе убило бы ее. Позже Анна стала считать, что именно с потерей обоих родителей она задумалась о ребенке. Возможно, так оно и было, хотя мне всегда казалось, что ключевую роль тут сыграл Кристофер вкупе с кознями дьявола.
Помню день, когда она мне призналась.
Было субботнее утро, и я на кухне варила первую свою чашку кофе. Исполнилось десять месяцев, как я перебралась в Амстердам. Я успела обзавестись верным каналом получения травки и надежным велосипедным замком. Стены моей квартиры украсились картинами, и мне начало казаться, что город открывает мне возможности не только новой работы, но и новой жизни. Что все-таки не означало что я была готова ко всему на свете. Поэтому, когда она мне впервые сказала об этом, я даже не сразу поняла ее. Наверно, слышим мы лишь то, что хотим услышать. И не слышим противоположного.
— Ты еще на проводе, Эстелла?
— Ага. На проводе. Когда ты это выяснила?
— Я сделала тест. — Она помолчала. — Да, по-моему, я и без него уже знала.
— Почему же ты мне ничего не сказала?
— Наверное, не знала, как это сделать.
От тона, которым это было произнесено, у меня пересохло во рту. Я, конечно, догадывалась, кто отец ребенка. Почему она и не знала, как мне это сказать. Должно быть, так.
— Что случилось? Что, Кристофер вспомнил, что оставил у тебя парочку кассет, и вернулся их забрать?
— Вовсе нет. Он улетает за границу. А это его прощальный подарок, вот и все.
Сколько уж было этих прощаний, подумала я, ю прикусила язык. К тому времени я уже так привыкла не любить этого человека, что даже не отдавала себе отчета в причинах своей нелюбви — из-за того ли я не люблю его, что он подонок, или из-за того, сколько горя принес Анне. Каждый раз, когда она порывала с ним, я ликовала. Последний разрыв произошел примерно за полгода до признания был и столь мучительным и драматичным, что я и впрямь начала верить, что теперь уж все кончено, и кончено бесповоротно.
— И что же ты собираешься делать? — наконец выговорила я, и наступившая пауза была такой долгой, что, помню, я успела всыпать ложечкой сахар в чашку и размешать его.
Еще я услышала, как она набрала в легкие воздух перед тем, как ответить.
— Я собираюсь оставить ребенка, Стелла. — Она запнулась. — И не из-за него. Я хочу ребенка.
Три слова. Всего три. Я хочу ребенка. Анне должно исполниться тридцать три года. Я знаю ее с девятнадцати лет, и за все эти годы ни разу не уловила ни намека на тиканье биологических часов. В тишине, воцарившейся на другом конце провода, я отчетливо услышала тогда это тиканье.
— А что он? Готов содержать две семьи, да? — Я знала, что проявляю жестокость, но уж слишком обидным мне показалось, что она скрывала это от меня так долго, и я хотела дать ей это понять.
— Не злись на меня, Стелла. И без того тошно. К Крису это не должно иметь никакого отношения.
Я немедленно пошла на попятный.
— Прости. Что же он говорит? Ты ему сказала?
— Нет. И не собираюсь. Все равно его здесь не будет. Получил корреспондентский пост в Вашингтоне. Он и пришел мне это сообщить. На следующей неделе они улетают.
Помню, что я мысленно воскликнула: «Слава тебе господи!» Значит, больше не будет его рожа вечерами маячить на наших телевизионных экранах. Вместо этого мы будем лишь со страхом подмечать отдельные черточки сходства с ним в его ребенке.
— Я хочу растить ребенка самостоятельно. Хотя, конечно, надеюсь, что и вы с Полом тоже в стороне не останетесь.
— Господи, Анна — все-таки проговорила я, потому что в подобных случаях выбора нет: надо говорить правду. — Я даже не уверена, что люблю детей...
— Потому что у тебя не было опыта. Этого ребенка ты полюбишь. Обещаю.
И она оказалась права. Ребенка я полюбила. Как и все мы. Однако впоследствии, думая об этом, я все-таки помнила свою обиду на то, что Анна так долго таила все от меня, и далее прелесть Лили не могла перечеркнуть для меня эту обиду. В конце концов, даже самая сильная любовь не мешает видеть недостатки и промахи любимого существа, и, кажется, примерно тогда я уяснила для себя, что Анна, всегда обладавшая явным талантом вранья в необходимых житейских размерах — касалось ли то экзаменационных работ, сроков, устанавливаемых нанимателями, или же интимных отношений с любовниками, — могла также скупиться на откровенность и со мной, своей лучшей подругой.
Шесть месяцев спустя я прибыла в Лондон к моменту рождения ребенка, и Лили явилась в этот мир под опеку крестной, которая была ей ближе, чем кровные родственники, и суррогатного отца, уделявшего ей больше внимания, чем мог бы уделять родной.
Что же до собственных моих биологических часов, то либо я тугоуха, либо, едва начав тикать, они вскоре и встали, ибо, насколько я помню, желания иметь ребенка у меня никогда не было. Ничего особенного — обычный здоровый эгоизм, отвергающий возможность любого соперничества. Строго говоря, я и о мужчине-то до поры до времени задумывалась мало, во всяком случае, серьезно не задумывалась. В личном плане мне это не кажется какой-то моей эмоциональной ущербностью, это больше связано с тем, что мне не надоедает общение с самой собой, а незакрытая крышка унитаза, когда я вхожу в уборную, раздражает сверх всякой меры. Разумеется, существует и теория, согласно которой дети, рано потерявшие родителей, вырастая, опасаются создавать собственную семью, страшась дальнейших потерь. Правда, есть на этот счет и другая теория, утверждающая нечто прямо противоположное. Однако мне было не до теорий — жизнь и без них оказывалась чересчур сложной и запутанной. Как бы там ни было, романы мои по большей части длились недолго — так называемые мимолетные связи (для которых Амстердам представляет идеальную почву) с молодыми людьми, паспорта которых были испещрены обилием виз. Для подобных романов месяц — это уже солидный срок, по истечении которого предмет исчезал, отправляясь еще куда-нибудь, я же возвращалась к привычной своей жизни, заново наслаждаясь одиночеством.
Строго говоря, присутствие в моей жизни Рене никак этого одиночества не нарушало, хотя по возрасту и общественному положению он был мне по меньшей мере ровней. Познакомились мы с ним еще до рождения Лили. В Амстердам он приехал на конференцию, и первую нашу ночь мы провели с ним в его номере отеля, где поначалу мне даже пришло в голову, что знакомство с ним — это моя последняя отчаянная попытка сравняться с Анной и тоже забеременеть. Однако на практике до этого дело не дошло, и когда потом я спросила его, в минуту передышки положившего голову на мой живот, уж не слышит ли он там звуков зарождения новой жизни, то сделала я это только потому, что была абсолютно уверена, что ничего там он не слышит и слышать не может. Наутро я с новой силой впряглась в работу, еще острее ощущая и красоту города, и радость одиночества в этом городе.
Я не виделась с ним шесть лет. Затем четыре месяца тому назад, подняв телефонную трубку, я вдруг услышала его голос. Он жил теперь в Амстердаме и хотел знать, свободна ли я. Таким образом, мы возобновили то, что было прервано, и в той же форме — от случая к случаю секс, беседы и общая потребность вести жизнь независимую. Он много разъезжает (работа консультанта по финансовой части связана с частыми поездками), в то время как я тоже очень занята — собственная работа, Лили и необходимость оберегать отдельное свое пространство поглощают меня целиком. Подозреваю, что попытайся мы сблизиться теснее, это кончилось бы еще большим отдалением. Считаю эту страницу своей жизни одной из удачных, прозревая тут некую симметрию: теперь и у меня, как и у Анны, имеется подобие нетрадиционной семьи. По-моему, жизнь наша диктует распространение таких семей.
